Не по-пацански

иллюстрации: Вера Лысенко

Вечером 18 сентября 2010 года Митин вместе с двумя друзьями возвращался на съемную квартиру. С выходящими из клуба «1000 миль» на Ленинском проспекте молодыми людьми у мужчин завязалась ссора. Итогом конфликта стала драка, 30-летний Артем Филипенко от полученного ножевого ранения скончался. В суде показания против Митина дали свидетели и другие участники уличного столкновения. Адвокаты подсудимого настаивают, что показания эти корректировались по ходу следствия от протокола к протоколу, а главным аргументом защиты стали видеозаписи с двух камер наружного наблюдения, установленных на входе в клуб. По мнению адвокатов, на кадрах видно, что ножевой удар наносит не Митин, а один из его сопровождавших, Сергей Тугеев. Требования адвокатов детально изучить видеозапись были отклонены, так же как ходатайства о доп­росе Тугеева, с резолюцией следователя: «Заведомо не доверяю показаниям Тугеева, какими бы они ни были».

***

«Зачем меня сажают? Это, если так можно выразиться, политика правительства сейчас такая — устранить всех авторитетных, тех, кого называют ворами в законе. Помните, в 2009 году Медведев внес поправки в УПК, ужесточающие наказание для членов преступных сообществ? Вот с тех пор такая политика и пошла. Тогда в Киеве были арестованы воры в законе Мераби Асанидзе и Василий Станчу. Но, насколько я осведомлен, руководство страны никогда не говорило, что устранять криминальных авторитетов и воров в законе надо путем фальсифи­кации против них уголовных дел, как это происходит сейчас. Следователь, наверное, очень хочет отличиться, пойти на повышение. Но я считаю, что если от нас требуют соблюдать закон, то в от­ношении нас также должны соблюдать закон.

Да, я вор в законе, но это не то, чем хвастаются на каждом углу. Я бы никогда не получил этого статуса, если бы был мокрушником: к тем, кто сидит за убийства, нанесения тяжких телесных, на зоне особое отношение. Таких дел в моей биографии и не было никогда, почти все судимости по статье «Кража». Следователям просто повезло, что в тот день я оказался на этом месте, и там появился труп. Решили меня к нему пришить. За последнее время ведь уже третий раз посадить пытаются, но до сих пор не удавалось ничего, а тут им просто повезло.

Меня также пытались в 2003 году посадить. Тогда один москвич мою машину поцарапал, а чтобы не оплачивать ремонт, придумал обвинение в вымогательстве. Якобы его кто-то куда-то увез, запугивал, шантажировал чем-то. В 2004 году судили за найденные 0,4 грам­ма героина. ­Вроде бы их у меня изъяли. В 2006 году за организацию тюремного бунта — год и 10 месяцев. Хотя по этой статье обычно накидывают уже сидящим, а я был на свободе. Еще в 2008 году по статье «Грабеж» привлечь пытались.

Если я что совершаю, это надо доказать законным образом. Вот в 1989 году по целому букету статей дали 13 лет. До этого я вышел из тюрьмы в 1987 году: в стране уже перемены пошли, кооперативы, торговля какая-то, ну вот вскоре мы и по­пались. Освободился в начале 2000-х, и с тех пор пытаются снова закрыть.

Впервые я попал на зону еще в 1968 го­ду. Девятнадцатый год мне шел. Что со­вершил? Ну там мужская дружба, солидарность. За кражу пошел. Сейчас мне 61, в совокупности я больше 36 лет отсидел.

Прошел за эти годы практически все зоны — Урал, Сибирь, Дальний Восток, Поволжье. Сложнее сказать, где меня не было. Тогда, в 19 лет, мне повезло, отправили отбывать срок под Пермь, там были уже авторитетные люди. Оказавшись в зоне, ты же сразу выбираешь линию поведения: либо ты ведешь себя правильно — тебя уважают, не трогают, но и поблажек от администрации ждать тебе не приходится, либо сотрудничаешь всячески, пытаешься освободиться поскорее. К людям в этих местах всегда особый подход, не трогают никогда только «мужиков» — тех, кто случайно здесь оказался, сел по бытовой статье. Если криминал — это и мир особый, и отношения особые.

После было уже проще. Когда садишься второй раз, у тебя уже и опыт есть, и связи, тебя уважают. К тебе приходят за советом, ты становишься судьей в спорах, ­разбирательствах, и сотрудники колонии к тебе относятся соответственно. С 70-х годов я неоднократно возвращался в те места, где уже доводилось сидеть. Приезжаешь — а вчерашний младший лейтенант уже капитаном стал. Те, кого я помню молодыми, уже полковники, начальники или заместители начальников колоний. Они тоже помнят, узнают, отношения человеческие — в конфликтах ведь никто не заинтересован. Все понимают мою роль, вес. Вот я нахожусь сейчас в Матросской Тишине, и за все, что здесь случится, мне же отвечать. Если в колонии бунт, недовольство, кто может решить вопрос, переговорить с людь­ми, держать ситуацию под контролем — воры. Поэтому следователи так и хотят меня сейчас засадить. Они понимают, что я в некотором роде лидер общественного мнения. Следователю это для собственного авторитета важно, говорить потом: «А я самого Мотыля на зону отправил».

