Нос

У Леры была маленькая грудь. Подросткового размера, между нулевым и первым. В девятнадцать лет Лера родила дочку, но грудь даже и не подумала увеличиться. Потом, через десять лет, Лера родила еще и сына. И грудь хоть и осталась совсем крошечной, но еще и отвисла. И Лера решила сделать себе новую грудь. Вначале планировала сделать себе хороший, красивой каплевидной формы второй размер. Но не удержалась и сделала четвертый, хоть четвертый уже каплевидной формы не бывает. Удержаться невозможно: включается какая-то жадность — видимо, в качестве компенсации за годы, потраченные на поиски бюстгальтеров, увеличивающих объем.

А потом Лера, находясь в середине какой-то любовной драмы, села нетрезвая за руль и врезалась в столб. Машина восстановлению уже не подлежала. Врачи скорой помощи сообщили Лере, что обычная грудная клетка таких ударов не выдерживает, проламывается. А Леру спас ее четвертый размер- случилась амортизация. Лера, даже без синяков, пошла домой, выспалась, а утром понеслась к своему доктору проверить, что с грудью. Оказалось, что все в полном порядке. И тогда Лера, не будучи девушкой скрытной, рассказала эту историю всем своим подругам, а подруги рассказали своим подругам. И эта история добралась до Оли, которая уже десять лет живет в Германии. Оля попросила меня найти этого хирурга, потому что уже давно собиралась сделать себе не грудь, а глаза. Вернее, даже не глаза, а вырезать такие жировые грыжи из-под глаз. Мешки под глазами бывают как раз из-за этих грыж, а если жир вырезать, глаз получается выспавшийся и чуть шире, чем до операции, почти кукольный.

С помощью Маруси, Нины, Анжелы и Кати этот врач отыскался, и выяснилось, что, во-первых, он глазами тоже занимается, а во-вторых, то, что Лера глаза у него тоже делала и тоже осталась очень довольна. И поэтому Оля прилетела в Москву, а я везла ее по Волоколамскому шоссе на консультацию к этому специалисту с проверенной репутацией. Вот так я с ним и познакомилась. Не сидеть же мне было два часа в машине.

В столовой

Доктор оказался довольно молодой, высокий, лохматый и к тому же боксер. И руки у него были вовсе не похожи на руки пианиста. И нос тоже. Сначала мы немного нервно и напряженно поговорили в его кабинете и даже посмотрели на фотографии женщин с грыжами под глазами и женщин уже без грыж. Избавление от грыж стоило вполне резонных денег — меньше 2000 долларов, с учетом нашего знакомства с Анжелой, Марусей и компанией. Но ничего конкретного мы тогда решать не стали, и доктор позвал нас в больничный буфет есть сосиски с пюре. Оля в своей Германии давно не ела столовской еды, да и вообще это большое удовольствие. Доктор говорил, что ему совершенно непонятно, как можно иметь дело с женщиной какого-нибудь, скажем, 1985 года рождения, потому что у нее ведь нет совсем советских воспоминаний. А значит, она почти инопланетянка. Дышит и чувствует по-другому, не так, как доктор, и поэтому в пару ему не годится. Мы, конечно, не могли не одобрить такой его позиции.

В столовой за соседними столами обедали другие пластические хирурги: человек семь в белых халатах и в белых шапочках. С обветренными лицами моряков. Женщин в комнате было только две — Оля и я, и мы очень быстро почувствовали, как воздух стал гуще, а хирурги из-за соседних столиков начали смотреть на нас по-настоящему заинтересованно, так, будто не только в этой комнате с пластиковыми стульями, а вообще на земле не осталось, кроме нас, ни одной женщины. Один хирург, специалист по уменьшению груди, даже подсел к нам и удивился, что же это таким прекрасным девушкам от нашего доктора надо. Мы с Олей, конечно, кокетничали, но довольно быстро сообразили, что просто у пластических хирургов особая профессиональная манера общаться с потенциальными пациентками — все равно, своими или чужими. Южный мужской интерес они излучают практически на автомате, в общетерапевтических целях. Можно сказать, по делу.

