Не один дома
Сотрудники нашей редакции Марианна и Александр Можаевы три недели назад взяли из дома ребенка мальчика Дему. Можаевы никаких проблем с репродуцированием не испытывают: у них есть собственный чудесный Матвей трех лет. Почему же молодые и здоровые люди решили пополнить семью чужим ребенком, предварительно одолев муторный путь собирания бесчисленных разрешений и справок? Можаевы пытаются ответить на этот, как оказалось, трудный вопрос и рассказывают о том, как все это происходило.
МАТЬ: На фотографии, сделанной мною в одном из московских домов ребенка, двенадцать детей, сидящих в два ряда на стульчиках, с воспитательницей в центре. Вот беленький Валерка – он вышел не очень четко, оттого что все время раскачивался. У него тонкие, нежные черты лица и ярко-голубые глаза. Рядом черненькая Манана – никогда в жизни я не видела таких длинных ресниц, они могли бы отбрасывать тень на половину щек, только вот щек у этого дистрофичного ребенка практически нет. Лена улыбается всем лицом сразу, особенно глазами, – при взгляде на нее невозможно удержаться от ответной улыбки. Принято считать, что красивыми рождаются желанные, ожидаемые с любовью дети. Не только. Эти случайные, ненужные, брошенные матерями – тоже красивы. Особенно Лиза. Она стоит сбоку в ходунках, круглые, слишком широко расставленные глазки выдают синдром Дауна. Почему-то из всех детей в группе, а может быть, вообще из всех виденных мною детей, она показалась мне самой красивой, похожей на ангела – какой-то особенной внутренней чистотой и безграничной доверчивостью. И здесь, в казенном доме, где строем ходят на обед и на прогулку, по команде садятся на горшки и по команде встают, а засыпают в одинаковых безликих кроватках, ей хуже всех. В четыре с половиной года она выглядит едва ли на полтора и даже пока не ходит. Но я не могу ее взять, потому что пришла за другим ребенком, трехлетним Демой. Пока его одевают, я сижу на диване, и Лиза, как котенок, снова и снова подставляет свою головенку под мою руку и пыхтит от удовольствия. И когда вместе с новообретенным сыном мы идем к выходу, дети бросаются нас провожать, протягивая к нам руки, толкаясь и падая в узком коридорчике. Решение усыновить ребенка кажется мне простым, ясным и не требующим никаких обоснований. Но это сейчас. На самом деле мы с мужем шли к нему целых три года.
Мне 25 лет, мужу – 31, мы четыре года женаты, здоровы и можем иметь собственных детей. Одного мы уже родили три года назад. Сейчас уже непонятно, как раньше мы жили без радости, которую он нам постоянно дарит с момента своего появления. Полагаем, что и ему с нами хорошо. А кто порадуется забытому мамой в роддоме? Домребенковская няня, у которой таких двадцать, и только успевай поворачиваться?
К мысли об усыновлении брошенного малыша мы пришли, глядя на собственного сына. Это было решенное дело – но для отдаленного светлого будущего, когда будет свой дом с большими комнатами на берегу теплого моря да еще и стабильный достаток. Но потом вспомнили хрестоматийную историю из русской классики, где Мужик-семеро-по-лавкам взял в дом приблудыша, сказав жене просто: «Чай, мать, перебьемся без соли-то да прокормим как-нибудь». Наш личный опыт и жизненные наблюдения также не свидетельствовали о прямой зависимости между успехами ребенка и количеством денег, в него вложенных. Раньше дети были богатством бедняка, а теперь и для богатого обуза. Что-то не то происходит. Не в самом, помнится, сытном и благополучном 1992 году по всей России остались без родителей 67 286 детей, а вот два последних года приносили по 113 тысяч каждый. И все эти кукушки, оставляя ребенка сиротой, пишут слово в слово: «Отказываюсь по причине материального положения». Видимо, думая о деньгах, вытаращила на нас глаза и одна знакомая мамаша: «Вы собираетесь усыновлять?! Зачем? Вы себе только представьте, его же кормить и одевать нужно будет, а главное – учить. У вас уже есть один, лучше пусть все ему достанется». Извечный спор количества с качеством. Для нас же необходимость родительской любви и внимания была настолько очевидна на примере своего сына, что все расчеты и сомнения улетучились. Оставалось одно – необходимо иметь собственный дом.
И вот в конце апреля 2003 года, через три дня после подписания договора купли-продажи квартиры, мы сидим у специалиста в районном совете по опеке и попечительству и пытаемся внятно объяснить ему свои мотивы. Наученные чужим опытом, мы не говорим здесь о любви к детям. Полгода участия в конференции «Приемный ребенок» на семейном портале www.7ya.ru нас хорошо подготовили. Во избежание ненужных подозрений мы старательно молчим про души прекрасные порывы, зато упираем на тяжелую первую беременность, наличие двухкомнатной квартиры, стабильное материальное положение и подходящий возраст собственного сына – в общем, как можем производим благоприятное впечатление. Собственно, наврать мы нигде не наврали, просто расставили должным образом акценты, переведя стрелки с главной причины на многочисленные второстепенные. Действительно, мы молоды, энергичны, небогаты, но работаем и зарабатываем, мы вполне способны одеть, обуть и прокормить второго ребенка, и у нас достаточно сил для его воспитания.
