Мужская гора

Мое знакомство с Aфоном началось с Жана Фрера. Паломничество свело нас в пекарне Псково-Печерского монастыря, где мы за посыпанным мукой столом делали из теста просфоры. Скромный молчаливый монах с бородой, тронутой сединой, и умными глазами за толстыми стеклами очков оказался французом. Когда-то он был журналистом, писал для крупных изданий об искусстве, гордился встречами с Дали и Марселем Марсо, а потом по заданию японской газеты попал на Aфон. На этом его карьера закончилась. В горах Aфона журналист набрел на келью отшельника, который писал икону Богородицы, негромко напевая. Жана проняло: он вдруг почувствовал пустоту не только мирского искусства, но и собственной жизни. Все бросил, раздал деньги и стал афонским монахом. Ту келью потом долго искал, но не нашел.

Говорят, до таких мест, как Aфон и Иерусалим, нужно дозреть. Я дорастал три года. Решение поехать принял, когда стало известно, что феминистские организации через своих представительниц в Европарламенте хотят отменить особый статус Aфона, добившись для женщин законного права пребывать и в этом месте. После чего монашеская республика, куда издревле во избежание лишнего соблазна не пускают даже домашних животных женского рода, перестанет быть таковой.

Путь на Aфон лежит через большой портовый город Салоники и маленький портовый город Уранополис. По мере движения по этому пути нравы становятся все строже. В магазинах Салоник бородачи в черном еще покупают бутылочку пива, а в Уранополисе - уже только хлеб и помидоры. В Уранополисе на паром грузятся одни мужчины; через два часа мы, искатели душевного покоя, причаливаем в афонском порту Дафни. После - кто на автобусе, кто на попутке, кто с посохом, пешком - разбредаемся по обителям Aфона.

На Aфоне двадцать монастырей, не считая скитов и отдельных келий. Традиции приема гостей четко отработаны. Паломника встречают стаканом воды и лукумом, к которому часто добавляются рюмка ракии и чашечка кофе. День посещаешь службы и питаешься вместе с монахами, наутро должен оставить гостеприимных хозяев и отправиться в другой монастырь.

Aфон - это отделенный горами от материка полуостров. Длина его всего 40 километров, а высота главной вершины - 2030 метров, отсюда и название - Святая Гора. Большинство обителей расположено на побережье. Внешне они похожи на замки. В южной части Афона из-за постоянной угрозы пиратских нападений их вид особенно суров: высокие стены прилеплены к почти отвесным скалам. В более зеленой северной части полуострова монастыри окружены виноградниками, масличными садами, порой разбитыми на искусственных террасах.

Пейзаж, составленный буйной южной зеленью, шумящим внизу морем и синеющими вершинами гор, одухотворяется возвышающимися там и сям крестами действующих монастырей и полуразрушенных скитов и келий. Среди лиан незнакомыми голосами кричат то ли звери, то ли птицы. У ручья пьют воду лисицы. И в то же время ты не остаешься один на один со стихией: над горным потоком переброшен каменный мостик, стена из замшелых камней ограждает тропу от обрыва.

Идя по крутым горам летом, обливаешься потом. Хорошо спуститься к пустынной бухточке, скинуть рюкзак и погрузиться в прозрачные волны, а потом полежать на песке под табличкой, запрещающей поступать так же женщинам, которые могут добраться сюда на яхте или катере. Aфонские монахи всю жизнь у воды, большинство их келий - с видом на Эгейское море. A купаться устав запрещает: удовольствия монахам не полезны. Хотя их черные рясы солнце жжет особенно безжалостно.

В то время как мы, паломники, проходим пять-десять километров до следующего монастыря, монахи трудятся на послушаниях: кто в садах, кто еду готовит, да мало ли работы по хозяйству. Это тоже одно из монашеских упражнений: нужно отказаться от своего мнения и делать то, что говорят, и именно так, как прикажут. Вроде бы не самое трудное - довериться во всем старцам. Но считается, что если мирянина искушает один бес, то монаха - десяток. Жил на Aфоне русский монах, которому показалось, что ему дают непосильное послушание. И он стал мечтать об отшельничестве. Однажды в дверь его кельи постучали. Открыл. Влетела птичка и села на икону Николая Чудотворца. Монаху представилось, что таким знаком святой Николай благословляет его на отшельничество. Теперь он живет в пещере, никому не подчиняется, критикует и Русскую церковь, и Греческую, отказывается учить греческий язык, очень доволен своим положением. Только лицо у него изменилось - покоя в глазах не стало. Таких называют «прельщенными», то есть обманутыми; нередко прямо из кельи их отправляют в психиатрическую лечебницу.

Большую часть времени монахи проводят на службах. На главную будят около часа ночи ударами колотушки в деревянную доску. Длится она почти всю ночь.

Греческие храмы - маленькие, в золоченых досках древних икон отражаются слабые огоньки свечей. Вперемежку с паломниками монахи встают вдоль стен храма в стасидии - специальные высокие деревянные кресла с откидными сиденьями. Здесь нет ни «огнепоклонников» (людей, которые приходят только для того, чтобы через весь храм передать свечу к иконе), ни электрического освещения. Монотонное греческое пение, ритмичное раскачивание хороса - кольца со свечами, подвешенного в центре храма - завораживают, и, несмотря на непонятность языка, служба проходит быстро.

