Наличие малолетнего ребенка не явилось препятствием

Материал подготовлен радио «Свобода»

Это был идеальный суд. С неукоснительным соблюдением процедуры, всамделишной открытостью, хорошо подготовленными к процессу адвокатом и прокурором и подсудимой, вызывающей по меньшей мере уважение, а скорее — восхищение.

Мария Алехина, осужденная на два года лишения свободы за участие в выступлении панк-группы Pussy Riot в храме Христа Спасителя, просила об отсрочке исполнения наказания до момента достижения ее сыном 14 лет, то есть до мая 2021 года. Слушанию по ходатайству предшествовала огромная работа мобильной группы поддержки. Это человек пятнадцать друзей и родственников девушек из Pussy Riot, а также добровольцев, до акции ни с кем из ее участниц не знакомых. Не все они и уж точно не всегда доверяют друг другу, но за десять месяцев, прошедших со времени арестов Надежды Толоконниковой, Марии Алехиной и Екатерины Самуцевич, их сторонники многому научились — и скорее всего, без усилий активистов защите не удалось бы добиться образцово-показательного процесса в Березниках.

Среди прочего группа поддержки завалила Федеральную службу исполнения наказаний списками журналистов и правозащитников, желающих присутствовать на слушании. Возможно, именно поэтому слушание перенесли из колонии, где с ноября находится Алехина, в здание гражданской коллегии на улице Пятилетки. Там отремонтировали большой зал на 50 человек, покрыв нижние две трети стены свежим слоем казенно-зеленой краски, а верхнюю треть заново побелив. И построили в зале стеклянный аквариум для подсудимой. Судя по его конструкции, заказ по сооружению аквариума выполняла фирма — установщик стеклопакетов.

Березники — второй по величине город Пермского края. Собственно городом он стал во время первой пятилетки, в честь которой, видимо, и названа улица, где располагается гражданская коллегия. Но ни о 1930-х годах, ни о более ранней истории здесь на первый взгляд ничто не напоминает. Такое впечатление, что десятки одинаковых серых пятиэтажек завезли в Березники уже в собранном виде в один какой-то день в конце 1960-х и расставили строго параллельно и перпендикулярно друг другу на всей немалой площади города. 150 тысяч жителей Березников и все обслуживающие их поликлиники, суды и ДЭЗы расположились в этих одинаковых пятиэтажках.

Около двух часов дня 16 января полицейский уазик с мигалками и сопровождением привез Марию Алехину, а с ней — отряд ОМОНа в полном боевом «космонавтском» снаряжении. Космонавты завели Алехину в здание, и большинству из окруживших уазик журналистов не удалось ее даже увидеть. Толпа переметнулась к главному входу, где некоторым из них предстояло провести на 25-градусном морозе часа полтора. В здание пускали строго по одному, тщательно обыскивая. Заседание, однако, началось, только когда в здание попали все желающие: половина набилась в зал, а остальные заполнили вестибюль, где на специально выставленном в окно приемной мониторе с компьютерными колонками шла прямая трансляция из зала суда.

А в зале суда меж тем происходили редкие в российской практике вещи. Судья Галина Ефремова, пожилая короткостриженая женщина в мантии с накрахмаленной белой манишкой, разрешила фото- и видеосъемку на протяжении всего заседания. Из-за обилия камер журналисты во время заседания по большей части стояли на стульях, не получив за это ни одного замечания со стороны судьи или многочисленных приставов.

Затем судья Ефремова удовлетворила ходатайство Алехиной о том, чтобы отложить начало слушания еще на полчаса, чтобы она могла ознакомиться с собственным личным делом. Затем — ходатайство защиты о допуске к делу в качестве общественного защитника Александра Подрабинека, московского правозащитника и бывшего политзаключенного. Затем началось что-то, по форме отчетливо напоминающее состязательный процесс.

Как и положено в состязательном процессе, каждый участник играл свою, четко прописанную роль. Мария Алехина произнесла речь, сравниться по прямоте и точности с которой могут только речи подсудимых по политическим делам в Хамовническом суде. «Все началось с того, что 3 марта 2012 года, накануне президентских выборов, меня незаконно арестовали, а позже, 17 августа 2012 года, приговором Хамовнического суда осудили по статье 213 на два года с грубейшими, фундаментальными нарушениями закона. По одной лишь политической воле Владимира Путина мне был приписан статус осужденной. Хочу сразу же заявить о том, что никто не заставит меня признать вину. Я не сделаю этого ни ради отсрочки, ни ради УДО, пока разум способен сохранить мою речь».

Подсудимой, которая так — с подчеркнутого отказа соблюдать правила поведения просителя в российском суде — начинает свою речь, нужен адвокат, способный говорить на языке этого суда. Адвоката нашла все та же группа поддержки. Оксана Дарова, платиновая блондинка лет сорока, ведет в Березниках в основном бандитские дела. В случае же с Алехиной она способна была дотошно, методично и настойчиво объяснять, почему приписываемые ее подзащитной многочисленные нарушения таковыми не являются. По бумагам, поступившим из колонии, Мария Алехина постоянно нарушает режим: то включает телевизор в неурочное время, то несет на встречу с адвокатом документы в виде личных писем, то «в помещении клуба позволяет себе невежливые выражения по отношению к представителю администрации колонии», то «не встает по команде «Подъем». Последнее нарушение и Алехина, и ее адвокат разбирали с особой тщательностью. Дело в том, объяснили они, что Алехина содержится «в безопасном месте». Иными словами, она по собственной просьбе, из соображений безопасности, живет в штрафном изоляторе. Процедура подъема там выглядит так: в 5:30 утра кто-то из сотрудников колонии открывает окошко в двери и говорит слово «подъем». Дважды, как выясняется, Алехина это слово не услышала и встала, только когда сотрудник пришел второй раз — в 5:50.