В очереди

Оля решила отложить операцию еще как минимум на год и уехала домой. А потом наступил февраль — самый тоскливый и безнадежный московский месяц. И я решила съездить к доктору еще раз. Просто так, посоветоваться. Вдруг мне тоже можно сделать с собой что-нибудь, из-за чего я стану на порядок прекрасней.

На этот раз доктор принимал меня в кабинете, никаких сосисок с пюре не предлагал — у кабинета ожидала напряженная очередь, и он об этом знал. Мне даже удалось вывести доктора из равновесия. Я ему говорила: «Давайте сделаем со мной что-нибудь, ну пожалуйста!» — и улыбалась весело и по-детски, как будто я 1985 года рождения. «Что вам хочется конкретно?» — строго спрашивал доктор, переходя даже обратно на «вы» — то ли от раздражения, то ли из вежливости. «Вот коленки у меня толстые, круглые», — начинала причитать я, снимая колготки. «Никакой липосакции вам делать не надо», — твердо отвечал доктор с такой интонацией, что воспитанный человек на моем месте встал бы и ушел. Да и я сама встала бы и ушла, если бы не этот чертов февраль и тоска. Поэтому я продолжала: «А может, увеличим грудь?» и бралась за края водолазки. «Да перестаньте, вы своей грудью вполне довольны», — отвечал доктор. «А давайте губы, — предлагала я, — только не рестилайном, он, говорят, через три дня весь рассасывается». «Сядьте!» — вдруг совершенно тренерским голосом сказал доктор. Я вздрогнула, замолчала и села. Он посмотрел мне секунд 10 в лицо и сказал: «У тебя слепой нос. Это когда кончик на одном уровне с ноздрями. И у переносицы можно сделать потоньше. Если хочешь, у меня есть время на следующей неделе, в среду. Приходи к 8 утра». И тут я поняла, что если прямо сейчас не выйду из кабинета, то мой слепой нос рискует быть разбитым.

Я вышла из кабинета и присела на кушетку у двери. Мне требовалось осознать, что я всю жизнь жила со слепым носом. Кроме того, мне ужасно захотелось внимательно посмотреть на свой нос. И я, потеряв за прошедшие полчаса всякий стыд, вытащила из косметички пудреницу и стала внимательно изучать нос, не обращая внимания на людей из очереди. А люди, надо сказать, в очереди к пластическому хирургу встречаются удивительные. Рядом сидела женщина — двойник Сергея Зверева, явно старше сорока, очень надушенная. Затем мужчина лет тридцати пяти со скучным лицом — таких проще встретить на строительном рынке, они там закупают плитку для коттеджа. За ним супружеская пара лет по пятьдесят, говорят по-армянски. Справа от меня — женщина лет сорока пяти. Из категории первых жен, удержавшихся рядом с оглушительно разбогатевшими мужьями. В бежевом сдержанном пальто. И всего лишь с одним кольцом на руке. Такие хорошо говорят по-английски, не боятся самостоятельно ездить на горнолыжные курорты и дружат со взрослыми детьми. Рядом с ней как раз дочка. Лет двадцати, не старше. Хотя точно не скажешь — на лице у нее гипс. Мама поднялась и зашла в кабинет. Через минуту она вышла обратно и обратилась ко мне: «Простите, а вы у нашего доктора нос делать собираетесь? Не сомневайтесь, он очень хороший. Вот моя Полиночка надумала нос переделывать, прямо точно решила. Я ее отговаривала-отговаривала, а она никак. И я тогда сама сначала пошла и у него себе нос сделала — не то чтобы мне хотелось, а чтобы проверить. И все очень хорошо прошло. Вот уже полгода как гипс сняли, ни болей, ничего. А мужу мы сказали, что я на лыжах упала. Теперь вот Полиночке через неделю гипс снимать, так нас наш папа ругает, что мы такие лыжницы плохие — дочь вся в мать. А сейчас Полиночка просто решила прийти поговорить, волнуется, даже меня из кабинета выставила». Я ошарашенно кивала. Совершенно точно — я единственная, кому эта женщина рассказала про свою Полиночку. Просто в очереди к пластическому хирургу с людьми случается примерно то же, что в бане или в поезде: вдруг выбалтываешь то, что ни при каких других обстоятельствах никаким другим людям не рассказал бы.

