Нас больше, чем кажется

Борис Куприянов
____

издатель, публицист,
соучредитель книжного магазина «Фаланстер»

1. Равный доступ к образованию, культуре и медицине.

2. Отмена узаконенного рабства.
Меня как гражданина России унижает, что большое количество бизнес-структур ввозит людей, которых используют в сво­их интересах. Это узаконенная работорговля, так как они не имеют прав, не зарабатывают денег, живут в свинских условиях, и отношение к ним не как к людям, а как к бесплатной рабочей силе.

3. Нельзя делить народ на своих и чужих, на чистых и нечистых. Мы все — один народ, у нас общий язык и общие цели.

4. Недра должны принадлежать всем, а не избранной части.

5. Культура — это не то, что нравится, а то, что развивает людей.

Евгений Ясин
____

научный руководитель Высшей школы экономики 

Первая и важнейшая проблема в образовании — недостаточное финансирование. Безусловно, к одним деньгам проблема образования не сводится, но, на мой взгляд, привлечение дополнительных средств в эту область столь же необходимо, как, например, достойная оплата труда врачей. Это очевидный момент.

Не менее принципиальна связь между успехами обучающихся и работой системы национального тестирования — то, что у нас называется ЕГЭ. В нынешнем виде он далек от совершенства. Зачастую он не выполняет своей главной задачи — отбора будущих студентов по их способностям. Вокруг него требуется большая работа: отменить ЕГЭ нельзя, а что возможно — так это устроить его независимость. Конечно, это прежде всего вопрос культуры: с одной стороны, понятно желание семьи, чтобы их отпрыск попал в высшее учебное заведение, но с другой — ­необходимо, чтобы отбор производился объективно. Проблема здесь в том, что мы как государство и как общество еще во многом полуфеодальны, живем в ар­хаичной среде и не готовы к тому, что­бы применять общие для всех правила. Да и те чиновники, которые отвечают за исполнение этих правил, далеко не всегда оказываются к этому готовы. Здесь мы можем видеть, каким образом в нашем государстве формируется и работает новый институт.

Общей задачей нашей высшей шко­лы остается максимальная мобилизация возможностей студентов — мы должны ­стимулировать в них исследовательский интерес, чтобы они не уходили зараба­тывать, а оставались в университете и работали затем как ученые (а как это возможно при нынешнем размере стипендий?). Исследование должно быть главным приоритетом. Именно оно ­задает стандарт высшего образования во всем мире — и Россия в этом отношении пока существенно отстает от веду­щих европейских стран и США, от луч­ших университетов. Во многом на это же работает и переход на «болонскую систему» — при которой два последних года как раз и призваны выделить среди студентов наиболее способных и мотивированных на создание собственной исследовательской работы.

Чтобы поднять общий уровень высшего образования, вузы, которые недотягивают даже до среднего уровня, должны быть закрыты или как минимум перепрофилированы. Сейчас в связи с демографическим кризисом количество абитуриентов каждый год сокращается, а вузы по-прежнему заинтересованы в том, чтобы набирать полные курсы, поскольку от этого зависит их финансирование. Это ведет к снижению качества обучения, которое и так невысоко. В свое время мы вместе с реформой ЕГЭ предполагали введение ГИФО — Государственного именного фи­нансового обязательства, — чтобы финансирование зависело от студента и шло за ним все время его обучения. Фурсенко, который вообще сделал немало хорошего, тем не менее ГИФО отменил. Сейчас, чтобы закрыть вуз, нужно административное решение, чтобы выбить для вуза финансирование — тоже. А мы предлагали систему, которая предполагала наличие конкуренции между вузами, — там побеждал бы тот, в который бы шло больше способных студентов, приносящих с собой большее количество денег. Сегодня мы ясно видим, что конкурентное начало в этой сфере не получилось. Мы должны обязательно вернуться к этому вопросу.

