Ты — мне, я — тебе

В 2008 году Днепропетровский агрегатный завод выпустил разноцветные бумажки и стал расплачиваться ими с сотрудниками. Таким образом заводу удалось в кризис не только никого не уволить и не задержать зарплату, но еще и нанять новых сотрудников. 

Валюта Днепропетровского завода

«Альтернативные деньги — это наш способ избежать инфляции, поддержать местную экономику и почувствовать, что мы можем кое-что изменить», пишет ежемесячный американский журнал CC ­Ma­gazine, посвященный разным локальным валютам, не признанным легальными практически ни в одной стране мира. Их, впрочем, и не запрещают — потому что нельзя запретить людям договориться и платить друг другу деревянными фишками (как в Новом Орлеане), самодельными банкнотами с изображением мышей (как в Амстердаме) или девушки с бубликом (как в Дюссельдорфе). Каждый ме­сяц CC Magazine рассказывает пример­но дюжину историй о том, как активи­сты какого-нибудь маленького городка (в Италии, Шотландии или Бразилии) решили печатать свои деньги — отчасти в пику федеральным властям, отчасти — чтобы поддержать друг друга, собрать средства на какую-нибудь детскую площадку, а также из гордости за свой город. Типичная история — история создания валюты под названием REAL dollar в городке Лоуренс, штат Канзас: пара местных леваков прочитали о том, как в начале XIX века жители острова Мэн накопили денег на строительство мэрии. Они просто собрали все английские фунты, что были на острове, и заложили их в Лондоне под проценты, а сами вместо этого стали пользоваться собственными — платить ими друг другу за работу, выпивать на них и закусывать. Пример­но за год процентов накопилось столь­ко, что хватило и на мэрию, и еще на всякую мелочь.

REAL dollar был создан по похожей схеме. Активисты выяснили, что американские законы не запрещают печатать бумажные деньги (запрещена только чеканка монет — на этом погорел создатель американского liberty dollar, вплоть до прошлого года чеканивший очень красивые серебряные монеты) и стали подбивать всех желающих обменивать доллары на «реалы». Вскоре REAL (который расшифровывается как «реализация экономической альтернативы в Лоуренсе») стали принимать в большей части местных магазинов, парикмахерских и баров. Настоящие же доллары вкладывались в банк под проценты — на эти проценты вся схема и существует. Горожанам платить «реалами» выгодней, потому что все получается немного дешевле, а кроме того, считается, что от этого очень хорошо местной экономике — потому что деньги не уходят бог знает куда (например, на войну в Ираке), а крутят­ся среди своих.

Весной этого года о выпуске собственных денег объявил Днепропетровский агрегатный завод. CC Magazine об ­укра­инских активистах пока не знает, но ди­ректор завода уже вкусил славы — брать у него интервью приезжали даже из Германии. Он не успевает давать интервью всем, кто попросит, — надо ведь и с ра­бо­чими пообщаться, — поэтому референт директора Татьяна Яценко часто дает интервью за него. Он за это над ней подшучивает, а она обижается: «Я его слушала-слушала и теперь сама тоже все правильно говорю. И в каждом интервью говорю, что он у нас большая умничка, наш директор».

Днепропетровский агрегатный завод никогда не был в городе популярным. Рабочие сначала устраивались на другие заводы, а на агрегатный шли, если уж особенно никуда не брали. Зато теперь это единственный завод, на который можно устроиться. И единственный, на котором не задерживают зарплату. Правда, выплачивают ее не гривнами, а ­картон­ными бумажками с надписью «товарный чек», больше похожими на деньги из игры «Монополия». Благодаря введению собственных денег заводу удалось не сократить производство и никого не уволить. Деньги, может, выглядят и не ахти, зато на них можно покупать продукты, выплачивать кредиты и даже платить за квартиру.

Декорации, в которых разворачивается финансовый эксперимент, мало подходят для съемок в жизнеутверждающий журнал о валютах: огромная территория завода находится на окраине Днепропетровска, на улице Щепкина, вокруг — застывший навсегда позднебрежневский пейзаж: разваливающиеся хрущевки, магазин «Продукты» с подгнившим луком и неимоверное количество заводских собак. Проходная — настоящая, советская, с аутентичной доской почета. Внутри уже вовсю пропалывают и рассаживают по огромной территории цве­ты. А в заводских буфетах рабочие покупают домой еврейскую колбасу за 7 картонных бумажек.

