О, счастливчик

Дмитрий Литовченко, звукорежиссер

Мурад Гарабаев сидит в кафе рядом со зданием Телеграфа и закуривает очередную сигарету. Бухгалтер Центрального банка Туркменистана в прошлом, риелтор в настоящем, Гарабаев резко стряхивает пепел и говорит: «Понимаете, в тюрьме Ашхабада меня держали два с половиной месяца, это было совсем нехорошо. Допросы с применением всех доступных способов. Несколько человек били меня рука­ми и ногами по голове, по затылку почти на каждом допросе. Кормили один раз в день, в обед. В туалет выводили два раза в день — утром и вечером, и прогулки, скажем так, очень эпизодические».

В августе 2002 года 24-летний Гарабаев, по паспорту гражданин России, перебрался в Москву из Ашхабада. В конце сентября ему стали звонить «неизвестные люди из Туркмении», которые говорили, что ищут коллегу Гарабаева, банковского клерка Арслана Какаева, и никак не мо­гут найти. В начале октября Мурад получил повестку о вызове на допрос в ОВД «Таганское», и допрашивали его не следователи, а какие-то «высокие чины из прокуратуры». Мурад говорит, что поначалу все было мирно, просто посидели, поговорили: «Арслана Какаева давно видел? А про то, что 40 миллионов долларов из Туркменского центробанка пропали, слыхал?»

Так Гарабаев узнал, что, когда он ра­ботал бухгалтером в Туркменском ЦБ, несколько сотрудников банка, имевших доступ к системе перевода денег SWIFT, подобрали банковские шифры и похитили деньги.

Мураду показалось, он ясно объяснил, что по роду своей деятельности не имел никакого отношения ни к системе SWIFT, ни к переводу денег на зарубежные счета, а был рядовым сотрудником банка, отвечавшим за внутренние переводы и пла­тежи.

Но через две недели Гарабаева вызвали на очередной допрос, до которого он дойти не смог, — его арестовали в подъез­де собственного дома. Взяли, поясняет он, на основании постановления УБЭП РФ, по запросу МВД России, с целью дальнейшей экстрадиции в Туркменистан. Сначала три дня возили по московским ОВД, потом вывезли в СИЗО Министерства национальной безопасности Ашхабада.

Обвинение в мошенничестве Гарабаеву предъявили на туркменском языке, при этом ни свидетелей, ни доказательств не было: «Мне только показывали какие-то непонятные платежки. Я эти документы впервые в жизни видел, но это никого не волновало». Про его коллегу, Арсла­на Какаева, единственного банковского клерка, умевшего пользоваться системой денежных переводов SWIFT, вопросов уже никто не задавал: Арслан Какаев был найден мертвым в Санкт-Петербурге.

Из ашхабадского СИЗО Мураду Гарабаеву удалось выбраться благодаря ад­вокату Анне Ставицкой, направившей множество жалоб в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). По закону, объясняет Анна, гражданина РФ не имеют права экстрадировать: «В соответствии с Конституцией, УПК и соответствующими конвенциями запрещено выдавать своих граждан по запросам иностранного государства. Не говоря уже о запросе такого государства, как Туркмения, где нарушаются права че­ловека». В результате дело гражданина России Мурада Гарабаева, которому было предъявлено обвинение в мошенничестве и отмывании денег, слушали в Замоскворецком суде. Доказательная база обвинения состояла из упомянутых выше платежек и копии авиабилета, по которому Гарабаев в 2002 году прилетел в Москву. Вот, собственно, и все.

Суд начался в октябре 2003 года и закончился в марте 2004-го. Проку­рор просил суд избрать Гарабаеву на­казание в виде лишения свободы сро­ком на 8 лет, но судья Ирина Васина ­подсудимого Гарабаева оправдала.

Анна Ставицкая объясняет это тем, что «во-первых, не было никаких до­казательств вины Мурада. Во-вторых, ­власти опозорились, экстрадировав сво­его гражданина, и в дело экстренно вмешался ЕСПЧ. Властям не хотелось выглядеть со­всем уж глупо и пришлось его оправдать».

В адвокатской практике Ставицкой, миниатюрной красавицы со стальным взглядом, было пять оправдательных приговоров, три из них были вынесены судом присяжных, два других — после вмешательства ЕСПЧ. И это, похоже, профессиональный рекорд — у остальных адвокатов, с которыми я встречалась, — максимум по одному.

«Вам кажется, это мало?»

