Мудрость езида

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Моя любимая игра в частном такси, особенно когда в нетрезвом виде или в пробке, называется «Угадай нацию». Игра довольно рискованная. Ошибаться нельзя. Перепутаешь ингуша с осетином или, не приведи бог, армянина с азербайджанцем — дело может закончиться статьей «Непредумышленное убийство, совершенное в состоянии аффекта». Зато если угадал, в конце игры ждут льготы на проезд, доступ к секретной информации вроде адреса мегрельского шалмана на Таганке или даже суперигра — это когда растроганный водитель на прощание говорит: «С тебя, родной, денег ни за что не возьму. Будешь снова у нас в Зангезуре, передай дяде Бенику привет от Вазгена. Скажи ему, что Вазген „волгу“ купил». Игра при этом ведется вовсе не ради коммерческого интереса, а ради спортивно-этнографического. На московских дорогах попадаются совершенно уникальные экземпляры.

Недавно я поймал частника у Елисеевского магазина. Ему было под шестьдесят. Внешность выдавала в нем скорее тюркские корни, но говорил он явно с грузинским акцентом. Первое предположение было, что он из Аджарии. В Батуми турецкая диаспора — одна из самых многочисленных. Хотя с таким же успехом он мог бы быть, например, турком-месхетинцем из Ахалкалаки. После пары наводящих вопросов выяснилось, что везет меня представитель одной из наиболее загадочных этноконфессиональных групп Закавказья и к тюркам отношения не имеющий. Мой водитель был езидом. Езиды — это курды, которые поклоняются солнцу, луне, огню, а одно из главных езидских божеств — птица павлин. В Армении мне рассказывали, что для езида великое счастье — это взбить перину до потолка, а затем уложить на нее гостя. Называли они езидов зороастрийцами. В Тбилиси я видел дворничиху-езидку в оранжевой жилетке-спецовке, в бархатной юбке в пол и с золотыми древними браслетами на запястьях. По миру этих таинственных людей разбросано всего чуть больше ста тысяч. И поймать такого зороастрийца-огнепоклонника на Тверской, у Елисеевского магазина, — большая этнографическая удача.

Моего езида звали Эдгар. Я спросил его про взбитые перины и про павлинов, Эдгар, заулыбавшись, все подтвердил. Я сказал ему, что уже давно подумывал поехать в горы к скотоводам-езидам, и по счастливому лицу Эдгара понял, что иду на суперигру. Эдгар переехал сюда из Тбилиси пять лет назад и уже довольно хорошо представляет себе, где находится Большая Никитская, а где Остоженка. И мы заговорили о Москве.

— Знаешь, — сказал он, — со мной тут недавно удивительная вещь произошла. Проснулся утром, позавтракал, сел в машину, поехал — и вдруг накатило. Я вдруг понял, какой же у нас красивый город. Раньше мне он не нравился — менты-шменты, пробки-мробки. Беспредел повсюду. Не люди кругом, а шакалы какие-то. Грязь-мрязь, все друг друга кидают. А тут вдруг, сука, зацепило…

Далее Эдгар стал показывать мне в разные стороны: на газоны с зеленой травкой и на клумбы с цветами, на чистые тротуары и сверкающие на солнце вымытые окна, на свежепокрашенные фасады и на красавиц, стоящих на автобусных остановках. Он говорил о том, что даже клиент изменился, что раньше были одни проститутки и наркоманы и кидали все кому не лень. А сейчас он вдруг расслабился, и ему этот город стал очень нравиться.

Лучше всего эта сцена выглядела со стороны. Человек, чьи соплеменники пасут овец в горах Ирана, чьи родители подметали улицы в старом Тбилиси, верующий в птицу павлин и во взбитую перину, объясняет просвещенному москвичу, как и за что надо любить этот город. Коренной москвич в свою очередь внутренне возмущается. У него — масса железобетонных аргументов. Он не может доехать до работы, потому что по соседству идет реконструкция дворянской усадьбы девятнадцатого века и реконструкция этого с виду небольшого домика теперь уже занимает площадь в несколько гектаров. Он тратит массу времени, простаивая в нереальных пробках, и знает почти наверняка, что это лишь начало, а дальше будет только хуже. Он смотрит на возводящиеся торговые и бизнес-центры, и они его сильно расстраивают. Он не видит свой город, потому что его с ног до головы завесили рекламой. Он не любит городских праздников, потому что после них во дворах пахнет мочой. И вот он благодаря старому езиду-огнепоклоннику понимает, что уже совсем не любит свой родной город. Ему за него часто неловко, ему его часто жалко, этот город его иногда дико бесит, он даже пытается по мере сил в нем хотя бы что-нибудь поправить, но самое ужасное, что этот город совсем перестал ему нравиться.

Прошло уже недели три с момента моей поездки с езидом. И все эти три недели не могу отделаться от ощущения, что с городом правда что-то произошло и он снова стал красивым. Несмотря ни на что, несмотря на все пробки-мробки и беспредел, он и правда стал каким-то ухоженным, и аккуратным, и, не побоюсь этого слова, красивым. Я делился этим соображением с массой знакомых, они ухмылялись и объясняли это сезонными колебаниями: в короткий промежуток с середины мая по середину июня, когда все зацветает, Москва действительно может показаться нарядной, чистой и даже красивой. Но вот уже прошла середина июня, а это странное чувство по-прежнему не притупляется. Возможно, это просто волшебство езидов, потомков древних зороастрийцев и огнепоклонников.