В операционной

На часах без десяти семь. Я складываю в сумку тапочки и пижаму и совершенно, категорически не верю, что у меня сегодня может быть операция. В больнице покупаю в гардеробе бахилы и иду пешком по обшарпанной лестнице, на которой пахнет вовсе не современной пластической хирургией, а воспалением легких из моего пятого класса. На третьем этаже, за обитой искусственной бордовой кожей дверью, начинается другая жизнь. Стены розовато-персиковые, на них репродукции импрессионистов, как в заграничном сериале про врачей. И запахи тоже другие — пахнет стерильностью и заграничными сериалами.

Уже в 8.10 у меня берут анализы, в том числе и на СПИД. Результаты будут готовы через час, а пока нянечка провожает меня в палату. Говорит: готовься, скоро позовут на операцию. От темпа, в котором все происходит, захватывает дыхание, как на американских горках. Когда ты уже купил билет, сел в вагончик и пристегнулся, и вроде бы никто тебя не заставлял все это проделывать, а ситуация — все — вышла из-под контроля. Сейчас головой вниз — и остается только зажмуриться и себя ругать. От нервного напряжения в одноместной палате мне не сидится. Выхожу в коридор, по нему вразвалочку (очень странной, осторожной походкой) прогуливаются трое мужчин. Они ходят так, как будто им между коленями нужно удержать надувной мяч. Или как дрессированные медвежата — они не поднимают друг на друга глаза и двигаются так, чтобы не оказаться случайно рядом, не задеть друг друга плечом. Так ходят после операции по увеличению члена. Заглянуть в глаза этим мужчинам страшно интересно, но глаз они не поднимают. По виду они совершенно обыкновенные. Все трое роста никак не меньше 180 см и нормальной комплекции. Один, правда, лысый. Лысый сворачивает в туалет — даже страшно подумать, что ему в этом туалете предстоит вытерпеть сейчас. И что же это за сука такая ему встретилась, из-за которой он решил пойти на такое. Навстречу мне идет моя нянечка — не из американского сериала, а из детской больницы, останавливается и ласкового объясняет: «Чудные эти мужики, у нас по статистике каждый третий из них сбегает перед самой операцией, в последний момент». Мне уже тоже хочется бежать. Чем я отличаюсь от этих медведей? Что я собралась с собой сделать? И кто меня так обидел? Но вот уже заходит нянечка и просит переодеться в больничную пижаму и идти к анестезиологам.

Они задали несколько вопросов, нянечка сфотографировала меня в профиль (для коллекции «до и после») и спросила, есть ли у меня медицинские показания к операции. «Нет,- сказала я, — только эстетические». И мне вдруг стало так стыдно, из-за того что я такой ерундой занимаюсь. Мне сделали укол и открыли двери в операционную.

Помещение было огромным, как зал ожидания на провинциальном вокзале. Операционных столов в ней было не один и не два. Не могу сказать точно — сколько. Тогда мне показалось, что столов сотни. Комната была залита беспощадным синевато-серебристым светом, и почти у каждого стола стояли хирурги, а на столах лежали люди. Еще хирурги переговаривались между собой о какой-то по-левому растаможенной BMW, и в вперемежку с этим медицинские термины, и еще женский смех. Красивый, грудной, счастливый. Я повернула голову и у стола справа увидела моего давнего знакомого — специалиста по уменьшению груди, мы с ним сосиски в буфете ели. На его столе лежала девушка с развороченной грудью. То есть у нее на месте груди была просто кровавая каша. И самое ужасное — девушка крутила головой, видимо, начала приходить в себя. «Ох, надо же быть такой дурой», — вот что я подумала напоследок и отключилась.