В своем кабинетном сейфе Анна Усачева, руководитель пресс-службы Мосгор­суда, до сих пор хранит пожелтевший от времени номер газеты «Газета» семилетней давности. На первой полосе — материал самой Усачевой, на тот момент корреспондента «Газеты», в котором она, пеняя российскому правосудию на обвинительный уклон, приводит ставшую уже почти легендарной оправдательную цифру — 0,7% от общего числа приговоров. Тогда Усачевой эта цифра казалась необоснованно маленькой.

Сейчас мы встречаемся с ней в здании Мосгорсуда, где на первом этаже — трехметровая Фе­мида, покрашенная золотой краской, и «скамья примирения» из бе­лого мрамора, а на третьем этаже — ее кабинет. На протяжении двух с лишним месяцев я шлю запросы в пресс-службу с просьбой предоставить мне информацию о столичных судебных делах двух последних лет, по которым были вынесены оправдательные приговоры. С перерывами, порционно, получаю всего 11 дел, причем одно из них заканчивается условным осуждением, а другое — штрафом, то есть к теме вообще никакого отношения не имеет.

За те семь лет, что прошли с момента ухода Усачевой из журналистики, ситуация с оправдательными приговорами не изменилась: их число колеблется от 0,7 до 0,8% в год, зато сама Усачева с этой цифрой не просто смирилась — она теперь ей кажется совершенно справедливой. «Вам кажется, это мало? — спрашивает Усачева и пристально смотрит в глаза. — О чем, по-вашему, свидетельствует высокое количество оправдательных приговоров? Не знаете? Я вам ска­жу. Это свидетельствует о плохой работе следствия». Эту мысль Анна развивает и в своей статье «Приговор не по делу», выложенной в блоге радиостанции «Эхо Москвы»: «Если бы, согласно судебной статистике, мы имели оправдательных приговоров столько же, сколько и обвинительных, наши следственные органы надо было бы разогнать, и как можно быстрее. Получилось бы, что человек незаконно подвергался преследованию, следствию и обвинениям в свой адрес. То есть государство в лице следственно­го органа ошиблось, привлекая его к ответственности».

Я спускаюсь на этаж ниже в здании Мосгорсуда — в просторный кабинет Дмитрия Фомина, заместителя председателя Московского городского суда, который исполняет обязанности судьи шестнадцать лет. «Надо понимать разницу в законодательстве между Россией и Европой. Вот у них — громкое дело, задерживают маньяка в Австрии, через пару недель — дело в суде, маньяк полу­чает большой срок. Нет такой системы предварительного следствия, как у нас, где дела расследуются месяцами и годами. Что получается у нас? — всплескивает длинными руками Фо­мин, не без изящества одетый и удивительно артистичный человек. — Дело рассле­дует следователь, юрист с высшим об­разованием. Над ним руководитель следственного отдела и надзирающий прокурор, который непосредственно за следствием наблюдает, и вдобавок прокурор, отписывающий обвинительное заключение. В течение нескольких месяцев дело рассматривается с пози­ции прохождения в суде (40% дел отсеиваются на стадии следствия), и для всех, кто им занимается, оправдательный приговор — большой минус, вплоть до потери работы. Потом дело поступает в суд. Четыре юриста проверяли его со всех ­сторон. И тут что получается? Еще один юрист — судья — говорит: «Вы все оце­нили не­правильно». Откуда это возь­мется?»

Если представить себя на месте судьи, действительно по-человечески неудобно получается: люди проделали колоссальную работу, формальные процедуры соблюдены — свидетели, про­токолы, обвиняемый, многостранич­ные тома дела — на месте. И что — я, юрист, буду ­ставить под сомнение профессионализм других юристов только потому, что в юридическом вузе я вы­брал другой факультет? Но, если вдуматься, логика эта совершенно противоестественная. Как если бы врач в поликлини­ке поставил пациенту неверный диагноз, а другой врач в больнице, куда пациен­та доставили, видя, что диагноз совсем не тот, все равно бы стал лечить его по первоначально собранному анам­незу, не проводя дополнительных исследований.

«Ко мне относились так, как будто я уже преступник»

Ноябрьским утром 2009 года в дверь квартиры 26-летнего звукорежиссера Дмитрия Литовченко настойчиво по­стучали незнакомые люди. Они пред­ставились оперуполномоченными ОВД «Чертаново» и предложили Литовченко немедленно проехать в отделение. Дмитрий удивился, поскольку с районом Чертаново его ничего не связывало. Более того, он там не был ни разу в жизни. Но у оперативников была своя версия: 1 октября 2009 года Дмитрий Литовчен­ко свинчивал колеса с машин на одной из улиц района Северное Чертаново. «Мне предлагали сознаться в том, что я крал колеса, — возмущается Литовченко. — В процессе допроса: ты был, ты видел, это точно ты, пройдем в такую-то комнату, снимем отпечатки пальцев, встань к стенке — чик фотоаппаратом, повернись боком. Ко мне относились так, как будто я уже преступник и просто не желаю сознаваться в том, что сделал. Надо мной издевались: оперативники предлагали снять колеса для их автомашин, а они меня за это отпустят. Я им ­кричу: «Да я никогда в районе Чертано­во не был!» — а они: «Ну на опознании выясним».