Еще один момент — независимость института высшей школы. Я считаю, что вмешательство государства в выборы ректора (как было, например, в МГУ) — это неправильно. Это и есть Россия — всюду должен проникнуть нос какого-нибудь выдающегося бюрократа. Ситуация здесь такая же, как и с выборами губернатора или мэра. Выборы на пост ректора должны быть делом научной общественности (для этого там, конечно, должна быть эта общественность — сейчас это можно сказать далеко не про каждый российский вуз). Традиция независимости — одна из коренных для всей истории европейских университетов. Просто у нас в России под независимостью часто понимается что-то совсем другое.

Артемий Охотин

____

заведующий терапевтическим отделением
Тарусской центральной больницы 

Я работаю в центральной районной больнице маленького города, поэтому мое видение может отличаться от видения врачей, работающих в крупных специализированных центрах.

Проблем очень много, но главная заключается в том, что врач несвобо­ден ни в профессиональном плане, ни в хозяйственном. Представьте себе, что вам нужно построить дом, но при этом вы не можете сами выбрать строителя, а строитель не может строить так, как считает нужным, и даже не имеет пра­ва сказать вам об этом. Такова сегодня ситуация в медицине, и низкие зарпла­ты, которые принято считать корнем зла, — лишь результат этого устройства, поскольку тупому исполнителю тупых приказов незачем платить высокую зарплату, он только возомнит себя свободным художником и начнет нарушать приказы и строить по правилам строительной науки.

Врач не обладает профессиональной автономией. На его профессиональные решения влияет администрация лечеб­ного учреждения, приказы и инструк­ции министерства, эксперты страховых компаний. Чем дальше от первичного здравоохранения оказывается врач, тем меньше на него оказывается дав­ление. В результате происходит отбор: молодые врачи стремятся работать в больших клиниках и в специализи­рованных отделениях, а в поликлини­ках и обычных больницах остаются неудачники.

Врач поликлиники или отделения должен думать о выполнении плана, соблюдении стандартов лечения, экономии лекарственных средств и соблюдении тысячи писаных и неписаных правил и инструкций. Все это ведет к припис­кам, формализму и лжи, не всегда в ин­тересах больного. Яркой иллюстрацией может служить недавнее интервью министра Голиковой «Русскому репортеру», в котором она прямым текстом сказала, что если в больнице нет нужного лекарства, врач не должен говорить об этому больному. Стало нормой удерживать больного в отделении, чтобы выполнить нормативный срок госпитализации, даже если больному это не нужно. В противном случае страховая компания на­ложит на лечебное учреждение штраф, и достанется за это врачу. Постоянная угроза наказания за всякое осложнение привела к утрате культуры обсуждения врачебных ошибок. Из-за страха испортить статистику отказывают в госпитализации тяжелым больным, не проводят операции, если они чреваты неблагоприятным исходом. Врачи пытаются бороться с этой системой, но многие сдаются. Многие врачи уходят из медицины из-за не­возможности работать в соответствии с профессиональными стандартами.

Что делать? Отменить большую часть приказов и инструкций, многие из кото­рых были приняты еще в СССР, запретить чиновникам и страховым компаниям вмешиваться в профессиональные решения врача, прекратить наказания за плохую статистику и невыполнение плана.

Может показаться, что это приведет к расцвету шарлатанства и снижению качества помощи, но, к сожалению, су­ществующие законы не мешают плохим врачам работать плохо, если они хорошо пишут. Тогда как работать профессионально с каждым годом становится все труднее, а многие шарлатанские по ­меркам мировой медицины методы ­лечения внедряются принудительно с самого верха.

Для того чтобы врач был независим профессионально, он должен иметь хо­зяйственную независимость, в том числе сам определять, сколько стоят его услуги. Сейчас стоимость этих услуг определяет страховая компания и региональное министерство, врачебное сообщество принимает лишь формальное участие. Единственный выход — свобода частной практики, в том числе с арендой площадей и оборудования в лечебных учреждениях. Сейчас эта свобода декларирована, но на самом деле ее нет. Бюрократические препоны делают частную практику, особенно в малых городах, почти невозможной. Это, по-видимому, не следствие общей забюрократизированности, а продуманная политика, поскольку только благодаря несвободе удается удержать врачей на нищенской зарплате в государственных поликлиниках и больни­цах. В результате врачи вынуждены либо играть по навязанным правилам, либо искать себе применение подальше от первичного здравоохранения. В результате в наибольшем загоне оказывается основополагающая медицинская специаль­ность — врача-терапевта.

