Неприятие потерь

Иллюстрация: Тимофей Яржомбек/KunstGroup Pictures

Моя мама, строительный инженер по образованию и инструктор йоги по призванию, часто говорит, что всю жизнь мечтала быть рантье. В классическом понимании этого слова: жить на процентный доход от вложенного капитала. В середине 90-х, когда такая возможность вроде бы появилась, чего только мама не перепробовала: и МММ, и привилегированные акции Ростелекома… Теперь накопленные деньги — не такую уж и маленькую сумму — она кладет на депозиты в разные банки. Сумму депозита рассчитывает так, чтобы с набежавшими процентами в каждом банке получалось не больше, чем твердо обещает вернуть Система страхования вкладов. До недавних пор это было 190 000 рублей, теперь — 400 000 рублей.

Когда срок депозитов истекает, мама в очередной раз требует инструкций от меня: «Что делать с деньгами?» Было время, когда я мог ответить, что, мол, мне бы твои проблемы. Теперь я работаю в банке, и отговорки больше не принимаются. Но ответственность за мамины финансовые решения мне по-прежнему не нужна. Префы Ростелекома были куплены весной 1998-го после того, как мама год советовалась со мной, не вложиться ли ей в какие-нибудь акции. К тому времени было уже поздно идти на этот рынок, да и Ростелеком я ей не рекомендовал, но Вера Абрамовна Бершидская решилась, а брокер посоветовал именно эту бумагу. Нужно ли говорить, что в последующей динамике курса RTKMP (а какова она была, любопытный может узнать на сайте РТС — меня эти воспоминания тяготят, и сам я туда не полезу) был виноват лично и исключительно я. Так что теперь я полностью поддерживаю мамину инвестиционную стратегию — это безопасно. Правда, сидя в позе лотоса, мама иногда заявляет: «Что-то проценты по вкладам стали какие-то низкие. Может, еще во что-нибудь вложить?» Чтобы пресечь такие поползновения и избежать любой роли в маминых финансах, кроме чисто донорской, я начинаю говорить о риске потерь.

«Вот, например, паевые фонды, — вещаю я. — Есть, скажем, такой агрессивный фонд акций — даже называется «Агана-Экстрим». За прошлый год принес 68% годовых. Нравится?» — «Еще бы. По вкладу-то сейчас и 12% редко где получишь». — «Так вот с начала этого года доходность этого самого экстрима — примерно минус 1%. Нравится?»

Я привожу в пример именно этот фонд, потому что у него МИНУС. Фонды, показавшие небольшие плюсы (а большие в этом году надо искать с фонарем Диогена), не так впечатлили бы маму, и возможно, у нее возник бы соблазн попробовать. А так — не возникает благодаря прекрасному свойству внутреннего человеческого калькулятора, которое нобелевские лауреаты по экономике Дэниел Канеман и Амос Тверски назвали loss aversion, неприятием потерь. Канеман и Тверски — и полчища экономистов после них — досконально изучили это свойство, классифицировали его проявления и даже успели поспорить на тему, является ли оно абсолютно иррациональным. Но в детали вникать не обязательно, можно пользоваться простым правилом: страх небольшого проигрыша способен удержать человека от участия в игре, даже если столь же вероятен кратно больший выигрыш. Насколько больший? Намного. Даже в «мягкой» ситуации, когда речь не идет о потере собственных денег, потеря минимум вдвое «дороже» приобретения. Канеман и Тверски как-то провели эксперимент с одной и той же кофейной кружкой: люди, у которых ее не было, готовы были заплатить за нее порядка $3,30, а те, у кого она была, — расстаться с ней лишь за $7.

На неприятии потерь основана целая отрасль финансовой индустрии — структурированные инвестиционные продукты (СИП), или, как их еще называют, инструменты с защитой капитала. На 2005 год европейцы держали в таких розничных — то есть рассчитанных на частного инвестора — инструментах 136 млрд евро. По данным исследования авторитетной организации PIMS International, СИПы к 2010 году могут стать самыми популярными инвестиционными инструментами на старом континенте. Суть СИПа в том, что он чаще всего гарантирует клиенту полный возврат вложенной суммы (гораздо реже — 80—90%), а его доходность привязана к некоему базовому активу — цене на золото, например, или фондовому индексу. Золото дорожает — инвестор получает от этого доход, но не весь, как если бы он держал собственно золото, а только долю участия в росте. Скажем, 20-процентную. За то, что он соглашается не на весь доход, а на часть, инвестор получает страховку от потерь. При этом он в принципе может заработать побольше, чем если просто положит деньги на депозит. Может и не заработать, но ведь риск благородное дело — только если это не риск потери! На таких условиях любят играть швейцарцы, итальянцы, испанцы, французы, немцы, шведы, бельгийцы — в этих странах самые большие рынки СИПов.

В принципе, такие инструменты появились уже и в России. Я знаю пару мест, где их продают. Здесь рекламировать не буду, но маме рассказал: раз уж ты мечтаешь стать рантье, подумай все же о вложениях безрисковых, как депозиты, но обладающих и неким авантюрным потенциалом.

А она, скорее всего, снова отнесет деньги на депозит. Благодаря не менее мощному, чем неприятие потерь, свойству мозга — status quo bias, или стремлению к сохранению status quo. Название это придумала в 1988 году еще одна пара экономистов — Уильям Самуэльсон и Ричард Зекхаузер. Они, например, изучали выбор медицинской страховки сотрудниками Гарвардского университета. Интеллектуалы каждый год могли менять страховой план, и некоторые новые планы были очевидно выгоднее старых. Но они интересовали только самых новых сотрудников. Старые же если и меняли что-то, то выбирали новые предложения от своего прежнего провайдера. Нынешняя российская действительность дала бы американцам еще более интересные примеры: вот ведь большинство людей так и не перевели накопительную часть своих пенсий из-под управления Внешэкономбанка, хотя он за последние три года «науправлял» на 8% годовых там, где частные компании зарабатывали десятки процентов. Та же история с клиентами сотовых компаний, которые пользуются «старинными» тарифными планами и не переходят на более выгодные новые.

Финансовая безграмотность, говорите? Пожалуй. Но даже в большей степени — свойства человеческого мозга.