Выпускник МГИМО, мальчик из ин­теллигентной семьи, мама — журналист, папа — военный переводчик, Дмитрий впервые в жизни попал в ситуацию, из которой не было выхода: «Меня заводят в кабинет какого-то сотрудника милиции, там сидят два статиста на опознание. Мне предлагают занять место между ними; заходит первый свидетель преступления по фамилии Краснощекий, показывает прямо на меня: «Так вот же он!» Потом заходит второй свидетель, Захаров, смотрит на меня и говорит: «Ну не знаю, то ли он, то ли нет». Милиционеры ему: «Вы уж определитесь!» Захаров отвечает: «Ну тогда точно он». И я понял, что это — надолго».

Потом Литовченко узнал много способов свидетельского опознания: «Прямо в соседнем кабинете перед опознанием свидетелю показывают твою страничку в «Вконтакте» или фотографию, если те­бя при задержании сфотографировали, чтобы свидетель сходу на нужного человека показал». Только когда Литовчен­ко предъявили обвинение в краже и он смог ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что в ночь на 1 октября Краснощекий и Захаров прогуливались по микрорайону Чертаново. Проходя мимо одного из домов, они услышали харак­терный звук отвинчиваемого колеса и увидели возле автомобиля группу из трех людей, двоих из которых задер­жали, а одного — упустили. Один из задержанных, Романов, сказал, что убежавшего зовут Дмитрий Литовченко и живет он «где-то в районе станции ­метро «Бирюлево». В Бирюлево жил ­звукорежиссер Дмитрий Литовченко. И не он один. После долгих поисков по московским базам данных Дмитрий выяснил, что в Москве проживают порядка семидесяти Дмитриев Литовченко, и ничто не мешает им свободно перемещаться по городу и жить в любом районе. В том числе и в Бирюлево. Но разбираться со всем этим следователи ОВД «Чертаново» Чиркунов и Восканян не стали: Литовченко оказался единственным, кто был официально прописан в Бирюлево, а значит, искать дальше смысла не было.

История Литовченко поражает ­беспечностью следователей: ведь вероятность попадания в этом случае максимум один к семидесяти. И если оправдательный приговор может грозить, как говорил судья Мосгорсуда Фомин, увольнением следователей и прокуроров, которые довели такое дело до суда, то с точки зрения здравомыслия надежда следователей на солидарность судей в деле Литовченко кажется опромет­чивой.

Мои размышления о теории вероятности прерывает адвокат Анна Ставицкая: «Следователи знают, что какую бы дрянь они ни принесли, судья все равно вынесет обвинительный приговор, потому что наше следствие, с точки зрения суда, ошибаться не может. Редчайшие случаи оправдательных приговоров можно объяснить так: «Я, судья, вынес оправдательный приговор не потому, что пришел к выводу о том, что на собранных доказательствах нельзя установить обвинительный приговор, а потому, что следствие велось из рук вон плохо, в деле полно ­очевидной лажи, вот мне и пришлось ­подсудимого оправдать».

29 октября 2010 года Чертановский районный суд вынес приговор, согласно ко­торому Литовченко был признан виновным в покушении на кражу. Ему дали год лишения свободы условно. По его словам, судью Тюркину вообще не интересовала сторона защиты: «Были представлены все доказательства — и алиби, поскольку я с девушкой своей в «Вконтакте» всю ночь на 1 октября переписывался, и свидетели в мою пользу выступали, и Романов говорил, что со мной не знаком и имел в виду совершенно другого человека, — Тюркина вынесла мне обвинительный приговор. Я подал кассационную жалобу в Мосгорсуд, но обвинительный приговор оставили без изменений».

В конечном итоге Литовченко все-таки повезло. «Мои родители, которые с ума сходили, ухитрились записаться на при­ем к заместителю председателя Мосгорсуда Любови Колышницыной, — рас­сказывает мне Литовченко, сидя в кафе на Варшавском шоссе. — Мой адвокат их специально перед этим долго учил, как с Колышницыной разговаривать: не повышать голос, не клянчить, не плакать, а очень просить об объективности». И тут каким-то невероятным образом система дала сбой.

20 мая 2011 года Дмитрия Литовченко оправдали.