Народ без государства

Курды — крупнейшая нация, у которой нет своего государства, ради которого они длительное время боролись. Из-за этого в Ираке при Саддаме Хусейне против них использовали газовое оружие, в Сирии демонстрации разгоняли расстрелами, в Турции в курдских районах действовал особый режим — все поселения переименовали на турецкий, а самих курдов официально именовали «горными турками».

В мировые заголовки они вновь попали после успешных действий против террористов «Исламского государства». Сначала они прорвали оборону города Кобани, прозванного «сирийским Сталинградом». Потом освободили горный хребет Синджар, откуда джихадисты продавали невольников в сексуальное рабство.

Символом борьбы курдского народа стали батальоны девушек, которые издавна сражались в рядах Рабочей партии Курдистана. Находясь в заключении, лидер РПК Абдулла Оджалан пришел к выводу, что руководимая им организация должна отойти от ортодоксального марксизма, а идею независимого государства нужно заменить широкой автономией. Теперь по всему Курдистану пытаются в любом селе организовать народное собрание, а треть руководящих постов отводится женщинам. Наиболее успешно эксперимент идет на севере охваченной войной Сирии, откуда ушла верная президенту Асаду армия. Свою автономию провозгласили курды Ирака. Глядя на такую активность, правительства Ирана и Турции пытаются контролировать неспокойное нацменьшинство.

В России из 45 млн курдов живут около 65 тысяч. Причем из них около 40 тысяч — это езиды, которых во всероссийской переписи учитывали отдельно. Этнический состав курдов разнообразен. Это и мусульмане (как сунниты, так и шииты), и христиане. Езиды тоже монотеисты, но они поклоняются также ангелу-павлину, солнцу и огню. И курды, и езиды говорят на курманджийском языке арийской ветви индоевропейской семьи.

В Москве потомков древних мидийцев, которыми себя считают курды, порядка 20 тысяч. Но это условная цифра, как говорят в Курдском доме, традиционном месте встреч диаспоры. Например, недавно выяснилось, что в городе уже 10 лет проживает свыше 800 курдов из Киргизии, даже не знавших о существовании диаспоры.

Если говорить о политических предпочтениях, то у российских курдов в почете РПК. Огромный портрет Оджалана вместе с фотографиями погибших ополченцев встречает пришедших в Курдский дом. День рождения партии вместе с Наврузом (Новым годом) остаются главными праздниками диаспоры.

Муса, 51 год, театральный режиссер:

— Я родился в городе Алеппо. И сейчас, когда приходится видеть по телевидению, я смотрю и вспоминаю, как я по этим улицам ходил в школу, как я здесь с друзьями играл. Я с трудом узнаю эти здания: почта, соседский дом. Это причиняет мне сильную боль. Получилось так, что там, в Сирии, естественным образом люди взяли в руки оружие, чтобы защитить свои дома, улицы, села. Сейчас каждый предпринимает какие-то действия, чтобы уберечь свои семьи от нападения. Есть только два выбора. Или потерять голову, бесчестно лишиться жизнь, увидеть, как на твоих глазах насилуют и убивают твоих детей, жену.

Или бороться, защищая и свою семью, и свою честь, и вообще человечность. Там все разрушено бомбами и войной, но я всегда буду помнить Сирийский Курдистан, каким он был, когда я покидал его; теперь я беженец. Это плохая война, курдам она не нужна. Каждый народ хочет свою землю, хочет жить свободно. Курды просто желают жить в мире на своей земле по своим законам и говорить на своем языке. Мы защищаем себя. И при этом мы не говорим, что только курды должны жить на этой территории — пусть другие народы тоже живут, лишь бы в мире.

Фархат Патиев, 34 года, председатель совета национально-культурной автономии курдов:

— Когда меня спрашивают, кто такие курды, я сразу говорю: «Мы, курды, многомиллионный народ, издревле живущий в междуречье Тигра и Евфрата». Но обычно там, где я появляюсь, уже все знают, кто такие курды. У большинства ассоциации с Оджаланом. Помню, как в 98-м журналисты освещали возможность получения лидером РПК политического убежища в России. Милицейский контроль был не такой, как сейчас, — гораздо более строгий. И вот когда, потребовав документы, узнавали, что ты курд, говорили: ага, значит, оджаланец, ну иди давай. Видимо, были особые распоряжения у милиции.

Курдов больше всего в Ростове-на-Дону, Тамбове и Москве. Изучение русского зависит от деятельности: если человек занимается бизнесом, то жизнь заставляет. Ну, найдет он бухгалтера, но сам не будет понимать. Тем, кто хорошо говорит на курдском, на русском проще начать говорить. «Мышк» — мышь, «спас» — спасибо, «бра» — брат. Все-таки логика и построение фраз очень похожи, много схожих слов. Другое дело, что далеко не все курды знают свой родной.