Радиоточка сообщает, что задолженность по зарплате в городе составляет 80 миллионов гривен (то есть больше десяти миллионов долларов). Рабочие агрегатно­го завода слушают эти новости почти безразлично, хотя в прошлом году эта но­вость их касалась непосредственно. В ноябре прошлого года на заводе не оказалось 4 миллионов гривен (около 500 ты­сяч долларов), чтобы выплатить рабочим зарплату, и было понятно, что взяться им неоткуда. И тогда директор завода Евгений Морозенко собрал антикризисный заводской штаб. В комитет вошел он сам, директор по финансам, профком и еще несколько человек из рабочих.

Chiemgauer. Валюта баварского города Прин-на-Химзее

Директор по финансам Валерий Бобко, доброжелательный мужчина лет пятидесяти, в костюме и с калькулятором на столе, очень похожий на директора по финан­сам агрегатного завода, сидит в огромном кабинете и рассказывает, что идее ввести собственные деньги, вообще-то, десять лет. В 1999 году на заводе тоже не было денег и тогда зарплату сотрудникам стали выдавать товарными чеками. На эти чеки можно было купить только пылесосы «Ра­кета», которые на этом же заводе выпускались. То есть фактически сотрудники получали зарплату пылесосами, которые у них за воротами завода за живые деньги покупали какие-то «оптовики». Постепенно деньги появлялись, но товарные чеки вышли из оборота только в 2003 го­ду. Теперь пылесосы на заводе уже не выпускают, а выпускают в основном оборудование для авиации и шахтерские крепи — ими зарплату не выдашь: вряд ли у ворот их кто-нибудь купит. Поэтому на этот раз систему пришлось придумать посложнее, но все равно довольно простую.

Итак, шахтерам нужно оборудование, чтобы добывать уголь, но денег у них нет, и если они не продолжат добывать и продавать уголь — деньги и не появятся. Завод может и не поставлять шахтерам ничего, раз у них нет денег, но тогда ему придется сократить собственных сотрудников, а денег от этого больше не станет. Поэтому завод меняет оборудование на уголь. Уголь завод отдает на Винницкий сахарный завод и получает за это 60 тонн сахара. Потом частично меняет сахар на молочные продукты, частично на колбасу. На своей же типографии завод выпускает собственные деньги в количестве стоимости ­первоначаль­ного заказа шахтерского оборудования и выплачивает ими зарплату. На эти деньги работники уже могут купить себе сахара, колбасы и кефира.

Дальше на антикризисном комитете было решено расширить сферу услуг — то есть еще какие-то продукты и товары покупать у производителей за живые деньги и продавать их (дороже первоначальной цены, но дешевле рыночной) за заводские. «Самое важное, — говорит Валерий Бобко, — что получать зарплату нашими деньгами необязательно. Можно получать целиком гривнами, вроде бы сейчас перебоев с зарплатой нет. Получать товарными чеками — дело добровольное. Но это, во-первых, выгодно — то есть по ним дешевле покупать, а самое главное, их можно получать вперед, в счет будущей зарплаты». Валерий Бобко тут же по телефону вызывает бухгалтера, выписывает себе в счет апрельской зарплаты 88 товарных чеков, чтобы показать все возможные номиналы — 1, 2, 5, 10, 20 и 50 товарных чеков. «Я сам, как только мы их ввели, выписал себе 300 гривен чеками. Пример показал и купил домой мешок сахара».

Если бы не эта деталь с добровольно­стью, то днепропетровские деньги были бы классическим порождением рецессии, близкие скорее талонам и карточкам. Воз­можность платить своим рабочим деньгами, которые нельзя потратить нигде, кроме как в заводской лавке, соблазнительна для компаний не только во время кризиса (мексиканский филиал Walmart платил своим работникам такими купонами до самого недавнего времени), но особенно много таких денег было во времена Великой депрессии, больше всего — в Германии и Австрии. Валют маленьких городков и крупных фабрик было практически столько же, сколько самих городков и фабрик — отчасти потому, что привычные деньги обесценились, отчасти — потому что их иногда не хватало физически. Сложные бартерные схемы иногда с треском обрушивались, иногда давали неожиданные плоды: бургомистр австрийского городка Вергл, придумавший свою валюту, даже вошел в учебни­ки экономики — он придумал настолько удачную схему, решавшую сразу проблему безработицы, проблему неплатежей и отсутствия денег в казне, что «­шил­линги» Вергла на какое-то время стали популярнее государственных денег.