Паломников никто ни к чему не принуждает. Но те, для кого принцип жизни заключен в словах «солдат спит - служба идет», сюда не приезжают. Мужественно стоят, борясь со сном, редкие молдаване, русские, американцы и многочисленные греки.

После монахи и гости переходят из храма в трапезную. Это большой зал с рядами простых столов и лавок, все стены которого расписаны, как стены храма. Перед едой и после нее - короткие благодарственные молитвы, во время молчаливой трапезы монах читает жития святых. На выходе стоят монахи-повара, склонив головы почти до земли. Такая традиция - просить прощения на случай, если вдруг что не понравилось. В том числе и у нас, дармоедов.

Традиция тем менее понятна, что кормят в греческих монастырях очень вкусно. Греческий салат, маслины, брынза, выпечка с сыром, супы, рыба, пирожные, фрукты и даже немного самодельного вина. После российских монастырей ощущаешь себя как в ресторане. Сметая со стола все подчистую, журя себя и хваля поваров, я наблюдал, дают ли себе такую волю монахи. Отнюдь: на тарелках оставляют, в графинчике с вином - тем более, лица бесстрастные, кажется, что думают эти люди совсем о другом.

Многие монахи мечтают о мученичестве. На Aфоне мученическая смерть для иноков долгие века была финалом вполне обычным: то пираты нагрянут, то турки. Отец Иоанникий из монастыря Каракал сказал мне, что сейчас афонцы снова готовятся к мученичеству: на Святой Горе распространился слух, что этим летом Турция нападет на Грецию. A тому, кто ждет смерти, не до вкусной еды.

За девять дней я обошел девять монастырей. Где-то меня селили в многоместном номере гостиницы, где-то - отдельно, почти всегда из комнаты, напоминающей палату советской больницы, было видно море. Но уже на третий день я воспринимал его не как диковину, а как естественную и неотъемлемую деталь пейзажа, и подолгу смотреть на него не было уже никакого желания.

Перед сном оставалось время погулять по монастырю, всегда тесному, но полному святынь, свидетельств евангельских событий и чудес. Многие из них настолько удалены от нас, что встреча, например, с теми самыми дарами волхвов Христу-младенцу (золотом, ладаном и смирной) в монастыре святого Павла так радует, что задумываешься: а всему ли в Евангелии ты верил?

В монастыре Ватопед можно увидеть череп епископа Иоанна Златоуста. Святитель прославился своими вдохновенными проповедями и толкованиями на послания апостола Павла, которые тот, по преданию, сам диктовал ему на ухо, явившись из иного мира. Не всему в житиях святых легко поверить, однако на черепе святого Иоанна, умершего в 407 году, цело одно ухо: говорят, то самое, в которое нашептывал Павел.

Для монахов подобные чудеса и реликвии - обыденность. Не спросишь: «A это что?» - и не расскажут. У всех на уме одно чудо - чудо изменения человека. Из злого - в доброго. Из обычного - в святого. За этим сюда все и пришли. Монастырь - это семья, которая заботится о каждом из своих даже после смерти. Спустя три года после похорон монаха его кости извлекают из земли и складывают в костницу.

При всей строгости жизни многие монахи остаются людьми общительными, открытыми и веселыми. Едва я зашел в иконную лавку одного из монастырей, как грузный седой старец весело окликнул меня. Узнав, что я из России, отец Яков обрадовался:

- Чем тебя угостить? Водку будешь? Скажи «да».

Пока молодой послушник нес водку и печенье, Яков успел подарить мне по маленькой иконке Божией Матери для каждого из моих родственников - даже для тех, которых у меня пока нет. Рассказал, что он француз, раньше занимался коммерцией, много раз бывал в Советском Союзе.

- Чем тебя угостить? Вино будешь? Скажи «да».

Пока несли вино, старец вручил мне компакт-диск с записью монастырского хора.

- Чем мне еще тебя угостить? Мне из деревни прислали сыр. Будешь? Скажи «да».

Ему хотелось говорить «да» бесконечно. Тем временем отец Яков подарил мне икону, которую я пытался купить. Поняв мою неловкость от такого количества презентов, успокоил:

- Когда я приеду в Москву, ты тоже мне что-нибудь подаришь.

Пришли молодые монахи, расселись, без спроса навалились на сыр, стали весело шутить со старцем. Было видно, что все любят его.

Все это время он не вставал со стула. A ночью в храме так тяжело, со стоном опустился в соседнюю стасидию, что стало ясно: в Москву отец Яков больше никогда не приедет. Да и не нужно ему уже ничего: ни сыр и вино, которое он едва попробовал, ни Москва, ни расположение братьев и захожих иноземцев. Он уже почти достиг того, за чем мужчины приезжают на Aфон и облачаются в черное.

В аэропорту Салоник очередь на Москву пахла нафталином. Женщины с шубами жалели, что страны так и не увидели, проведя все время на меховых фабриках. Спрашивают меня: «Ну, как Греция?» Я пробовал им рассказать, но не сумел.

Дмитрий Семеник