– Вы отдаете себе отчет, что нормальные женщины детей не бросают, что их матери – алкоголички, наркоманки, проститутки, а дети все сплошь нездоровые? – спрашивает опекунская дама и внимательно всматривается в наши лица, чтобы понять реакцию.
Пожалуй, это самый серьезный момент во всей затее. Редко-редко среди «отказников», а тем более среди изымаемых из неблагополучных семей детей попадаются здоровые. Их отцы почти всегда неизвестны, матери же обладают лишь одним сомнительным достоинством – молодостью. Бог знает, из каких соображений они решают оставить ребенка. Во всяком случае, это их вряд ли сподвигло на ведение здорового образа жизни. Курение, алкоголь – почти всегда. ВИЧ, гепатит, сифилис, наркотики – нередко. Вот и получаются дети недоношенными, инфицированными – «травлеными», как говорят микропедиатры. Последствия этой «травлености» невозможно даже предугадать, как практически невозможно выяснить, были ли в семьях родителей (особенно в семье отца) наследственные болезни. Никто не знает, какие медикаменты принимала горе-мамаша, будучи на сносях, какие болезни перенесла: «поступила без документов, самовольно покинула отделение через два часа после родов».
– В графе «Здоровье» пишите «Без явных патологий», – сказал нам работник Министерства образования, когда мы заполняли анкету на подбор ребенка. Все дети проходят медкомиссию перед передачей в семью. В принципе, можно дополнительно провести еще одну независимую медкомиссию и взять у ребенка все возможные анализы. Но ведь непросто найти болезнь, когда не знаешь, что ищешь. Потому риск остается всегда. Одно утешение: неизлечимые болячки встречаются довольно редко. Чаще приемные родители сталкиваются не с какой-нибудь роковой болезнью, а с банальной задержкой развития, легким рахитом, анемией, гипотрофией, дерматитом, дисбактериозом, педикулезом и чесоткой, которые вполне излечимы. Многие грозные диагнозы вроде ПЭП (перинатальная энцефалопатия) ставятся «отказникам» почти автоматически и к году-двум снимаются, а имеющиеся патологии развития нередко компенсируются с возрастом или поддаются лечению. В любом случае, реальная ситуация со здоровьем детей, предлагаемых для усыновления, совсем не такая безнадежная, как принято это считать, – особенно по части «дурной наследственности».
«А как же гены?!» – ужаснулась близкая родственница, узнав о нашем поступке. Действительно, предрасположенность к разного рода асоциальному поведению может передаваться по наследству. Вот только до сих пор неизвестно, как часто это происходит. Предполагают, что дети, изъятые из семей или оставленные родителями, имеют повышенную уязвимость к неблагоприятным воздействиям среды. Иными словами, такой приемный ребенок с большей вероятностью может, к примеру, очутиться в дурной компании. А может и не очутиться. В одном учебнике по психогенетике гены сравниваются с плохими или хорошими картами, и как они будут реализованы в игре (а по сути, в жизни) – зависит от бесконечного множества самых разных факторов. Скорее всего, у нас действительно будут дополнительные трудности, касающиеся здоровья приемного ребенка, а возможно, и его поведения. Но мы уверены, что любовь и внимание помогут нам с этим справляться. Кстати, когда мы открыто заговорили о своих планах, оказалось, что вокруг не так уж и мало людей усыновивших или, наоборот, усыновленных. И проблемы у них совершенно обыкновенные, такие же, как у всех. Детей усыновляют у нас, как правило, бездетные. Долго лечатся, а когда становится понятно, что все напрасно, берут ребеночка, потому что деваться некуда. А вот на таких, как мы, люди смотрят либо как на сумасшедших, либо как на героев. На самом деле мы не те и не другие. Мы реально взвесили свои силы и возможности. Мы фактически ничем не жертвуем, появление второго ребенка в отличие от первого мало изменит уклад нашей жизни. Мы уверены, что сможем полюбить приемного малыша. И мы отнюдь не расцениваем его воспитание как тяжкий труд.
Дама с непроницаемым выражением лица из совета по опеке и попечительству выслушала все наши соображения и вдруг сообщила: «У нас есть прекрасный мальчик, год и три месяца. Не хотите?» Итак, мы успешно сдали наш первый экзамен – сумели понравиться опеке. Это немало. Конечно, при отсутствии формальных поводов от ворот поворот дать не могут, а вот выстроить множество бюрократических препон – за милую душу.