В такси

Проснулась я от чудовищной жажды. Говорить трудно, потому что горло сухое, как будто наждачной бумагой натертое. Я слышала, что после общего наркоза очень хочется пить, но даже и не думала, что вообще бывает такая жажда. Получился какой-то кинематографический, как из «Спасти рядового Райана», стон: «Пить!» Слово «пожалуйста» произнести уже не оставалось сил. Медсестра, похоже, давно сидела где-то рядом, но так, что мне ее не было видно. Стакан с голубой полосатой коктейльной трубочкой появился немедленно. Стало легче, и появились силы почувствовать, что лицо совсем развороченное. Дышать можно было только ртом, потому что в носу были ватные тампоны. Их как раз пора было менять. Я посмотрела на пропитанную кровью вату и ощутила себя такой идиоткой. Мне просто стало очень смешно — это надо же, дожить до вполне взрослого возраста и устроить себе тампоны в носу. Нос совсем не болел. Он и не должен болеть: считается, что коррекция носа — одна из самых безболезненных операций.

Но это как посмотреть. Дорога из больницы до дома мне показалась очень болезненной. В тот момент я еще думала, что всю мою затею удастся сохранить в тайне, и никого просить забрать меня из больницы не стала, а вызвала такси. Пока я шла по выкрашенным в оптимистичные цвета коридорам, а потом через двор до желтой «волги», чувствовала себя четырнадцатилетним подростком, когда нет сил по улицам ходить и кажется, что каждый встречный на тебя обращает внимание и над тобой смеется. У меня были на то все основания: не обратить внимание на женщину с гипсом на лице и огромными, мультипликационными черными синяками вокруг глаз довольно сложно. А потом я села на заднее сиденье такси, поймала в зеркале взгляд мордатого мужика в шапке и сказала ему: «Муж нос сломал». И улыбнулась. И только потом закрыла глаза и заплакала.

Дома

Дома предстоит сидеть долго, потому что гипс с носа снимут только через две недели. Продуктов, кино и книжек я накупила впрок и заранее. Мобильный телефон я большую часть времени держала выключенным, и только каждый вечер звонила маме, которая, естественно, сразу почувствовала, что случилось что-то особенное, три дня пыталась скрывать тревогу, а потом жалобно попросила рассказать ей, что же все-таки происходит. И, узнав, как ни странно, вздохнула с некоторым облегчением — за три дня мамы могут навыдумывать такие события, по сравнению с которыми операция на лице покажется пустяком. Но маму я все равно решила в гости не пускать. Настроение у меня было прекрасное. Я смотрела кино, втирала в синяки гомеопатическую мазь и ходила к зеркалу изучать форму ноздрей (если задрать подбородок повыше, то разглядеть ноздри под гипсом можно легко). Ноздри мне казались изумительно изящными, хотя потом выяснилось, что с ноздрями ничего не делали и они и не изменились вовсе. Вид портили нитки от швов, свисающие из носа. Швы при такой операции делают в ноздрях, их совсем не видно. На десятый день мне непреодолимо захотелось накрасить ресницы. Я уложила волосы, накрасила ресницы, а остатки синяков закамуфлировала серыми тенями. Посмотрела на себя в зеркало и поняла, что надо бы мне выйти на свежий воздух. А то меня вместе с моими новыми ноздрями придется сдавать в психиатрическую лечебницу.