Я и говорю, и думаю на курдском — это язык моих родителей, вот почему я говорю на нем без акцента. На русском я общаюсь с трех лет — перестраивания не происходит, я не трачу время на то, как правильно построить фразу. Чем старше ребенок, тем уменьшается скорость восприятия — мне было в этом плане легко. Единственное, что когда работа связана с переводом, то некоторые предложения переводятся по курдской логике — сначала обязательно существительное и прилагательное, только потом глагол. А потом смотрю: так можно было бы более правильно сказать.

Для образования нужны книги на курдском, но в России пока все ограничивается букварями. Проблема в кадрах, готовых преподавать ту же физику на курдском. Начиная с 90-х шло активное развитие подобной литературы, но до нас такие книги еще не дошли. Да и в России соответствующих русскоязычных материалов гораздо больше, чем курдских.

Проблема культурной ассимиляции стоит перед всеми народами, и мы не исключение. Молодое поколение говорит на русском, дети на русском говорят даже в семьях — это часто особенно в крупных городах. Мегаполисы опасны для небольших народов — здесь интенсивнее идет ассимиляция. Это естественный процесс, когда идет слияние народов в единый новый этнос. Это будет хорошо видно лет через двести: вот человек, допустим, русский, но внешне есть в нем что-то нерусское.

Наша национальная автономия в России в основном проводит мероприятия по консолидации, вот стараемся как можно чаще собрания и культурные встречи проводить, где приезжают музыканты со всех регионов. А еще когда происходят важные события в Курдистане и мире, то созываем собрания и рассказываем, что да как. Обычно это раз в месяц, иногда чаще.

Также коллективно проходит изучение книг Оджалана. В начале нулевых он предложил бороться не за создание собственного государства — собственное государство лишь приведет к новой войне, гораздо лучше каждому народу дать право на широкую автономию. Другое дело, что те, кто издалека смотрит на ситуацию, являются более националистами. В Москве любого спроси про будущие Курдистана, а в ответ услышишь: государство — вот что нам нужно. Но в самой Сирии курды не хотят государства, там требуют демократического самоуправления. Там по каждому вопросу собираются народные советы, а на все руководящие посты ради гендерного и национального баланса назначают одновременно двух председателей — мужчину и женщину, зачастую из разных народов.

Именно под влиянием авторитета Оджалана появилась идея о еще более активном участии женщин в обществе. К сожалению, такая идея еще мало распространена, в Россию это веяние еще не дошло, но мы принимаем первые шаги. Только в 2015 году культурная автономия перешла к институту сопредседательства. Сегодня одной женщине я рассказываю, чем занимаюсь, чтобы она стала настоящем сопредседателем. Пока она воспринимает меня как начальника. Схожим путем идут курдские организации в других российских городах. Сейчас проводим собрания, где объясняем, почему это важно. Почему не сразу переходили? Нельзя взять и резко принять решение, нужно созреть.

Чем ты ближе к центру событий, тем быстрее созреваешь — в Сирийском Курдистане сейчас самый эпицентр изменений. Выбор в сторону сопредседательства был непрост. Когда на собраниях мы говорили, что женщины здесь должны объединяться и принимать решения за себя, то мужчины нередко отвечали негативно. Когда мужчины против, женщинам труднее вести общественную деятельность. Они не могут идти против мужа. Сейчас в первую очередь активны те, чьи мужья сами выступают за слом патриархального строя.

Бермал Чем, 33 года, музыкант:

— Куда партия скажет отправиться, туда я и иду, там и участвую в отделе культуры, там и играю музыку — вот поэтому я сегодня в Москве. До этого всю жизнь жила в Ираке, там люди больше помнят, кто они и откуда, но там и больше патриархата. Именно поэтому я ушла в горы, стала партизанкой. Сегодня моя работа помогает привить молодым любовь к народной музыке. Я участвую в группе Koma awaza çiya — это первая группа в РПК, где партизаны пели песни о родине, о погибших товарищах, о свободе.

На Ближнем Востоке есть борьба, есть конфликт — вся сложившаяся ситуация вынуждает тебя быть активной. Возможно, где идет активная борьба, там и девушки активней. Они выдвигаются в сопредседатели, идут в горы, командуют отрядами, где есть и мужчины. В Москве же местные курдские женщины не очень активны в общественных организациях — здесь их просто так не увидишь. Возможно, здесь просто нет такой нужды, нет давления государства. Все-таки здесь спокойнее и свободнее, хотя при современном капитализме на женщину оказывается давление везде.

