Охранник президента

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Мы долго стояли, разглядывая строгое и красивое лицо молодого милиционера. Он пускал нас по двое или по трое. Наверное, только в такую погоду и стоит посещать Кремль: был хрусткий, бесснежный мороз, который трезвит и заставляет остро помнить всякую мелочь.

Нас было несколько: лауреат Букера прошлого года Денис Гуцко, писатель из Петрозаводска Дмитрий Новиков, автор книги «Я — чеченец!» Герман Садулаев, Анна Андронова из Нижнего — медик и хороший сочинитель, автор военных рассказов Саша Карасев и я. К помощнику президента Суркову нас привез в гости Сергей Филатов — в свое время глава администрации Ельцина. На входе в Кремль у автора военных рассказов Карасева отобрали газовый баллончик.

— Что ж вы его так… Сурков совсем не страшный, — посетовал милиционер и сострил, что на Лубянке пустуют пыточные подвалы.

— Хорошая шутка, — мрачно сказал Садулаев.

На входе в здание администрации у нас отобрали мобильные телефоны и разрешили без номерков раздеться в гардеробе.

Милиционеры, стоящие на страже главного административного здания державы, были молоды и симпатичны. Я подумал, что чем-то они похожи на Суркова — каждый. Эти правильные черты лица, прозрачные глаза, тонкий рисунок губ, треугольные скулы, красивые брови. Однажды, в пору работы в ОМОНе, мне пришлось охранять Ельцина на Нижегородской ярмарке. Я стоял в двух метрах от него и видел телохранителей президента. Они были такие же: правильные мужики с ледяными глазами. Говорят, Сурков, всерьез занимавшийся искусством рукопашного боя, в свое время попал в МЕНАТЕП в качестве охранника Ходорковского. Наверное, врут, но я все равно очень хорошо себе представляю его в этой роли.

Мы прошли в зал, где проходят заседания Совета безопасности. Поочередно усаживаясь на место, где обычно сидит Путин, ребята начали фотографироваться, поднимая указующие персты и делая строгие брови. Вошел Сурков, ничему не удивился, спокойно сел в кресло. Он среднего роста, чуть ниже меня (во мне 1,80). Чеченская кровь дала ему легкую стать, которую редко встретишь в русских людях. Так я представлял себе чеченцев, читая Лермонтова: тонкая кость, быстрый бросок.

— Если писатели интересуются политикой, значит, жди беды, — пошутил Сурков и усмехнулся. Все напряженно молчали, никто не ответил улыбкой. — Вам это действительно интересно?

— Нам интересно, — ответил я за всех.

Когда Сурков говорит, создается ощущение, что он смотрит в глаза, но это не так.

Он смотрит в переносицу или в подбородок. Меня тоже учили так смотреть, правда, это были занятия по рукопашному бою.

— Россия пришла к демократии органически, — рассказал Сурков, — иерархическая командная cистема исчерпала себя.

Он объяснил, что система должна быть гибкой, а не закостеневшей. «Как наше тело», — добавил он и единственный раз за весь разговор сделал несколько движений руками и плечами — так разминаются рукопашники перед тренировкой.

— Демократия в России, — сказал Сурков, — находится в неустойчивом состоянии. Есть реальная опасность — крупный капитал, который легко присваивает рычаги влияния. Он часто усмехался, пока говорил. Усмешка его похожа на быстрый выдох. Как после удара.

— Сегодня контрабанда колоссальна, — сказал Сурков. — 30% въезжающих в страну фур не приходят в пункт назначения, на склад. Конечно, в этом власть виновата. Но ведь что такое власть? Это цепочка, десятки тысяч людей, которые вовлечены в этот оборот. — Сурков посмотрел так, что многие из нас успели подумать, что они вовлечены тоже. Я решил срочно исправлять ситуацию.

«А стихи вы на работе пишете?» — спросил я, пытаясь заглянуть ему в глаза. Сурков ведь пишет стихи. Мне вот такие нравятся: «Время угрюмое, кончились праздники. Мир и покой. Ломятся в дверь, это черные всадники. Это за мной…»

— Иногда пишу, — сказал он, застенчиво улыбаясь, — но я называю это не стихи. Это версификации. Мне интересно складывать, но я не считаю себя талантливым.

— А на работе никогда этим не занимаетесь? — поинтересовался я о стихах.

— Было пару раз, — просто ответил он. Больше мы о литературе не говорили. Владислав Юрьевич и так рассказал много интересного. О том, что, если хочешь хорошо получать, надо много работать, и еще о том, что демократия — это терпение.

На выходе из зала, озирая бутылки с лимонадом, поставленные для писателей в прихожей, один из моих спутников сказал: «Хоть бы вина налили». Он обернулся

и встретился глазами с Сурковым — тот стоял у писателя за спиной. Его глаза впервые за все трехчасовое наше общение были почти нежными. Может быть, Сурков сам не прочь был как-нибудь выпить с писателями: злые языки утверждают, что в свое время он еще и подрабатывал литературой — что-то там для кого-то писал.В художественной прозе. А теперь только сочиняет тезисы про демократию и капитал.

Мы ехали по ночной Москве. «Пусть меня гонят сквозь город простуженный и через мост, — напевалась песенка на стихи Суркова. — Прямо туда, где метелью разбуженный старый погост. В прошлом останутся домики, садики, миф тишины. Белые улицы, черные всадники, зимние сны». «У него грустная работа» — так вот подумалось.