Мосстрах

Город наш хорош во всех отношениях, но устроен таким образом, что населять его в состоянии люди тренированные, подвижные и отчаянные, как спецназовцы. Именно такую популяцию москвичи собой и представляют. Мы ежедневно противостоим погоде, милиции, врачам, росту цен, пробкам на дорогах, давке в метро, налоговой полиции, тополиному пуху, падающим сосулькам, отравленным консервам, убийцам и негодяям. Позволяет ли это утверждать, что москвич абсолютно не ведает страха? Ни в коем случае. Бояться необходимо. Без этого неприятного чувства нам не выжить. И москвичи активно боятся.

Вадим, 30 лет: «Я долго боялся турникета в метро. Он все время норовил меня стукнуть, потому что я всегда, опуская пятачок, торопился поскорее через него пройти, а этот адский механизм требует времени, чтобы осознать факт получения пятака... А торопился я, потому что очень его боялся! Вот такой замкнутый круг... Кончилось тем, что я купил машину».

Майк, 28 лет: «У меня есть навязчивая мысль, что меня столкнут на рельсы метро перед прибывающим поездом. Я не боюсь смерти, потому что практикую Дхарму, но мне интересно, кто и с какой целью это сделает. И я каждый раз оглядываюсь на рядом стоящих пассажиров, оценивая их желания и мотивы. Московское метро – лучшее в мире. Так утверждала советская пропаганда, так убеждает реклама метро... и это правда. Подземные мраморные дворцы, четкая организация движения, небольшие интервалы между поездами, удобные пересадки, низкая стоимость проезда. Все это не мешает метро быть настоящим символом ужаса большого города. На вопрос «чего вы боитесь?» почти все сразу называют метро. Конечно, теракты усугубили это чувство. Но и задолго до терактов метро сравнивали с мясорубкой, перемалывающей человеческий фарш».

Некоторые, впрочем, любят метро. Но ведь и мышек кто-то любит. И крыс, и пауков, и змей – традиционные объекты фобий.

Елена, 23 года: «Боюсь потерять мобильник... прячу его в труднодоступные (и одновременно в трудновытаскиваемые) места. Потом не успеваю ответить».

Сергей, 34 года: «Задумался и понял, что у меня в легкой форме аматофобия, то есть боязнь пыли, и аутомисофобия, то есть боязнь быть грязным. Проявляется в том, что я ничего не касаюсь в метро руками – ни дверей, ни поручней в вагоне, ни поручней эскалаторов».

Альвина, 24 года: «Всякий раз глядя на рельсы в метро и специальную канавку между ними, я представляла себя на месте человека, который лежал бы там, под поездом. Еще ужасно боялась, что меня прищемит дверями. Побороть эту фобию и отвращение к запахам окружающих людей в метро помогло только приобретение машины».

Здесь есть некоторый парадокс, кажущаяся нелогичность. Борясь со страхом, человек меняет метро на машину. Но участие в московском движении в любом качестве – водителя, пассажира или пешехода – тысячекратно опаснее, об этом свидетельствует статистика, и это, наконец, просто очевидно.

С другой стороны, и Сергей, и Альвина сами говорят, что у них не страхи, а фобии. С метро связаны навязчивые депрессивные фантазии: «А ну как толкнут в спину? А ну как пустят зарин? Или свет выключат? Или еще чего-нибудь?»

С метро связаны городские легенды о крысах-мутантах и детские фантазии о привидениях, которые живут в темных тоннелях. Дорога, по которой едут туда-сюда разноцветные автомобильчики, – пространство куда более позитивное. Там тоже есть страх, но он более рационален.

Екатерина, 21 год: «Когда я в машине на мосту, всегда представляю, что либо мост рухнет, либо кто-то врежется в машину – и мы свалимся за борт. В общем, боюсь оказаться в холодной воде в закрытой машине».

Константин, 30 лет: «Очень часто, идя по тротуару, я представляю, как одна из проезжающих мне навстречу машин вильнет, подденет меня кверху, я взлечу в воздух, сделаю пируэт и приземлюсь на асфальт с чавкающим звуком. Отчего-то страшна не машина, и не пируэт, а этот звук – короткое хлюпанье, как будто на пол упала мокрая тряпка».

На самом деле самое страшное, что может быть на дороге, – лобовое столкновение. Но в числе страхов его называют не так часто. Это можно объяснить. Люди боятся беспомощности, безвыходности, унижения. Чавкающий звук. В холодной воде, в закрытой машине.

