Моя тишина

В прошлый четверг в двенадцать часов дня я прекратила говорить и молчала неделю. Я молчала потому, что любой житель крупного города ежедневно имеет дело с чудовищным потоком информации. Книги, телевизор, люди - все спешат что-то рассказать. A потом каждый человек хочет это еще раз пересказать, передать дальше по цепочке. В итоге многие разучилась просто слушать и извлекать из услышанного пользу, развиваться, расти. Я решила развиваться - только воспринимать и накапливать. Мне казалось, что если я замолчу, то пойму, может быть, нечто очень важное, что-то, что хотят донести до меня люди, город и наконец сама жизнь.

1.

Вопреки моим ожиданиям, молчание оказалось тяжелым физическим трудом. Первые два дня я не испытывала никаких чувств, кроме ужаса. Чувствуя мою растерянность, знакомые на первых порах принялись давать мне советы:

- Ешь побольше. Покупай конфеты, жвачки, чтобы рот постоянно был забит. Надо же как-то горло разрабатывать... Хорошо им говорить. Конфеты тоже купить надо. В первый раз идти в магазин и молчать было по-настоящему страшно и неловко. Список продуктов я заранее написала в блокноте и передала продавщице. Продавщицу эту я уже видела раньше: она похожа на громадный ледяной айсберг, на вершине которого выросло человеческое лицо.

- Колбаску я вам лучше в натуральной оболочке свешаю, - неожиданно растаяла женщина, - она посвежее будет. И сырок, сырок-то в красной обертке не берите - там остатки одни.

В итоге продавщица самовольно скорректировала мои потребности и с родительской нежностью передала пакет.

- Слава Ленину! Слава повальной грамотности! - думала я, перемещаясь по магазинам. Никаких трудностей в общении не возникало. Единственная неудача постигла меня при покупке серых хлопчатобумажных носков. Их продавали с лотка прямо на улице, в начале Тверского бульвара.

- Что желаете? - спросил мужчина, кутаясь в длинную дубленку.

Я ткнула пальцем в желаемый объект.

- Размер какой?

- Тридцать седьмой, - показала я на пальцах.

- Двадцать пятый?

- Тридцать седьмой.

- Двадцать пятый?

Я примирительно кивнула и купила две пары крошечных носочков. На работе я решила вообще никак не общаться и только самое важное писать на бумаге. В итоге в первый день получилось следующее: "Куда? Ты куда идешь?", "ЕДA", "Чудо-молоко шоколадное 3", "Я уже устала", "Тогда тебя надо в лифте запереть с биотуалетом", "Ты начальник или где?" "Он не вкусный", "Из чего состоит лобзик?" "Все равно никто не". Бессмысленность того, что я считала самым важным, меня озадачила. Необычным оказалось и то, что слушать людей на первых порах у меня просто не получалось: распирало от собственных слов. Да, впрочем, это были не СЛОВА, а так, обычная болтовня. Лишившись возможности вставлять комментарии, я пыталась поучаствовать в разговоре посильно: хотя бы игрой бровями или жестами. Но ничего не получалось. Тогда я оставила людей в покое и пошла в город. Свернув с Тверской, я все глубже погружалась в переулки. Москва сама по себе оказалась не очень шумным городом. Не знаю, может, она откликнулась на мое молчание, или привычный московский гвалт создается исключительно собственным голосом, но я сначала поразилась окружающему покою. Особенно много тишины оказалось в тупиковых улочках. Летел редкий, случайный снег. Люди шли по одиночке, придерживали капюшоны, смотрели себе под ноги или поверх моей головы. Охранник в зеленой форме прислонился спиной к вверенному ему зданию и задумчиво курил. Было тихо, но оказалось, что тишины вокруг не было. Воздух гудел. Я сначала не поняла, откуда исходит звук. Это не было шумом дорог, его я отделила сразу: машинный шум поверхностный, издали он похож на звук катящихся камней. A этот гул происходил из глубины воздуха, как будто кто-то раскачивал молекулы и они бились друг о друга.

- Ну все, Лена, - подумала я, - встречай галлюцинации.

Той ночью не спалось. Почему-то болела правая нога. Ужасно хотелось пожаловаться на нее мужу, но он спал. Я перебирала в памяти свое нехитрое прошлое и вдруг поняла, что это был за звук - так гудели провода. Где-нибудь за городом, над полем они гудят оглушительно. A здесь, в Москве, этот гул стал элементом тишины.

2.

Качественное изменение произошло на третий день: молчать стало проще. По-прежнему сложно было не здороваться, когда входишь в помещение и не ругаться, когда тебя толкают в метро или обдает грязью проезжающая машина. Но это оказалось единственным неудобством. И все. Москва, как вдруг обнаружилось, - идеальный город для молчащих людей. В магазинах, метро, троллейбусах, в банке, в аптеке, в кафе и кино - не нужно говорить. Просто потому, что этого никто и не ждет. За три часа пребывания в фитнесс-центре ко мне обратились один раз. Когда я лежала в сауне, зашла женщина с голубой садовой лейкой и спросила:

- Вы не против?