Что делать? Максимально упростить частную врачебную практику. Достаточным основанием для частной практики должно быть медицинское образование и фонендоскоп. Государство не должно платить врачу зарплату, оно должно помогать больному оплачивать услуги понравившегося ему врача. Можно подумать, что с помощью крепостного права, а иначе это не назовешь, государство заботится о доступности медицинской помощи, но в результате качественная медицинская помощь все равно оказывается платной или вовсе недоступной, а то, что происходит во многих поликлиниках и больницах, напоминает медицинскую помощь лишь по форме.

Можно говорить еще о многом: о крайне низком качестве дипломного и последипломного образования, о недостаточной квалификации врачей, об отсутствии влиятельных профессиональных ассоциаций, о недоступности сложной экстренной помощи, об ужасном формализме, из-за которого умирающие больные не могут получить обезболивание, а жизненно важная операция откладывается из-за неправильно оформленной справки, об отсутствии в стране простых, но очень нужных лекарств, о масштабных, дорогостоящих, но совершенно бессмысленных национальных проектах. Но ре­шение всех этих проблем невозможно, пока в центре медицины не окажется врач — свободный профессионал, при­нимающий решения, исходя из своего разумения и интересов больного.

Юрий Норштейн
____

Власть должна иначе расставить при­оритеты. Не деньги важнее всего, а куль­тура, наука, образование и развитие чувств — порядочности и сопережива­ния к ближнему. Только эти вещи могут из варваров, в которых мы превратились, сделать общество.

Сейчас государственные приоритеты — это чемпионат мира и Олимпиада. Никто никогда не узнает, какие тонны денег сгубили на эту Олимпиаду, сколько из них разворовано и сколько домов было куплено на них в Европе. Приоритетом должно быть здоровье нации, а не Олимпиада. Она не поднимет это здоровье.

Власть должна перестать упиваться собой, своими президентскими штандартами и маршами и начать слышать все, что происходит в обществе. Сейчас она глуха и слышит только то, что выгодно ей.

Деньги нужно в первую очередь направлять на образование. Я категорически против платного обучения. Прежде чем вводить его, нужно пройти большой путь. В этом случае нам не стоит равняться на западную систему. Там успевающие студенты получают гранты от государ­ства и от частных фирм, обучение имеет очень гибкую систему оплаты и минимальные проценты по кредитам. Нужно пользоваться тем, что было в Советском Союзе, бесплатное обучение давало колоссальный результат.

Для талантливых студентов нужна очень хорошая стипендия, не меньше двадцати тысяч рублей в месяц. Это небольшие деньги, но с ними студент сможет полностью отдаться учебе, а не бегать с высунутым языком в поисках подработки.

Недавно я выступил в Министерстве культуры с этим предложением. На это мне ответили: «Старик, да ты романтик». Я не романтик, я реалист! Это они романтики, если думают, что проживут в невежественном обществе.

Вадим Дымов
____

Я считаю, что России нужен суд, который будет объективно во всем разбираться. Нужно чтобы работала честная и справедливая судебная система без каких-либо подмен — которая бы просто решала, кто прав, кто виноват. Когда нет этого института — честного и справедливого правосудия, — то не могут работать главные принципы, на которых строится нормальное общество, не могут быть ре­шены главные вопросы, чья вина и где справедливость.

Я вообще жду этого от Медведева, это его поле. Он же анонсировал судебную реформу.

А все остальное — производное. Я не прошу ни хорошего такси, ни велосипедных дорожек. У меня очень простое требование — справедливое правосудие, которое должно быть в нашей стране.

Тамара Морщакова
____

Я не выдвигаю к власти никаких новых требований, поскольку сомневаюсь, что они будут выполнены. Я исхожу из того, что власть намеревается делать, и того, что люди могут от нее ожидать.