Сбор и оформление документов заняли больше месяца. В середине июля мы сдали в опеку все необходимые бумажки и уже рассчитывали августовский отпуск посвятить новому члену семьи, однако не только не обрели этого нового члена, но даже не получили заключение о возможности быть усыновителями. Дама из совета по опеке, забрав документы с обещанием подготовить заключение через две недели (законный срок), ушла без предупреждения в отпуск на два месяца. Впрочем, определенный смысл в этой трудновыносимой бумажной волоките, безусловно, есть. Людям, действующим под влиянием сиюминутного порыва, она дает шанс одуматься или, по крайней мере, время на размышление и моральную подготовку. Мы же, потратившие на это уже два предыдущих года, прошли весь путь от волнения до тихого бешенства и успокоились на мысли, что все эти проволочки – специальное и неизбежное испытание. Так оно и оказалось. Дальше случилось то, что одни называют цепью случайных совпадений, а другие – Божьим промыслом.
В июне наш собственный ребенок, Матвей, до этого ни разу ничем не болевший, поперхнулся арахисом и попал в лоротделение Филатовской больницы. А незадолго до того сирота Дема был положен в отделение торакальной хирургии той же больницы на операцию. В сентябре недоизвлеченный арахис дал тяжелую пневмонию, и Матвей вновь попал в то же отделение. Совершенно случайно из подслушанного ненароком чужого разговора мы узнали о лечившемся там прежде мальчонке трех лет от роду. Больше всего пугал момент выбора – детей-то много, нельзя же прийти и выбирать, как в магазине: этот нравится, а этот не очень. В результате оказалось, что из всей базы данных нам предложили того самого мальчишку, о котором мы случайно услышали в больнице, и именно он мог быть усыновлен исключительно российскими гражданами. Круг замкнулся. О том, что ребенок инвалид, мы узнали уже в доме ребенка прямо перед встречей, когда на вопрос «Смотреть-то будете?» ответить «нет» было уже невозможно. А вышло, видимо, к лучшему. Диагноз – причина инвалидности – не выдержал независимой медицинской экспертизы, ребенок уже в семье, и что бы ни случилось, обратно мы его не отдадим.
С того момента, когда я перенесла испуганного и заблеванного с ног до головы (укачало в машине) малыша через порог нашей квартиры, прошло две недели. Ничего необычного за это время не случилось: котенок из мешка оказался вполне симпатичным. Более того, ребенок удивляет нас своими неожиданными успехами. Когда мы привезли его домой, он выглядел абсолютно контуженным, всего боялся, не издавал почти никаких звуков, практически не имел мимики. Теперь он оттаивает на глазах, перестал быть пассивным, начал улыбаться, смеяться и шалить, постепенно осваивает неведомые ему навыки семейного общежития. Сначала старший (так мы теперь называем Матвея, хотя фактически он младше на три недели) не очень-то играл с младшим, но вскоре обнаружил, что проказничать вместе веселее. Только на второй день Матвей задался бессовестным вопросом: «А когда мальчик домой поедет?» Теперь же они отлично дружат, забавно дерутся из-за игрушек, и «старший» вполне сознательно выступает в роли познавшего жизнь. Конечно, с двумя, тем более одногодками, труднее, чем с одним, особенно когда в двенадцать часов ночи оба все еще скачут в кроватках, вопят и кидаются подушками. Но зато и насколько же интереснее!
Пессимисты утверждают, что всем все равно не поможешь. Так и есть. Без чрезмерных для себя жертв или усилий, а наоборот, с огромной радостью мы взялись обустроить одну человеческую судьбу, еще недавно бывшую никому не нужной, – и попробуйте сказать, что этого мало. Теперь это и наша судьба тоже.
ОТЕЦ: На самом деле ужасно надоело объяснять, для чего, из какого практического умысла мы взяли чужого ребенка. Во-первых, потому, что просто мы так захотели. Но такой аргумент для многих оказывается недостаточным. Если я говорю, что руководствовался в значительной степени еще и ленью, тоже не верят. Но ведь как вспомнишь всю эту бесконечную беременность, этот токсикоз чудовищный и прочие хлопоты. А тут принесли уже готового, пророщенного. А то, что он якобы чужой, это неправда, потому что мы глубоко убеждены: чужих детей не бывает, независимо от того, симпатичные они или не очень, больные или здоровые. А тем, кто в ответ на это утверждение хихикает, все остальное объяснять вообще бесполезно. Разве что процитировать прекрасного Джанни Родари.
«– Что вы собираетесь делать этим молотком?
– Ударить по вашему мизинцу, если вы не поклянетесь, что все дети хорошие. И особенно те, которые не получают подарков, потому что они бедные. Так вы клянетесь или нет?
– Клянусь! Клянусь!
– То-то! А теперь, видите, я ухожу и даже не плюю вам в лицо. Это потому, что я слишком хороший».
И больше я никому ничего растолковывать не буду.