В Серебряном Бору

План был такой: ночью, пока нет народу, сесть в машину, поехать в Серебряный Бор и там хотя бы немного погулять. Зачем девушке с гипсом на носу ехать февральской ночью в лес, я тогда даже не задумывалась. Я переключала скорости, подпевала «Нашему радио» и думала, что новая жизнь, которую ты все равно, как ни крути, ждешь от пластической операции, у меня уже началась. Хоть я свой новый нос еще и не видела. Потому что уже сейчас моя старая жизнь радует меня куда сильней, чем месяц назад. И надо будет рассказать подругам про только что обнаруженный способ борьбы за хорошее настроение: без всякой крови и операций просидеть десять дней дома, а потом куда-нибудь выйти. А на светофорах я крутила головой, чтобы поймать взгляд водителя из соседней машины и обрадоваться тому, как он вздрагивает, глядя на мой гипс. В Серебряном Бору я припарковала машину прямо на берегу и наконец-то испугалась идти гулять. Решила просто постоять, посмотреть на замерзшую реку и подышать воздухом. Но стоять было невмоготу — скучно и холодно. И я стала прыгать на месте. И вот я прыгала-прыгала, прыгала-прыгала, а гипс взял и отвалился. На четыре дня раньше, чем нужно было.

В ванной

Тем не менее совсем снимать гипс я не стала. Он такой формы, что все равно на лице держится, даже если уже к носу плотно не прилегает.

Добралась до дома, легла спать — за десять дней я привыкла спать на спине, а утром решила все-таки посмотреть. Вернее, решила-то я утром, а посмотрела только часа в три — до этого ходила по квартире, готовила еду, раз десять собиралась позвонить своему доктору и не решалась. Не могу сказать, что мне было страшно. Я скорее откладывала это, как некоторые дети откладывают запечатанные подарки в день рождения — растягивают удовольствие. В начале четвертого я пришла в ванную — у меня большое зеркало было только в ванной — и сняла гипс. Всмотрелась в собственное лицо и поняла, что ничего особенно не изменилось. То есть нос, конечно, был опухший, и еще какой-то зеленовато-сероватый, и на ощупь мягче и нежней, чем носу положено, и поры кожи за десять дней под гипсом забились, но в целом нос был мой и я сама была прежняя. Даже ноздри, которые мне под гипсом казались прекрасными, тонко вылепленными ноздрями какой-нибудь Иды Рубинштейн, оказались вполне обыкновенными, моими ноздрями.

На тот момент это был лучший для меня результат. Потом доктор объяснил мне, что через две недели еще ничего не видно, потому что еще есть отек, и отек этот держится у всех людей разное количество времени. А сама я еще позже пришла к выводу, что нос становится похож на себя примерно через год, а окончательно, совсем приходит в себя только через три года. И только через три года за него перестанешь опасаться. Но тогда, в ванной, мне никаких других результатов операции было не нужно. Я осталась сама собой — и для меня это казалось большой удачей. Я надела гипс обратно, на всякий случай, чтобы ничего не испортить.

В парикмахерской

Я решила покрасить волосы. Радикально. Во-первых, из соображений конспирации — через три дня мне нужно было выходить на работу, и мне казалось, что если вдруг стать жгучей брюнеткой, то все изменения внешности внимательный наблюдатель все равно спишет на новый цвет волос, а не на новый нос. Кроме того, я мечтала о том, чтобы вымыть голову. К своему парикмахеру я решила не ездить, а пойти в салон через дорогу, в бизнес-центре. В салон я пошла в гипсе, потому что мне было страшновато его снимать на три дня раньше, а позвонить врачу и спросить я по-прежнему стеснялась. Цвет волос получился темнее некуда, девушки в салоне проявляли ко мне особое, ласковое внимание, с которым и положено относиться к сумасшедшим, и тут я увидела, что в салон заходит один мой коллега — из другого департамента, и я вряд ли могу вспомнить его имя, но в лицо мы друг друга отлично знаем. Пришлось девушке, которая занималась мной, в нарушение всех инструкций безопасности выводить меня через черный ход здания.