Меня интересуют два положения, которые отражены в указе президента «О долгосрочной перспективе экономического развития» от 7 мая 2012 года. Во-первых, это положение о том, что необходимо обеспечить независимость судов и су­дей при вынесении судебных решений. От кого же должна быть обеспечена не­зависимость? Есть два источника влияния — подкуп судей и влияние на судебные решения со стороны тех, кому власть принадлежит. Для меня главное, чтобы власть отказалась от возможности влиять на судебные решения. Для этого надо обеспечить очень высокий независи­мый статус судьи. Это главная задача в сфере правового развития.

Во-вторых, в том же указе от 7 мая есть положение о том, чтобы исключить уголовное преследование за экономическую деятельность.

Для решения и той и другой задачи нужны изменения в законодательстве. Конкретные проекты изменений уже существуют. Например, у Совета при ­президенте по развитию гражданского общества и правам граждан. Может быть, эти проекты наконец будут рассмотрены. Узнаем об этом мы довольно скоро — согласно указу, изменения в законодательство должны быть подготовлены до конца 2012 года.

Еще нужно устранить возможность лишать судью его должности в связи с тем, как он рассматривает дела. Это принцип, признанный в международном праве. У нас же часто бывает так, что с помощью дисциплинарной ответственности вышестоящие суды отменяют верные судейские решения. Нужно менять положение председателей судов, поскольку они яв­ляются ретрансляторами воли властных инстанций. Сегодня, например, председатель суда распределяет дела между судьями — это совершенно недопустимо. Председатели судов должны быть орга­низаторами процесса, но не должны командовать судьями. Сейчас председа­тели судов назначаются на шесть лет и повторно могут быть назначены еще на шесть. Это значит, что в первые шесть лет они выслуживаются перед начальством. А начальником у председателя суда может быть кто угодно.

Задачи по изменению судебной системы, конечно, возникли не сегодня. То, с чем мы сейчас имеем дело, — это следствие крупных правовых ошибок, которые были совершены ранее. Никакое новое развитие не может начаться, пока не будут признаны старые ошибки, а их последствия по возможности устранены.

В российском уголовном кодексе сейчас есть очень много составов преступлений, которые на самом деле не содержат общественной опасности. Есть осужденные, по делам которых не было никаких по­терпевших или по делам которых не был причинен ущерб. Наш уголовный закон жесток, а уголовная ответственность в нем определена очень расплывчато. Наказание у нас не исправляет людей, но только портит или уничтожает. Как оно уничтожает, например, предпринимательское сословие. В последние десятилетия было осуждено 17% людей, занимающихся предпринимательской деятельностью, — это очень много. Это люди, наиболее активные, наиболее творчески подходившие к решению разных вопросов. Те, кто понес ответственность незаслуженно, должны быть освобождены. Если говорить о людях, которые сидят сегодня за экономические преступления, — это несколько тысяч человек.

Сегодня многие представители власти в России говорят: «Почему вы не отстаиваете свои права в суде?» Ответ прост: это происходит потому, что у нас в закон никто не верит. Если человек каким-либо образом сталкивается с нашей правоохранительной системой, первое, о чем он задумывается, — это не как правовыми способами отстаивать свои права, а как передать деньги тем, кто может решить его вопрос. Все уверены, что справедливости можно добиться только деньгами или использованием административного ресурса. И вот это страшно.

Власть может легко вернуть доверие к суду — не оказывать ни малейшего давления на судей и строго наказывать людей, которые это делают.

Многие судьи не выносят оправдательные приговоры, потому что боятся на­чальства или обвинений в коррупции. Часто говорят, что выход — это уволить всех старых судей и заменить их на новых. Но если не изменится сам под­ход к правосудию, не изменится ничего. Новые судьи будут все равно находиться в системе жесткого подчинения. А вот если судьям дать свободу, чтобы они при вынесении приговора руководствовались, как и написано в кодексе, исключительно законом, — система изменится.

Конечно, невозможно ждать, что сейчас Владимир Путин даст отмашку — «теперь выносим только справедливые приговоры», — и все поменяется. Эту работу надо начинать локально, например, с функций председателей судов федерального значения. Сегодня именно они создают модель судебной практики на определенной территории. В Москве это председатель Мосгорсуда, в регионах — председатели областных судов.