Я не считаю, что наша борьба за права женщин — это феминизм. Феминизм зачастую это выделение чего-то одного, но ситуации бывают совсем разные — капитализм угнетает не только девушек, порой нужно защищать и мужчин.

Гюлан Дэниз, 23 года, студентка:

— После сбитого турецкими военными над Сирией российского самолета Су-24 уже никого не депортируют. Пока Россия только тех 12 человек выслала, но сегодня многие студенты собрались переводиться в Турцию. (После уничтожения российского самолета Москва отменила безвизовый режим и чартерные рейсы.) Я тоже хочу попробовать, а то завтра еще один такой самолет, и точно всех депортируют, пусть ты и курд, но паспорт-то у тебя турецкий. Турецкую ассимиляцию хорошо видно на моем примере. Я не знаю свой родной язык, а из-за экономических проблем семья покинула Курдистан.

В Турции за песни на курдском сажают в тюрьму, но в Москве молодые курды думают так: «Зачем нам изучать курдский? Это поможет мне найти работу?» В Курдский дом я хожу на занятие — учу родной язык. В Курдском доме настоящая партийная атмосфера — здесь нет разделения по религиям. Вот если езидский праздник отмечаем здесь, то придут и курды-мусульмане тоже. И на мусульманские праздники езиды придут поздравлять. Так что религия не так важна для курдов.

У меня здесь есть друзья, но это курды и турки. Мои русские одногруппницы, например, очень хорошие люди и много мне помогали, но мы все-таки не друзья — они приглашают меня пойти в ночной клуб или бухать. Для них это нормально, а я один раз в жизни сходила в ночной клуб и поняла, что это место не для меня.

Русский язык все же очень сложный для меня. До переезда я даже не знала, что означает слово «привет», и не знала, как выглядит алфавит. Все тут изучала: алфавит где-то за день выучила. Потом слова типа «он-она-они» — вот к этому привыкать сложно было, потому что на турецком вообще нет такого разделения. Когда была в Турции и не знала русский язык, то думала, что он некрасиво звучит — ну почти как немецкий, а не как французский или испанский. А когда четыре года назад начала изучать, то мне начал нравиться. Сейчас-то думаю, что очень красиво звучит.

Хикмет-Эсер Кан, 27 лет, аспирант МГУ:

— Сейчас нескольких людей с турецкими паспортами депортировали из страны. Российские власти думают, что если выгнать из страны студентов, то накажут турецкого президента Эрдогана. И у нас в МГУ есть проблемы у турецких граждан, стараемся решать. Лично мне не нравится такая инициатива, ведь если несколько тысяч человек решили учиться, значит, они готовы адаптироваться к этой культуре, значит, им тут интересно.

Мне самому русский захотелось выучить, когда я в детстве запоем читал Лермонтова и Достоевского, «Идиот», «Преступление и наказание», «Отцы и дети» — как сегодня помню. Депортировать лояльных к таким вещам студентов — означает лишь, что Эрдоган укрепит свои позиции. Вот чем плох принцип коллективной ответственности — люди, которых выслали, могут быт вообще против игиловцев и фашистской политики Анкары.

Я сам и курд, и гражданин Турции, и человек, для которого Россия за семь лет стала очень близкой. Я думаю остаться в России, хочу заниматься политикой и помогать курдской общине. Пока я вижу, что специалистов здесь по курдскому вопросу нет вообще. К примеру, у нас на факультете мировой политики из 170 первокурсников только четверо знали, кто такие курды, теперь же все иначе. Пока все специалисты по Ближнему Востоку либо арабисты, либо смотрят с позиции Турции или Ирана.

Самое сложное в России для меня — это язык и, конечно, культура. Если бы я знал только курдский, то было бы легко — много общих слов, но я в школе изучал турецкий и до сих пор с кучей ошибок пишу по-курдски. В Турции ведь до сих пор запрещено говорить по-курдски, и учить наш родной можно только в частных школах. Когда я на русском говорю, то на русском думаю. Когда на турецком говорю, то на турецком думаю. Часто бывает, что все перемешивается — вот говоришь по-турецки, и вдруг слово курдское.

В Краснодаре и Сочи люди более общительны, чем в Москве. Южнорусские города мне напоминают дом, все-таки схожий менталитет. В Москве люди не такие семейные, не такие дружественные, более разобщены. Вот у нас если дружба, то все друг другу как братья. Здесь же если есть интерес общаться, то люди общаются. А если нет, то только «привет-пока».