Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева
Граница на этот раз прошла по гробнице фараона Рамзеса IX. Именно там, в Долине царей, произошла эта
В гробницах фотографировать запрещено. По фотовспышкам стало ясно, что к Рамзесу в гости спустились мои русские соотечественники. Швейцарцы, уязвленные в самое сердце, недовольно зашипели. Нельзя сказать, что русские нарушали порядок со злым умыслом, — до меня донеслось: «Послушай, Вер, да тут вроде нельзя снимать!» — «Это мумий нельзя, а здесь можно!» На выходе молодой швейцарец, симпатичный парень с серьгой в ухе, оставив свою девушку, подошел к арабу, проверявшему у входа билеты, и стал говорить по-английски, что там фотографируют. Араб, осовевший от жары, вскочил, засвистел в свисток, призывая полицию, побежал в гробницу. Швейцарец последовал за ним — показать, кто именно нарушил порядок. Потом, счастливо взволнованный, рассказывал подробности девушке. Та смотрела на него с любовью и гордостью.
Клэш ментальностей. Невозможно представить себе в России юношу, с гордостью рассказывающего девушке, как он сдал когото ментам. Эта история не о том, что хорошо и что плохо. Это история о том, что мы сами создаем стереотипы представления о нас: русские как враги порядка, швейцарцы как его рыцари. Расхожие клише принято опровергать. Но почему они так живучи?
Забавный и грустный одновременно образ русских возникает в швейцарских СМИ. Скандалы на престижных курортах. Охота русских спецслужб за неугодными по всему миру. Использование Швейцарии в качестве стиральной машины для нефтедолларов. Война в Чечне. И от всего ощущение непонимания этих русских. И как следствие — страх: чего ждать от столь странных, непохожих на нас людей?
Клише переживают столетия. В России меняются политические режимы, но константой остается настороженное отношение к этой непредсказуемой стране.Раньше Россия держала мир под шахом боеголовками, теперь — вот-вот — энергоносителями.
Надежда на диффузию общечеловеческих ценностей в век высоких технологий, увы, не оправданна. Глобализация делает нас похожими друг на друга, но только внешне. Все надевают штаны одного покроя. Но то, что в штанах, — свое. Оно никуда не денется. В рассказе о случае в гробнице речь идет не о морали, а об отношении гражданина к своему государству. Доносят и в Швейцарии, и в России. Но донос доносу рознь. Швейцарский — от гражданского чувства соединства с государством, защищающим интересы населения.Русский — от страха перед властью. В Швейцарии сильно облегчаешь себе жизнь, соблюдая все правила. В России не ступишь и шага,
Да, мы разные, иногда до противоположности. Но притягивает то, чего у тебя нет. В Швейцарии обо всем позаботились предки: каждое новое поколение должно влезать в окостеневший государственнообщественный панцирь — наследство, от которого нельзя отказаться. Россия же в постоянном изменении. В России при рождении никто не знает, в какой стране он окажется, доживя на той же улице до старости, не говоря уже о том, что и улица несколько раз сменит свое название.
Понятно и стремление швейцарцев вырваться из мира, где все предписано, в мир русского экспромта, где все создается здесь и сейчас и зависит не от законов, изданных предками, а только от тебя. Швейцарское стремление к достижению совершенства, полной регламентированности не оставляет зазора, рано или поздно затрудняет дыхание и имеет своей обратной стороной потребность в человеческом несовершенстве,непредсказуемости.Швейцарца одолевает тоска по риску, импровизации, другой свободе. Той, которой в избытке хватает в России, где, наоборот, в дефиците то, что с избытком производит Швейцария, — стабильность. Извечная русская тоска по стабильности и швейцарская тоска о том, чтобы вырваться из нее: два встречных вектора, две половинки жизни, которые стремятся найти друг друга — и не могут встретиться. Или могут?
В тот вечер мы возвращались из Луксора на побережье затемно. Сын заснул. А я думал: по какую сторону той самой границы, которая протянулась по всему свету, окажется мой ребенок, соединивший в себе две страны, два языка?
Толстой, «Люцерн»: «Бесконечна благость и премудрость того, кто позволил и велел существовать всем этим противоречиям».