Асмик Новикова
____

В первую очередь необходимо:

1) Создать профессиональную ­полицию.

2) Искоренить пытки.

3) Требовать открытого и тщательного расследования событий 6 мая.

4) Расследовать все политические ­убийства.

5) С судами основная проблема заключается в том, что они не рассматривают конкретное существо дела и человека в этих обстоятельствах, а оценивают документы, собранные в рамках процесса, — то есть реальное разбирательство подменяется на сбор и оценку бумажек. Есть и другие важные вещи — публичность, справедливость разбирательства, доступ к суду как к эффективному средству правовой защиты.

Валерий Борщов
____

Правоохранительные органы — по-прежнему закрытая структура, такая же как и была в советские годы. Она активно сопротивляется тем формам общественного контроля, которые уже существуют. Да, есть закон об общественном контро­ле, есть общественные наблюдательные комиссии, которые по закону имеют право проверять места принудительного содержания — изоляторы временного содержания, спецприемники, отделения милиции. Фактически же оказывается, что очень важные рычаги контроля на местах отсутствуют. Так, например, право­защитникам в полиции по-прежнему не дают книгу учета доставленных. Из-за этого часто людей задерживают на больший срок, чем положено. Сюда же можно отнести абсолютно незаконный запрет на использование фото и аудиозаписи в отделениях милиции.

Общественный контроль за правоохранительными органами — это не просто наличие наблюдательных комиссий. Правозащитники должны участвовать в аттестации деятельности сотрудников полиции.

Нам надо воспринять опыт США и сделать выборными не все, но некоторые должности в полиции. Так, к примеру, начальник районного управления внутренних дел может быть выбран. Его деятельность должна быть общеизвестна и доступна для граждан, и они же должны давать ей оценку.

В Министерстве внутренних дел по-прежнему существует Департамент ­следственного управления. Полиция задерживает, ведет следствие и дает об­винительное заключение в прокуратуру. Это вызывает конфликт интересов внутри ведомства. В правоохранительной системе есть критерий оценки «раскрываемость преступлений», и хороших показателей нередко добиваются любыми способами, в том числе и пытками. Когда и дознание, и следствие остаются в одной структуре, как сейчас, пытки задержанных неизбежны. Все дела по следствию нужно полностью передать другому ведомству — Следственному комитету, усилив при этом надзорную функцию прокуратуры.

Светлана Ганнушкина
____

Первое, что необходимо сделать, — про­вести анализ миграционного законодательства на его способность порождать коррупцию.

Яркий пример — система квотирования, я имею в виду квоты на предоставление разрешения на работу. Сейчас ведь невозможно получить разрешение самостоятельно, потому что все квоты расходятся по заявочной кампании работода­телям, сам работник этого сделать не может. В результате сначала торгуют квотами те, кто их предоставляет работодателям, а потом работодатели перепродают эти квоты другим работодателям. И когда сам работник хочет получить квоту, снова возникает возможность для коррупции, потому что квот нет — но откуда-то они все-таки берутся.

То же самое происходит с квотированием разрешения на временное проживание: человек не получает вид на жительство и находится в крепостной зависи­мости от государства. После того как будет проведен всесторонний ана­лиз законодательства, уменьшена эта ­коррупционная составляющая и отме­нена система квот в их нынешнем виде — возможно будет обсуждать какие-то более строгие меры по упорядочиванию потока миграции.

На протяжении долгих лет у нас в России формировалась система фактически рабского труда. Чтобы разрушить ее, нужно добиться выполнения двух главных требований для трудового мигранта — достойной зарплаты и достойного социального обеспечения. И это требование должно предъявляться работодателю. В нормальной ситуации он должен предоставлять своему работнику-мигранту фиксированную зарплату и медицинскую страховку. Если два этих требования соблюдаются, сам работник тоже никуда не убежит — он не «временный человек», с ним будет проще иметь дело в отношении соблюдения закона. Надо понимать главное: трудовые мигранты все равно будут здесь работать. Мы не решаем вопрос, будут они работать или нет, — мы решаем, будут ли он работать законно и как будет устроена конкуренция за рабочие места между ними и местным населением. Пока мигранты работают фактически даром, люди с русским паспортом не будут представлять им никакой конкуренции. И эта нелегальная работа будет продолжать­ся. Но если правила по зарплате и страховке будут соблюдаться, работодатель уже сможет серьезно подумать, кого ему нанимать.

