Наталья Ворожбит: «Я не люблю вербатим, но сейчас писать художественные тексты про Майдан будет враньем»

— Как возникла идея представить все в виде спектакля?

— Это всех очень беспокоило. Мы ходили на Майдан каждый день и понимали, что этого недостаточно, что нам, как театральной общественности, тоже надо реагировать, что-то делать. Решили для начала просто собраться — плана как такового не было. Просто позвали всех людей из современной театральной тусовки.

— Кого именно?

— Мы четыре года подряд проводим фестиваль «Украинская актуальная пьеса», у нас сформировалось сообщество «Украинская новая драма»: драматурги, режиссеры, актеры, сценаристы, художники. Мы всем кинули клич, дали в фейсбуке объявление. Пришло около 25 человек. И у нас экспромтом родилась такая форма, как дневники. Мы решили восстанавливать все события по дням и часам начиная с 21 ноября: хотели узнать, что с кем происходило. Причем это не обязательно должно было быть связано с Майданом — просто как у кого день начинался, продолжался, как Майдан входил в жизнь и как вообще политика входила в жизнь людей. После первой встречи стало понятно, что придется встречаться раза три в неделю как минимум.

— Так много оказалось материала?

— Да, люди много говорили; очень интересно. Все были будто бы подсажены на это. Мы приводили простых людей и непосредственных участников событий. Все же ходили на Майдан и, естественно, обросли какими-то связями, знакомыми. К нам, например, приходили студенты, которые были избиты во время первого штурма, 30 ноября. Были ребята, которые там по два месяца жили: сначала во время мирного протеста, потом были на Грушевского. Приходил к нам человек из Партии регионов — дал очень интересное интервью. Мы старались привлекать разные стороны конфликта. И всех участников записывали на видео.

— Что вам рассказывал парень из Партии регионов?

— Он оказался очень скользким типом. Но интересным как персонаж. Рассказывал, что работал в правительственной организации, которая называется «Молодые регионы». Ему там якобы не понравилось, и он решил переметнуться на Майдан: там лучше атмосфера. Какое-то время он на Майдане даже жил. Но потом, как он утверждал, его подставили — нашли наркотики, деньги, сказали, что он предатель, выгнали с позором, опубликовали в интернете его фотографию с припиской, что ему нельзя доверять. И он пришел к нам, чтобы это опровергнуть, потому что был возмущен.

Все, что он говорил, вызывало большие сомнения: все его высказывания противоречили друг другу. Но наблюдать за ним было очень интересно.

— Был какой-то рассказ, который вас особенно поразил?

— Там много интересного. Есть, например, история профессора, который преподает в каком-то вузе. Он был очень аполитичен, не принимал все это и говорил «нет-нет». И потом совершенно случайно попал на Майдан. И в этот момент c ним что-то произошло. Когда прозвучал гимн Украины, он начал плакать. Он подумал, что это пройдет. Но каждый час, когда звучал гимн, он начинал плакать — ничего не мог с этим поделать. В итоге он пошел в поликлинику, его отправили к невропатологу, тот выписал на 600 гривен лекарств. Он пошел эти лекарства купил, пьет их. Я не знаю, подействовали они на него или нет.

Были анекдотичные истории. Например, один пожилой художник, очень колоритный дядька, рассказал нам историю про свои вставные зубы. «Представляете, — говорит, — я лег спать. Ничего не предвещало. Снял свои зубы, вставные челюсти, положил возле подушки, и тут начался штурм. Конечно, мы все повыскакивали. А потом все наши палатки просто сровняли с землей. И я думаю: «Блин, я же зубы забыл!» Попробуй сделать зубы в наше время! И дорого, и сложно. Вот и остался без зубов». Ну ничего, приду домой, скажу, что потерял зубы на войне, как герой. А потом мне мужики посоветовали поискать. Не было никаких шансов найти, все сровняли, но вдруг я увидел свой пакетик, а в нем — свои зубы. Они не пострадали, были совершенно целые».

Я также нашла родную тетю, с которой виделась всего два раза в жизни. Она два этих жутких дня и две ночи выносила раненых, помогала жечь костры, таскала брусчатку. У нее сгорели все вещи, и она упала сильно. Но не уходила, пока все не закончилось. Ей 68 лет.

— Что рассказывали студенты о разгоне в ночь на 30-е?

