Ночь перед наступлением

иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Бульдозер в стальных кружевах, сыр размером с табачный ларек, фортепиано в паутине, живые петухи, на которых смотрят чучела петухов, птицы, играющие на гитарах, и так далее, и тому подобное. Очереди на полквартала из тех, у кого есть пригласительные, из тех, у кого нет пригласительных, из тех, кто пытается подкупить охранников, чтобы миновать очередь в полквартала; красавицы в леопардовых накидках, футболисты, телевизионные головы, очумевшие иностранцы, танцующие дети, студенты, пенсионеры, клерки.

Пишут, что Третья московская биеннале современного искусства поставила рекорд по посещаемости — девять тысяч человек только за два дня и только в «Гараже», а сколько пришло на «Винзавод», в ЦДХ и десяток других выставочных площадок, открывшихся в сентябре, толком никто не подсчитал.

Два винзаводовских охранника, стояв­ших около входа в темный подвал с инсталляцией Александра Бродского «Ночь перед наступлением», пытались разгадать эту загадку: «Народ валом в подвал идет. Чего это?» — «Ну, там темно, ничего не видно и много места. Такая прелюдия к сексу нехреновая получается».

Я ничего не понимаю в современном искусстве. Еще неделю назад упоминание ван Лисхаута, Спенсера Туника и Аниша Капура показались бы мне бормотанием подвыпившего дислексика. Теперь я знаю, что это художники, выставляющие свои произведения по всему миру и зарабатывающие огромные деньги.

Простояв час в очереди в «Гараж», я прошел мимо флегматичных кур, африканских ковров, животных в шубах, сыра размером с табачный ларек и бульдозера, из которого вырастает готический собор. Я чувствовал себя как мальчик в лавке колониальных товаров, мир был полон чудес, свезенных в Москву со всего света. На «Винзаводе» меня ждал огромный самолет, мальчики, ныряющие в строительный мусор, велосипед, сложенный из других велосипедов, и альтернативная таблица Менделеева, в которой вместо фтора и магния — терпений, футурум и ретроген. Все эти диковинные вещи разбросаны по всему городу — сегодня едем на «Винзавод», завтра в ЦДХ, вчера — на «Красный Октябрь». Далее везде. За одну неделю город стал больше — ощущение резервации, жизни, скукоженной до трех адресов, на время пропало, пространство расширилось.

Где-то между чучелом петуха и бесконечным велосипедом обязательно появляется ощущение, что тебя втягивает в тотальное надувательство — «клоуны, куда вы меня тащите». Что рискуешь стать агентом всего того странного, красивого, отталкивающего, занятного, где все границы сильно размыты. Но это тот редкий случай, когда обманываться рад.

На «Винзаводе» я встретил искусствоведа и куратора Екатерину Деготь. Она держала в руках красную розу. Она говорила о том, что выставка в «Гараже» — торжество капитализма, что художника за этим почти не видно, что, несмотря на высокий профессионализм, было бы лучше, если бы выс­тав­ка более отвечала духу времени и места.

Но для человека, который словосочетание «Аниш Кипур» узнал неделю назад, все это не кажется такой большой проблемой. Гораздо важнее — приключение, случившееся с городом. Даже если это приключение началось с желания почувствовать запах денег, стать круче и статуснее, а искусство грозит превратиться в индустрию, уже не воспроизводящую никаких смыслов. И, если забыть про художественное значение Биеннале, самое интересное, что произошло с городом в сентябре, — великое множество приятных незнакомых людей, которые встретились возле бульдозера в стальных кружевах. То есть начало общего движения в сторону от общего чувства пустоты и страха — ведь пустоту надо чем-то заполнять, а страх как-то побеждать.

Современное искусство как массовая психотерапия, призыв к выходу за рамки обыденности и к взлому системы — если сейчас ничто другое не способно объединить вменяемых людей, то пусть совме­стное разглядывание животных в шу­бах и станет ответом на отчуждение.

Различного рода подонкам не со­ставляет труда объединяться в едином порыве, чтобы мочить в сортире неудобных журналистов или поддерживать строительство че­тырехсотметрового фаллоса в Петербурге. Занятно, что фундаментом нашего собора в мире усталости от больших идей и бояз­ни великих идеалов становится искусство, о котором осмысленно могут говорить едва ли не семь человек. Важнее, что это объединение начинается. Очень хоте­лось бы верить, что это прелюдия.