Я неопределенно мотнула головой. Она принялась лить из лейки на раскаленные камни и шумно вздыхать.

Молчаливо разглядывая деревянный потолок и вдыхая горячий влажный воздух, я поняла, что наш город и создавался с той целью, чтобы людям не нужно было в нем говорить. Но пока они этого еще не осознали. Молчание - универсальная форма общения для большого города. Стоит отказаться от разговоров всего на пару дней, и становится ясно, что мир прекрасно существует и без твоих слов. Впрочем, я все еще ждала каких-то значимых изменений в своем мироощущении. Перед погружением в молчание я слышала разные прогнозы. Меня предупреждали, что в организме будет накапливается какая-то волшебная энергия и неадекватные люди потянутся ко мне, как к солнцу. Говорили, что от молчания наверняка худеют. Пророчили улучшение зрения и слуха, а также убеждали, что разовьется нечеловеческая жестикуляция и мастерство пантомимы. Все это неправда.

Однако выходя на четвертый день из спортзала, я с ужасом поняла, что у меня выросла голова. Шапка не налезала. Я изо всех сил тянула за завязочки, натягивая головной убор, но он был теперь мне явно мал.

"Доэкспериментировалась, - удрученно подумала я и от расстройства присела на ступеньки, - наверное, невыговоренные слова распирают мозг и черепную коробку".

Дома из шапочки вывалились две перчатки. От радости я стала подпрыгивать на месте и размахивать руками. Муж молча улыбался. Вообще, он на удивление спокойно воспринял мое молчание. Особенно после того, как я стала много и вкусно готовить.

Кулинарные подвиги давались легко. Я приносила завтрак в постель, убирала квартиру, покупала самые вкусные продукты: все вместо слов "я люблю тебя". Бессловесность вынуждает действовать, проявлять нежность зримо. Вторым открытием стала моя собственная память. Пока я бродила по городу, постоянно пела себе песенки и рассказывала стишки, причем те, которые не вспоминала много лет. Последним откровением было всплывшее стихотворение Маяковского, которое до этого успешно скрывалось в подсознании: "По волнам, играя, носится / Миноносец с миноносицей. Вдруг прожектор, вздев на нос очки / Впился в спину миноносочки..."

Молчание также оказалось эффективным средством от депрессии. У меня установилось невероятно благостное настроение. Секрет благолепия открылся мне во время прогулки с собакой. Несмотря на среднюю комплекцию, она обладает чудовищной тяговой силой, особенно по весне. Обычно за прогулку я сквозь зубы выговариваю весь ругательный запас, а здесь - слова грубого не произнесла. Только молча боролась с животным и чувствовала себя почти святой. И вот после этого ко мне действительно потянулись люди. Москвичи стали такими милыми, они все лепетали, лепетали. Но когда молчишь, на слова обращаешь очень мало внимания. Все чаще я заглядывала людям в лица, смотрела, что у них творится внутри. Одним из объектов антропологического наблюдения стала щупленькая старушка, прижатая ко мне пассажирами 5-го троллейбуса. У нее были очки с такими толстыми линзами, что с их помощью можно было бы разжигать костры. Старушка несколько раз поймала мой взгляд, зашевелилась и неожиданно стала отпихивать меня от бомжа, который стоял рядом и ловил в воздухе что-то невидимое. Дотянувшись до моего уха, старушка сказала:

- Не прижимайтесь к нему сильно. Я тут в первый раз в троллейбусе видела, как по человеку ползет живая вошь!

Маленькая такая, с лапками! И сумку всегда впереди держите. Воруют - страсть как. Даже в метро воруют! Мы вышли с ней у Белорусского вокзала, и она долго еще шла рядом, рассказывая, как милиция поймала пять мошенников на кольцевой линии.

Следующими на меня напали два молодых человека. Я сидела на станции метро на лавочке, болтала ногами и смотрела, как едут поезда. Юноши, похожие на бандитов, остановились неподалеку, глядя на меня оценивающе. Потом один из них подошел и присел на корточки.

- Девушка, давайте познакомимся, - не стал оригинальничать он.

Хорошо заученным жестом я показала на губы и развела руками. Молодой человек жеста не понял и подсел поближе:

- Парня ждешь?

Я повторила манипуляцию, и тут его осенило:

- Лешка, она немая!

Лешка подошел и уставился на меня, как на говорящую рыбу:

- Че, совсем? - уточнил он у товарища.

- Типа да.

Молодые люди явно растерялись. Они потоптались возле меня, пока их не унес пришедший поезд.

Юноши умилили меня. В тот момент я испытывала нечеловеческую нежность ко всем живым существам. Кроме официанток, конечно. Они и к говорящим людям не очень-то подходят, а уж к молчащим их силком не затянешь. Официантка в "Кофе бин" на Пушкинской, по-моему, не очень верила в мою немоту. Она воспринимала ее как издевательство и, в свою очередь, отвечала мне мелкими подлостями - проходила мимо, не обращая внимания на мои призывные взгляды и приглашающие жесты.