Лия, 37 лет: «Я лифтов боюсь! Серьезно боюсь! Ежусь и стараюсь теперь больше пешком – я боюсь, что он упадет, правда! Поднимаешься и ловишь себя на том, что прикидываешь, как попытаться сложиться при падении, а потом смутно понимаешь, что как ни сложись – вряд ли поможет, и все равно старательно прикидываешь, как сложиться, чтобы площадь разрушений была поменьше...»

Сергей Архипов, 31 год: «Страх не страх, но предпочитаю не наступать на трещины в асфальте. Я их всегда стараюсь перешагивать. Еще – возможность остаться без денег, без работы. Это очень страшно».

Остаться без денег и работы – это очень распространенный и очевидный повод для тревоги. А что касается боязни наступить на трещины в асфальте (или трогать дверные ручки, или панический ужас перед кошками, перебегающими дорогу), любой психиатр скажет, что это не столько суеверия, сколько признаки тревожных состояний.

Но вот интересно, чего боятся те, чья деятельность связана с реальным риском или переходом людей в иной мир? Мы провели опрос среди таких людей, и он дал удивительные результаты.

ПУТЕШЕСТВЕННИК

Профессиональный странник Федор Конюхов большую часть времени проводит вдали от каких бы то ни было берегов. Там он борется со стихией, готовится к экзаменам, делает себе операции и обходится без пресной воды.

– В метро спускаюсь, еду в поезде и боюсь. Я ведь даже не знаю в лицо машиниста, который меня везет! Или в автобусе еду, он поворачивает с креном, а я думаю: «Как это он не переворачивается, на яхте бы уже перевернулись?» Понимаете, не я принимаю решения! Этого и страшусь.

МАШИНИСТ МЕТРО

У Эдуарда Маркова задача тоже не для слабонервных: глубоко под землей вести огромный поезд, битком набитый трудящимися, по двум тонким рельсам. Но не миллионов тонн грунта над головой боится машинист и не вулканической лавы, которая нет-нет да и хлынет по тоннелю, нагоняя последний вагон.

– Боюсь отравиться грязными пищевыми продуктами. Так что овощи и фрукты мою с содой. Каждую, даже самую маленькую ягоду по отдельности, тщательно, по много раз. Может, в детстве чем-то отравился, хотя этого не помню.

ИНФЕКЦИОНИСТ

Василий Иосифович Шахгильдян. Старший научный сотрудник Федерального научно-методического центра профилактики и борьбы со СПИДом, кандидат медицинских наук. Он сознался, что, как и все медработники, имеющие дело с инфицированной вирусом кровью, испытывает невольный рудиментарный и безотчетный страх перед случайным заражением, несмотря на все меры предосторожности.

– Согласно статистике, случаев заражения врачей не зарегистрировано, но статистика еще никого ни от чего не спасла. Впрочем, и паниковать на пустом месте не надо. Я ежедневно общаюсь со смертельно больными, и чем старше я становлюсь, тем меньше испытываю страх перед смертью. Скорее я боюсь, что невоплощенными останутся какие-то творческие планы, оборвется тот путь, который предначертан, понимаете? Я весьма умеренный фаталист и, садясь за руль, соблюдаю правила дорожного движения, хотя за рулем уже двадцать два года. А входя в подъезд, обращаю внимание на то, кто входит туда вместе со мной. Я не высотник, не альпинист и не артист цирка, я не рискую постоянно, но разбитая машина, укус собаки, или украденный кошелек, или даже какой-то недуг не страшат меня, я не имею права паниковать, потому что очень хорошо знаю, что есть люди, которые в этот самый момент, может быть, впервые узнают о диагнозе: «ВИЧ-инфекция». Это помогает мне более правильно относиться к жизни.

СЛЕДОВАТЕЛЬ

Должность Олега Владимировича Тютенкова на профессиональном жаргоне называется важняк – следователь по особо важным делам. Занимаясь делами, связанными с наркотиками и организованной преступностью, Тютенков исколесил всю страну. Категорически утверждает, что уже ничего не боится. Мы не поверили на слово, а собрали сведения среди родственников. Выяснилось, что Олег Владимирович панически боится ездить в санатории. Связано это с произошедшим в 1988 году инцидентом, когда ему нахамили в одном из крымских санаториев и выписали за мнимое нарушение режима.

ДРАГДИЛЕР

Несмотря на рискованность своего промысла, Александр М. улыбчив, умиротворен и доволен жизнью.

– Да не боюсь я попасться, наоборот, драйв, кошки-мышки типа. А чего по жизни боюсь? Старости, когда не можешь ничего. На койке лежишь и гниешь. Еще одиночества боюсь. Вполне реальная фигня – настоящих друзей нет вообще. Специфика работы: все только притворяются друзьями, а на самом деле просто из меня выгоду извлекают. А потом кинут. Или сдадут. Еще – пожара в квартире. Это фобия просто. И собак. И в лесу заблудиться. С детства.