— Там тоже удивительная, киношная история. Девочки, которые были в ту ночь на Майдане, сейчас лучшие подруги, а до этого даже не были знакомы. Когда начался штурм, они просто взялись за руки и вместе побежали. С тех пор не разлей вода. Одной девчонке 16 лет, другим — 18. И меня знаете что в их рассказе поразило? Когда уже избили студентов, вокруг валялись раненые, кровь под ногами, и «Беркут» стал выпускать девочек, сказали: «Ладно, выходите», сделав коридор; рядом стояли титушки. Они хохотали им вслед: «Ну что, навоевались?». Вот этот смех меня потряс. Они рассказывали, как они потом бежали по Крещатику, а их догоняла машина по тротуару.

— А вы с титушками пытались говорить?

— Пытались, конечно. Но сами титушки к нам не приходили, приходили ребята с рассказами о том, как они с титушками разговаривали. На Антимайдан, естественно, все ходили, кто мог. Кто-то с диктофоном.

— То есть с Антимайдана тоже есть интервью?

— Нам не удалось уговорить их к нам прийти, но интервью есть. 

— В России по отношению к людям, которые жили все это время на Майдане, чаще всего звучал вопрос «Зачем?». Как они формулировали это в интервью? Или у каждого был какой-то свой посыл?

— У всех свой, да. Есть люди совершенно убежденные: они прекрасно знают, чего они хотят, зачем. Есть романтики типа студента театрального института, который тоже был там. Он говорит: «Я просто, когда была революция 2004-го, был маленький еще. Когда мы ходили с родителями по Майдану на «оранжевой революции», я так завидовал людям, которые живут в палатках. И думал: «Вот бы мне, когда я вырасту, тоже пожить в палатке. Мечты сбываются». И он чудом не пострадал в ночь 30 ноября.

— Вы сами можете это «зачем» сформулировать?

— Причин, наверное, много. Безусловно, главная — убрать власть зажравшуюся, коррумпированную, чудовищную. Это для всех было очевидно. А еще оскорбленные чувства. Национальные, гражданские, социальные. Да, наверное, ключевое — это несправедливость.

— А разочаровавшиеся были?

— Конечно. Причем, что интересно, это все уживалось в одних и тех же людях. Они то были разочаровавшиеся, то говорили, что все будет хорошо.

— То есть это было такими волнами?

— Мы и сами жили такими волнами. Были дни пустые, когда мы приходили опустошенные: общее тяжелое настроение. Были дни, когда, наоборот, на подъеме. Все зависело от новостей и от событий. Конечно, когда много дней ничего не происходило, трудно было даже собрать людей.

— Многие говорили об активной роли женщин в эти дни. Причем не по-женски, скажем так, активной — они готовили коктейли Молотова, плитку складывали. К вам женщины приходили обо всем этом рассказывать?

— Приходили. Они как раз такие монологи и произносили: «Все, надо их мочить. Я буду подавать коктейли, я готова на все. Только скажите парням и мужчинам: «Хватит сидеть, надо действовать, иначе мы ничего не добьемся». То есть провоцировали их в каком-то смысле. А ребята были на другой волне. Они сидели и говорили: «Так, где хачапури вкусные продаются?» Нельзя было поверить, что через несколько дней они начнут действовать. Это было незадолго до событий на Грушевского (вооруженных столкновений между демонстрантами и бойцами «Беркута». — БГ).

— А когда уже на Грушевского началось, кто-то приходил оттуда?

— Конечно. К нам приходили ребята, которые стреляли из катапульты. На самом деле, было очень много смешного. Их снаряды не долетали — катапульта неправильно работала; так все мужики с упоением бросились эту катапульту осваивать. Для них это была еще и игра, от которой нельзя было за уши оттянуть.

— Зачем же они ее построили?

— Они верили, что смогут ею пользоваться. Но ее очень сложно построить. К тому же, наверное, навык потерян.

У меня там есть знакомая девочка, которая в казачьей сотне живет, ее приняли казаки к себе. Она в казачьей форме ходит, молодая, красивая. Делит мужчин на тех, которые пойдут в лес после революции, и тех, которые не пойдут (тогда уже никто не верил в победу). Те, которые пойдут, для нее существуют, те, кто не пойдет, — не существуют. Она рассказывала, что события на Грушевского для многих были отдушиной за два месяца, которые они терпели. Накипело.

— Каким вы видите этот спектакль?

— Без финала, потому что финала нет. Он будет абсолютно документальным, не будем от себя ничего писать: просто перемонтируем самые интересные и яркие куски; используем видео. Также мы хотим, чтобы частично в театре прозвучал текст, который произнесут сами участники событий — чтобы получился свидетельский театр.

Вообще я не очень люблю жанр вербатим, но сейчас, мне кажется, писать художественные тексты про Майдан будет враньем. Надо просто свидетельствовать.