Александру Подрабинеку, человеку со стороны, отведена роль голоса разума. После подробного серьезного разбора того, когда и почему Мария Алехина пару раз проспала, Подрабинек наконец напоминает, что вообще-то смешно даже это обсуждать: там не было ни насилия, ни неподчинения. Он называет приписываемые Алехиной нарушения вздорными: «Это вам скажет любой человек, знакомый с уголовно-исполнительной системой изнутри».

Перед прокурором Львом Ташкиновым стоит цель на фоне всего этого вздора и лирики представить подсудимую настоящей преступницей. Он цепляется за слова Алехиной о том, что сын Филипп, до того как в четыре года пошел в детский сад, всегда был рядом с ней, в том числе и во время подготовки акций экологического движения, в котором Алехина активно участвовала. Алехина возражает, но прокурор уверенно рисует портрет сумасшедшей матери, которая таскает маленького ребенка на опасные мероприятия посреди суровой зимы. Алехина водила ребенка на дополнительные занятия? А кто за них платил? Ах, ее родители, а не она сама? Алехина растерянно возражает, что была студенткой и своего заработка не имела. Да и вообще, спрашивает прокурор, может ли она документально доказать, что именно она водила Филиппа на занятия? Алехина, которую, казалось, невозможно застать врасплох, теряется.

Но у адвоката Даровой, оказывается, есть справка из секции карате о том, что Филипп не посещает занятий с начала марта, именно потому, что водила его всегда мать, а 3 марта мать арестовали. Еще у Даровой есть важнейший документ — заключение психолога о том, что, хоть Филипп и развивается «гармонично», он страдает от отсутствия матери.

Прокурора сбить с толку невозможно. С тех пор, как она находится в колонии, утверждает он, Алехина разговаривала с друзьями и родственниками по видеосвязи десятки раз, а с сыном — всего один. И вообще, говорит он, ребенок в паспорт не вписан «и сама она иждивенка».

Представитель администрации колонии довершает написанный прокурором портрет Алехиной: она, похоже, злостная нарушительница режима.

Выслушав несколько раундов аргументов в течение трех с половиной часов, судья Галина Ефремова объявляет, что суд, то есть она, удаляется на совещание. Журналисты и группа поддержки следующие полтора часа будут толкаться в вестибюле, отчаянно отстукивая заметки на ноутбуках и планшетах, наговаривая репортажи в телефон и поедая в промышленных количествах куриный фастфуд, за которым сгонял кто-то из группы поддержки.

Когда все вновь встают на стулья, а судья в накрахмаленной манишке выходит с решением, которое, похоже, она действительно сама написала только что, в этом действии, даже на фоне свежезеленых стен, есть некоторая торжественность и даже, может быть, какая-то надежда. Хотя сама Алехина заранее сказала, что не верит в отсрочку: «Я почему-то уверена в том, что мне откажут. И тем не менее я шла на безнадежное дело». Судья описывает услышанное в ходе заседания: да, существует пятилетний ребенок, да, условия для воспитания и совместного проживания Алехиной с ее гражданским мужем и матерью существуют, да, в прошлом Алехина характеризовалась положительно, преступление совершила впервые. Но, говорит судья Ефремова, совершенное Алехиной 21 февраля преступление было тяжким. Более того, Хамовнический суд, вынося приговор, уже принял во внимание наличие ребенка и потому смягчил приговор.

«В ходатайстве отказать».

И тем же нейтральным тоном, которым она зачитывала начало своего решения, судья Ефремова читает свои аргументы, а точнее, свое видение Марии Алехиной. Во-первых, «наличие малолетнего ребенка не явилось препятствием ей для совершения тяжкого преступления». Во-вторых, да, психолог говорит, «что ребенок страдает от отсутствия матери». Однако «ее отсутствие стало результатом совершения ею тяжкого преступления». И наконец, «необходимо учитывать уровень общественной опасности».

Очевидно, он высок. Алехина, говорит судья, не сможет перевоспитаться, если будет жить дома и посвящать время воспитанию ребенка. Надо понимать, что она сможет перевоспитаться, если будет жить в ШИЗО и посвящать время изучение профессии швеи-мотористки.

Уходя из суда, мы с парой представителей группы поддержки настойчиво говорим друг другу, что это все-таки очень хорошо, что суд был настолько открытым, что процедура была соблюдена, что хотя бы на формальном уровне суд демонстрировал уважение к подсудимой и к публике и, главное, к самому себе. Мы настолько настойчиво это говорим, что может появиться подозрение, что мы пытаемся себя в чем-то убедить. И, возможно, отогнать предательскую мысль, что неправедный суд в цивилизованном обличии не менее опасен, чем судилище, которое даже не притворяется судом.

Спустя пару часов в кафе, где привычно засядет вся группа поддержки — они уже несколько дней живут в Березниках в двух больших съемных квартирах, — приедет адвокат Дарова, переодевшаяся из делового судебного костюма в белый болоньевый спортивный костюм. Она скажет, что, конечно, с самого начала знала, что в ходатайстве будет отказано — и именно на том формальном основании, что Хамовнический суд уже при вынесении приговора упомянул сына Марии Алехиной. Но признается, что на совсем короткое время, когда судья Ефремова зачитывала свое решение, у адвоката появилась надежда. В особенности в середине речи — вот как раз перед тем, как Ефремова произнесла слово «отказать».