За соседним столиком сидели две девушки. Они непринужденно болтали, заглушая музыку:

- Обрати особое внимание на бумагу, - говорила одна, - она должна быть качественной. Туалетная бумага всегда должна быть хорошей и в достаточном количестве.

- Я собрал всю документацию в ДЭЗе и в префектуре, - доносился мужской голос у меня из-за спины, - я готов встречаться в любое время. Я почти все понял и о многом догадываюсь.

Через пару столиков впереди пила кофе роскошно одетая женщина. Она курила тонкую сигарету и явно за мной наблюдала. Особенно ее заинтересовали записки, которые я отдавала официантке. Когда я собралась уходить, она тоже написала записку и отдала мне. Там было написано: "Вы потрясающая девушка. Очень интересно, что Вы там все время пишите в блокноте. Кстати, было бы здорово, если бы Вы писали левой рукой".

Я улыбнулась общительной даме и спешно покинула кафе.

Город по-прежнему молчал. Вдоль улиц стояли желтые, голубые и зеленые дома. По сохранившемуся вокруг деревьев чистому снегу бродили вороны. Я достала из кармана булку, покрошила и протянула на ладони. Одна ворона неспешно отделилась от остальных, немножко походила вокруг меня и вдруг взяла хлеб с руки. Птица общалась со мной молча и взамен не требовала ничего, кроме булки. От восторга я не смела пошевелиться, потому что в тот момент мне уже не удавалось вплестись в человеческое общение, молчащий человек не существует для знакомых, они агрессивны и раздражительны. С птицами мне было не так одиноко.

В ночь со вторника на среду, пока я спала, муж проснулся от моих слов:

- Они все ушли в серебристую гавань! Я тоже хочу в серебристую гавань!

3.

На шестой день ко мне пришло Молчание. Не хотелось слушать музыку, телевизор, а особенно - живых людей. Я оставила дома блокнот, с помощью которого обычно изъяснялась. На работе все говорили преимущественно со мной. Мужчины стали читать стихи, чего они себе никогда не позволяли с говорящими женщинами.

- Чего ты такая сердитая? - спрашивали они меня.

Я действительно была сердита. И не было никакой возможности что-то соврать. Молчащий человек предельно честен. Он передает окружающим не информацию, а самого себя.

Молчание росло. Я перестала понимать смысл человеческой речи. Вернее, я могла усвоить только раздельно произнесенные фразы. A вот смысл длинных монологов ускользал. Я понимала каждое слово в отдельности, но что они делали вместе, зачем собрались - оставалось загадкой. Говорящие люди теряли многомерность и становились похожи на нарисованные фигурки. Им нечего было сказать, но они все же говорили. Молчащий человек накапливает не слова людей, а самих людей.

Во мне появилась печаль, огромная и неуклюжая, как выползший на берег морской лев. Я сидела и думала: "Что же остается в тихом городе, населенном необязательными словами?" Чтобы развеселиться, почитала, сидя на подоконнике, "Духовные скрижали", составленные монахом Раифским Даниилом. Много веков назад он написал, что молчание "есть матерь молитвы, воззвание из мысленного пленения, хранилище божественного огня, страж помыслов, соглядатай врагов, училище плача, друг слез, делатель памяти о смерти, живописатель вечного мучения, любоиспытатель грядущего суда, споспешник спасительной печали, враг дерзости, безмолвия супруг, противник любоучительства, причащение разума, творец видений, неприметное преуспеяние, сокровенное восхождение". Восхождение было настолько сокровенным, что я не могла выразить его словами. Уйдя с работы, я долго ходила по городу, пока не вышла на Никитскую площадь. За железной оградой стояла церковь. Внутри было абсолютно пусто. Только за прилавком с церковной атрибутикой сидела женщина и читала что-то нараспев. Объяснившись на пальцах, я купила свечки и забралась в самый темный угол церкви. На сквозняке раскачивались лампады.

- A я немых сразу отличаю, по глазам, - неожиданно раздалось сбоку от меня. Рядом стояла женщина из-за прилавка в синем халате и черном платке, завязанном под подбородком двумя узлами, - они тихие такие всегда, добрые. Такие люди всегда ближе к небу. Мы немножко помолчали и разошлись. Она -за прилавок, а я домой - готовиться к выходу из немоты. Но мне жутко не хотелось говорить. Казалось, что еще чуть-чуть, еще пару дней и я пойму Самое Важное. Что тогда моему молчаливому примеру последуют другие люди и мы заживем по-другому, будем брать булку из чужих рук, будем нежными и чуткими. Ужасно обидно было снова погружаться в пустоту звуков.

4.

В 12 часов дня я торжественно вышла на середину комнаты. Муж сидел за компьютером, внимательно всматриваясь в монитор. Для храбрости я решила выпить воды.

- Не пей, там какая-то гадость плавает, - предупредил меня супруг.

- Это не гадость, это шоколадное печенье, - ответила я.

Муж не заметил, что я заговорила.