В больнице

Через два дня я приехала официально снимать гипс. За две недели я так к нему привыкла, что поездка в такси не вызвала у меня ровным счетом никаких эмоций. У доктора выяснилось, что гипс обычно отходит сам дней через десять, даже если и не прыгать на морозе. И вообще все идет нормально, и теперь нужно приходить показываться время от времени, чтобы убедиться, что отек сходит. Красота и перемены к лучшему станут заметны чуть позже. Кроме того, три месяца мне нельзя ходить на аэробику и нужно осторожно относиться к косметическим процедурам. А вот в сауну и баню мне, скорее всего, не стоит ходить до конца жизни. Это меня не очень расстроило — все эти коллективные парные радости меня никогда не вдохновляли. Когда я выходила от доктора, в очереди мне опять встретились мама с дочкой. Мама заботливо меня осмотрела и осталась моим новым носом довольна. Это меня успокоило окончательно. И вот еще что: я как-то совсем утратила интерес к собственному носу. Он вроде бы должен был еще хорошеть, худеть и меняться, а меня это уже вовсе не интересовало.

За ужином с подругой

Через три дня у меня было одно ответственное вечернее мероприятие по работе. В ресторане мы сидели за одним столом вместе с моей подругой-начальницей, важными иностранными гостями и владельцем компании, в которой я работала. Мы уже досидели до десерта, вечер был вполне себе приятным, и вот-вот можно было идти домой. И тут наш владелец, который видел меня на работе не то чтобы каждый день и не слишком обращал на меня внимание, вдруг наклонился ко мне и спросил: «А ты что, нос себе сделала?» Надо сказать, что до этого я успела встретиться с собственным папой, школьной подругой, с которой мы сидели за одной партой лет семь, одним молодым человеком, за которого я когда-то чуть не вышла замуж. И никто из них — заметьте, никто — ничего не заподозрил. Единственным человеком, кроме мамы и доктора, который знал про мою затею, была моя лучшая подруга, она же моя начальница. Я подняла на нее глаза. Она сосредоточенно что-то искала в сумке. И тут мне стало понятно вот что. Если хочешь сохранить операцию в тайне, о ней не должен знать вообще никто. А если ты рассказала хотя бы одной девочке, то уже можно написать об этом и в газете тиражом 200 000 экземпляров, все равно ситуация не сильно изменится.

У врача

Еще через неделю я собралась к своему доктору. Нос мне был уже совсем неинтересен. Я просто подумала, что, может быть, мне стоит сделать еще и губы. Так, самую чуточку попухлей. И коленки — все-таки мне так хочется иметь трогательные, острые, беззащитные коленки. Не то чтобы прямо сейчас, все-таки на операцию нужно заработать, да и времени пока нет. А так, в принципе. И еще я немного соскучилась по доктору — все-таки он исключительно приятный человек.

Я приехала на прием во второй половине дня, когда у доктора уже не было операций. Доктор послушал меня и повел в буфет — опять есть сосиски с пюре. А когда мы перешли к компоту, он сказал мне вот что. Каждый третий пациент приходит на повторную операцию. И не потому, что он недоволен результатами предыдущей. Просто это затягивает, потому что это совсем ни на что не похожие эмоции. И ощущение даже не нового года, а новой эры каждый раз, как только ты снимаешь гипс. И еще надежда на чудеса. Все, что говорил доктор, было очень похоже на правду. Только он не знал, до какой степени это приятные ощущения, он ведь никогда ничего себе самому не переделывал. А я знала и хотела еще. «Я, конечно, все, что захотите, могу вам сделать, просто чтобы вы ни к какому шарлатану не попали. Но вы еще раз подумайте. А пока пойдите, что ли, цвет волос поменяйте. Или платье себе новое купите. Или что вы там, женщины, еще делаете» — вот что мне сказал доктор. Я тогда решила ничего в себе не менять, а лучше сменить работу. И больше ничего пока с собой не делала, хотя прошло уже несколько лет. А мои коленки мне по-прежнему очень не нравятся.