ЧЕРНЫЙ АРХЕОЛОГ

Давид Киладзе как раз проводит в лесу много времени.

– Наши пленные в войну на немецких заводах наделали много снарядов без предохранителя. Запросто может прямо в руках взорваться. Но это скорее не страх, а техника безопасности. Чего я действительно боюсь? До холодного пота боюсь ночи в лесу. Такое в темноте мерещится, что даже думать об этом не могу. Это что-то, что дышит и смотрит на тебя.

ПОДВОДНЫЙ СПЕЛЕОЛОГ

Прямая противоположность альпинисту – спелеолог. Бродить по пещерам и так не всякого заманишь, а тут они еще и водой заполнены. Андрей Шумейко из тех немногих, кто туда лезет. Андрей справедливо считает, что в его профессии куда больше риска, чем в профессии, например, летчика.

– Если под водой какие-то проблемы, тут все решают доли секунды. Это вам не самолет с десяти тысяч метров в аварийном режиме посадить. А страшусь скучной и пустой жизни.

АЛЬПИНИСТ

Средства на жизнь и скалолазание Никита Спирин зарабатывает мытьем окон многоэтажных зданий.

– Если доверяешь своим рукам и снаряжению, бояться высоты глупо. Ведь все зависит от тебя самого: надежно ли вбил крюк, правильно ли завязал узел. А боюсь я совершенно других вещей. Вот лифты, например, не люблю. Когда еду, почему-то кажется, что у него трос лопнет. Каждый раз стараюсь об этом не думать, а в мозгу, как будто назло, возникают кошмарные картины: лифт падает, а я мечусь в нем и ничего не могу сделать. Я даже у монтеров узнавал, как у лифта действует тормозная система. Они мне объяснили, но это меня не успокоило – ненадежно как-то...

ХИРУРГ

Борис Владимирович Шабалкин. Профессор, заслуженный деятель науки РФ, лауреат Государственной премии СССР, заведующий отделением сердечной хирургии Российского научного центра хирургии РАМН.

– Хирург не имеет даже права на страх. Страх ошибки обязательно к ней и приведет! И то, что я чувствую, это не страх. Это ответственность. Хотя, конечно, я всегда нервничаю, чего скрывать. Тридцать лет оперирую, а все равно нервничаю, потому что случаются неожиданности. Главное – в руки себя взять. В целом не скажу, что я смелый человек, нет. Но больше боюсь за близких, чем за себя. А, вот! Высоты панически боюсь. Однажды на конференции на Кубе вышел на балкон, о перила облокотился и только вниз посмотрел – чувствую, почти лечу, парю! Чуть не умер от ужаса!

ЛЕТЧИК

Пилот гражданской авиации, командир корабля, инструктор Сергей Михин.

– С чем работаешь, того не боишься. А вот мышей я, например, боюсь. Еще вида крови не переношу. Удивительно, ведь в больницах есть люди, которые спокойно переливают кровь целыми днями!

ПАТОЛОГОАНАТОМ

Иосиф Соломонович Ласкавый, заведующий патологоанатомическим отделением Первой градской больницы, сорок лет имеет дело с трупами.

– Не боюсь я их. В конце концов, любой студент-медик привыкает, профессионалу проще. Мне, например, даже ужастики смотреть неинтересно. На меня все эти вампиры, зомби, разлагающиеся трупы не действуют. О своих реальных страхах люди не говорят, даже от себя самих эти страхи скрывают. Люди боятся больше всего неизвестности, каких-то необъяснимых вещей.

МОГИЛЬЩИК

Михаил Алексеевич Рязанов, сторож Ваганьковского кладбища.

– Кладбища люди боятся, и зря. Вот ворота, через них покойников ввозят, считается, нельзя через них ходить, а мы ходим по сто раз на дню – и хоть бы что. Кладбище – самое спокойное место: кого закопали, тот никуда уже отсюда не денется и беспокоить тебя не будет. Видишь ночью – венок по аллее бежит, так это не привидение, это бомжи у нас тут по мелочи воруют. Что может быть страшнее смерти? Когда душа расстается с телом, и там, как на картине этой – «Страшный суд», не помню, какой художник нарисовал: и в котлах тебя варить уже собираются, и огнем жечь – кошмар. Еще страшно, когда на море стоишь на палубе большого корабля, а там высота такая и качка, что никак нельзя на воду смотреть, не то голова закружится, упадешь и утонешь. И вообще, по-моему, самое страшное – это утонуть, причем в подводной лодке: ни света, ни воды, ни еды, ни воздуха, полный ужас. Хотя я в армии служил водителем.