В советские годы что следователи, что суды лучше все-таки работали, тщательнее. Если расследовали, то расследовали, доказательства не фальсифицировали, а суд изучал их, и если где-то следствие не доработало, указывал. Сейчас все не так, главную улику — нож со следами крови и отпечатками пальцев, не моих совсем, — потеряли, единственное доказательство — запись видеонаблюдения, на которой, если посмотреть, видно даже, что ножом погибшего я не бил, но следователи присматриваться не хотят. То, что поменялось за эти десятилетия к лучшему, — это колонии. 30 лет назад в лагерях все было необязательным, не то что сейчас: еда, матрасы, прогулки — то, что сейчас положено заключенному и за чем следят, всего этого тогда не было. Заключение было пыткой.

В СМИ меня ошибочно называют лидером «славянской мафии»: авторитетные воры и мафия находятся по разные стороны баррикад. Мы никогда не зарабатываем на крышевании проституции, на наркотиках. Даже если я приезжаю на зону, а в ней сидит наркоман, понятно, что он будет колоться и бороться за свою дозу. Но задача вора — чтобы на зоне не было никакой торговли, барышничества на этом. В этом, кстати, наше принципиальное отличие от руководства колоний, оно как раз снисходительно смотрит на наркоту и ее распространение. Зависимый контингент зависит от своих тюремщиков, которые могут в любой момент остановить трафик, им легче управлять.

Украсть — да, могу. Так потому я и вор в законе. Но никогда не возьму ничего у бабушки какой-нибудь или пацанен­ка. Если к вору обратятся за помощью в решении какого-то вопроса, он не должен брать за это денег. К вору и обращаются чаще всего как к третейскому судье — к этому сводится его основная работа. Неважно, на зоне он находится или на свободе. Решать конфликты, спорные ситуации. У нас же здесь не игры в правосудие, сказал — так аргументируй свою позицию. Объяснись. Убеди в своей правоте. Если соврал, отвечать придется жестко.

Вообще воров в законе в России осталось несколько десятков. Но стало появляться все больше новых — приезжие воры, в первую очередь из Азербайджана, Грузии.

Конечно, решать вопросы у лидеров группировок получается в том числе благодаря связям с теми, кого называют властью. Власть всегда была заинтересована в одном: чтобы никто против нее ничего не говорил, не было никаких выступлений, недовольства. Поэтому власть и не скрывает, что мы ей нужны (например, молдавский авторитет Григорий Карамалак по кличке Болгар 21 августа 2008 года получил российское гражданство указом президента Медведева. — БГ). Потому что имеем влияние на определенные группы людей. Я не скрываю, например, что дружу с Илюмжиновым (Кирсан Илюмжинов — президент Калмыкии. — БГ). Когда я отбывал один из сроков в Калмыкии, он приезжал ко мне, мы много общались и когда я был на воле. Фотографии есть какие-то совместные. Не знаю, будет он отрицать эту дружбу или нет. Власть никогда нас не выпускала из поля зрения. Как и Комитет госбезопасности. Другое дело, что сотрудничать с чекистами или нет — дело каждого. Авторитетный человек вряд ли на это пойдет.

Знаю, что год-два назад по зонам проехались эфэсбэшники, объезжали тех, кто получил 12, 15, 25 лет. Говорили: «Хотите выйти? Расскажите что-то о тех, кто на свободе остается». Ведь сколько людей по стране закопано, по болотам лежит, далеко не всех же нашли. Тогда много новых имен всплыло. Может, таким образом и этот ваш Якеменко всплыл. Хотя я не знаю, кто это такой, не хочу о нем говорить даже. (29 ноября 2010 года в газете «Ведомости» была опубликована статья «Деньги «Наших», в которой рассказывается о связях в 90-е годы Василия Якеменко, ныне главы Федерального агентства РФ по делам молодежи, с лидерами организованного преступного сообщества «29-й комплекс» из города Набережные Челны. — БГ)

А что касается челнинских, казанских — они всегда были беспредельщиками. Отморозками. Когда казанские начали объединяться, появились первые ОПГ и стало видно, какой беспредел они творят. Уже на зонах эти беспредельщики прятались от воров, старались, чтобы никто не знал, что они выходцы из этих группировок. Получалось это редко, и их, конечно, наказывали.

Если нынешний процесс завершит­ся для меня приговором, новый срок по статье «Убийство» с учетом моей биографии может потянуть лет на 10—12. Тюрьмы я не боюсь, жаль только расставаться с женой и приемным сыном на такое долгое время за преступление, которого я не совершал».