Еще одна проблема заключается в том, что большое число бывших граждан Со­ветского Союза, уже долгие годы живущие на территории России, не имеют здесь легального положения. Часть из них — это лица без гражданства, другая часть, как, например, жители Абхазии с грузинскими паспортами, давно утратили устойчивую связь со своим государством. Вопрос об этих людях был первой темой, решением которой занимался Совет по миграционной политике, это была наша тема. Был разработан законопроект, который так и завис на 4 года президентства Медведева. Конечно, вопрос в отношении таких людей должен быть решен — причем не с помощью амнистии или «регуляризации», они просто должны получить легальный статус, вид на жительство или сразу российское гражданство. Нынешняя ситуация просто абсурдна: эти люди давным-давно здесь живут, многие уже и в армии отслужили, уезжать им некуда, они заводят здесь семьи и рожают новых нелегалов. И это еще один источник коррупции — полицейский останавливает их на улице для проверки паспорта и тоже, как правило, получает на лапу.

Ирина Боганцева
____

Я бы в первую очередь хотела, чтобы власть не лицемерила, а ее дела совпа­дали со словами. Меня это несовпадение огорчает не только как обманываемого директора, но еще и как воспитателя: дети видят, что люди говорят одно, а делают другое. Конкретный пример: они обещали уравнять частные и государственные школы, но этого не сделали. Если у них нет денег, то сказали бы, что частным школам мы денег не даем, потому что не можем. Но они говорят, что сдела­ли все, что обещали, — а ведь это неправда. Это лицемерная политика, они обманывают нас и родителей, у которых дети ходят в частные школы. И это мой частный, личный маленький вопрос, но ведь такая же политика ведется и во всех других областях — говорится одно, а делается другое.

Самая главная проблема в школьном образовании — то, что его содержание нуждается в реформировании. Оно должно стать ближе к современным требованиям. Сейчас сокращают количество часов на иностранные языки, а блок естественных наук по-прежнему гипертрофирован. Требование работодателя — развитие личностных качеств ребенка, то есть коммуникативность, лидерские качества, но на их раз­витие в школе совершенно нет времени. Вместо этого, например, в четвертом классе вводят новый предмет — история и культура религий. А на иностранные языки уже времени нет. Я посмотрела учебник, это неплохой предмет — но ведь есть и много других неплохих предметов, значит, нужно выбирать самое насущное, то, что необходимо современному человеку, а ему пока что иностранный язык ­необходим гораздо больше, чем история религий. Это уже мороженое, десерт, а у него еще куска мяса во рту не было.

Евгения Абелюк
____

Для меня как для учителя важно, чтобы не лгали на государственном уровне, что­бы дети видели, что слова не расходятся с делом, чтобы не называли экстремизмом выражение гражданского чувства. Я ду­маю, что, когда после праздников я приду в школу, дети меня обязательно спросят, что я думаю обо всем произошедшем, и, честно говоря, я пока не знаю, как и что я буду говорить, потому что я не привыкла им врать.

А что касается собственно образования — когда власть идет на какие-то обра­зовательные реформы, она должна раз­говаривать с учителями, с вузовскими ­преподавателями, обсуждать принимающиеся решения, а не делать вид, что они обсуждаются. Тот же самый ЕГЭ мог бы выглядеть совершенно иначе, если бы решение принималось взвешенно, с обсуждением среди профессионалов. Надо, чтобы люди наверху и внизу стремились к диалогу.

Дмитрий Зимин
____

основатель фонда некоммерческих 
программ «Династия»
соучредитель премии «Просветитель»

Я бы отметил два деяния, которые благотворно скажутся на уровне образования: — существенно поднять зарплату, а следовательно, и престиж всего преподавательского сословия;

— решительно отделить церковь от государ­ства и, главное, системы государственного образования.