Именно отсутствие принудительности переводит днепропетровский эксперимент в разряд трогательных, но амбициозных попыток создать свой маленький, устойчивый, абсолютно герметичный мир, в котором все всех знают и в котором вообще все свое, родное — даже деньги. Разумеется, очень часто гордым замыслам мешает мелкая бытовая ерунда — так, например, получилось в истории с бартерным сахаром: ­завод­чане, чьи цеха находятся ближе к въездным воротам, разобрали весь сахар еще до того, как он доехал до склада и до ос­тальных цехов. Брали по 100—150 килограмм. Кто-то складывал на балконе, а кто-то продавал соседям. Так что следующие партии профкому пришлось распределять по цехам самостоятельно — не больше мешка на руки. «Это по старой советской памяти они, но потом истерика прошла», — говорит Елена Пьяных, для которой завод это «родной дом»: здесь муж ее работает начальником отдела маркетинга, а она — зампредседателя профкома. «Теперь все поняли, что советские времена не возвращаются. Наоборот. Это европейский способ решения ­проб­лемы. Больше заботы о людях, чем о выгоде заводу. Заводу, в общем, все равно, не такая уж большая экономия выходит».

Удивительное сочетание совсем советского и социально-продвинутого на этом не заканчивается. Завод выдает своим сотрудникам беспроцентные ссуды — даже сейчас, в тяжелые для завода времена. Но решение о каждой ссуде директор принимает сам. Каждый понедельник у него прием рабочих — поскольку сейчас трудные времена, то ссуду на замену окон он вряд ли даст, но на лечение ребенка — обязательно. «Умничка наш директор, — снова повторяет референт Татьяна Яценко, — он 39 лет на заводе работает. Сначала был оператором, потом мастером, потом начальником цеха, уже 12 лет директор. И он все проблемы знает. Он даже с рабочими за руку здоровается. Другой бы не стал».

Елена Пьяных показывает мне буфет, где несколько рабочих только что купили себе за 10 товарных чеков комплексный обед (1 товарный чек = 1 гривна = 4,3 рубля). В ассортименте — все, что бывает в обычном продуктовом, нет только фруктов, овощей и алкоголя. «Это палка, ко­неч­но, о двух концах, — говорит наладчик оборудования, покупающий в буфете обед за ненастоящие деньги, — денег нет, а как будто есть. Из-за этого кризис и случился. Да и на советские времена с талонами очень похоже. Но сейчас хотя бы добровольно это, да и хорошо, что завод не закрыли. Другие-то заводы в городе закрываются». «Мы составили анкету, — рассказывает Елена, — в ней все работники должны были написать, какие товары и услуги они бы хотели получать за товарные чеки. И потом по ним стали работать». Несмотря на то что некоторые сотрудники вписали в анкетах «отдых на Канарских островах», заводу удалось выполнить почти все пожелания. «Мы договорились с производителями всех необходимых продуктов. Те, кто живет в заводских домах, могут оплачивать коммунальные услуги. Ссуды, которые рабочие брали у завода, можно погашать этими же деньгами. И даже кредиты из других банков, с которыми связан завод — можно тоже погасить. И с летними базами отдыха мы договорились», — говорит Елена Пьяных и добавляет, что в ближайшее время можно будет и на мобильные телефоны класть заводские деньги.

В это же время в предбаннике перед кабинетом директора Евгения Морозен­ко ждет женщина из бухгалтерии, кото­рая подготовила предложения по бартерному обмену — может быть, в заводских магазинах появятся женские колготки. Но директор в этот момент занят с начальником дворников. Директор привез из Парижа какую-то специальную французскую дворницкую пластмассовую метлу, которой очень удобно мести. И придумал, что худший дворник получает эту метлу. «Видите, какой он у нас умничка, — говорит референт Татьяна Яценко, — другой бы директор метлу выдавал лучшему дворнику за то, что тот лучше работает. А худший дворник так бы и мел себе хуже всех плохой метлой. А наш — выдает худшему, чтобы он становился лучшим. Понимаете?»