Москва, Отрадное. Далекий Край.
***
Некоторые отрадненцы воспринимали свой переезд в «декабристский» район как ссылку — в места, слава богу, не столь отдаленные, как Акатуйский острог. Им возражали: «А вы что хотите? Снова в прежнюю коммуналку — без горячей воды?»
Увы, за отсутствие соседей (как счастье) и за горячую воду (как роскошь) нам приходилось расплачиваться многими неудобствами. Помню, моя сестра, чтобы выбраться из дома через труднопроходимую, затопленную местность, обматывала обувь полиэтиленовыми пакетами. И обувала сверху — пакеты же.
А убийственные трудности с транспортом?
А местная архитектура — сплошь ящики ЭВМ?
Конечно, нормальное сознание все эти местные неудобства вытесняет. К сожалению, вместе с самой местностью, вроде бы неприглядной и в упор невидимой.
Однажды собрав воедино разрозненные эпизоды из своей отрадненской жизни, я подумал: «А ведь наше унылое Отрадное имеет свою непростую историю — и былую, и новую, и новейшую, — которую я, оказывается, переживал (!) вместе с ним в течение 35 лет — с 1976 года. И до сих пор переживаю.
На днях, например, на улице Декабристов, между универсамом и «Байконуром», давно уже родными для меня сооружениями, возрос некий «торговый центр». Выскочка. С самодостаточной вывеской на фасаде: «МАЛ». Спрашиваю: «Что такое — «МАЛ»?» Продавщицы в «МАЛе» — не знают. Думаю, наверное, имеется в виду «МОЛЛ» — MALL, «торговый комплекс» по-английски. Или, что хуже, MAL — «зло» по-французски.
Обратился в администрацию «МАЛа». Там мне ответили: «Этого никто не знает». И — не узнает. Потому что «МАЛ» — не государственное предприятие, а частное. Хозяин имеет право назвать его так, как захочет, и не давать никому никаких объяснений.
Думаю: «Что-то здесь не то». И — переживаю.
2011
У озера
1.
У нашего озера стоят три бульдозера.
И спят кабыздохи приблудшие. Каждому —
Кинешь ветку — бросится в озеро,
вернется с веткой в зубах.
Камыш, осока, лягушки.
Бывало, утки. Вдруг
пара белых лебедей —
приводнилась —
никто не видел — как.
Проснулись —
лебеди под окном
отдыхают —
на фоне развернутого строительства с башенным краном.
И — как улетели —
тоже не видели.
Вернулись с работы — никого.
Наверное — к себе на Иссык-Куль.
Или — на Красную Пресню,
в зоопарк.
Говорят, такое бывало и в Свиблово.
2.
Чем живу, как поживаю?
Тем, что угол обживаю
Свой —
Отрадное,
Новое, необъятное
СВАО свое…
1976—2011
***
В СВАО я переехал из ЦАО — с Неглинки (ввиду угрозы сноса дома). Помню, как всякий раз после сильного дождя тогда еще не обмелевшая Неглинка вырывалась из своей подземной трубы и заполняла всю улицу — и подвалы, и первые этажи. Это стихийное бедствие местные пацаны воспринимали с восторгом: ура! Наводнение! Можно плавать по Неглинке на самодельных плотах!
Похожих мальчишек я увидел и возле своего нового дома в Отрадном — плывущих на пенопластовых плотах по заболоченному котловану (озеру) — как привет из далекого детства.
Примиряющий меня с вынужденной ссылкой — из центровой жизни в далекий край.
1976—2011
Остановка «Школа» (следующая — «Бестужевых, 13»)
У!
остановки «Школа»
шакалы ревизоры
трясут рубли — отдайте.
Уйдите, не отдам.
Гляжу в окошко.
Там:
У!
Остановки «Школа»
разбита спортплощадка.
Мужи и мальчуки
В костюмах разномастных
тусуются и пасы
у друга с матом просят,
и получают пасы,
футболя безо драк.
От!
Остановки «Школа»
шеф газ ногою давит,
шипучу пневму жмет.
Ах!
Прищемили Вадика.
И шляпа кадавра
досталась врагу!
От!
остановки «Школа»
качнулся волк тамбовский,
но, чтоб утрамбовалось
в середке и в углах,
он с места рвет, как сокол, —
и замирает в стопе!
А мы ему как будто
дрова или капуста,
хлам или пух и прах.
Хорошие товарищи
сюда не ездют в гости.
Они стыдятся без вести
пропасть как алеуты
у бездны на краю.
Но через год удобен
Всцветет тут край далек.
Я там живу и буду
дни-дни додобывать,
дни-дни додобывать.
1983
Без талона
Универсам на Декабристов. Стою в очереди ветеранов ВОВ, чтоб отовариться по именным талонам. Вижу, в очередь встраивается какой-то смуглый мужик в замотанном вокруг головы платке, возмущается: «Почему мне тут нельзя стоять? It is discrimination!»
Я ему объяснил: Вторая мировая война. Участники. Вот очередь. Талон. The order, not discrimination!
А он: «Ты, что ли, — участник, воевал?»
— Не я участник — мама воевала. Вот ее удостоверение. Как сын имею право, have a right!
А у него, оказывается, дед тоже воевал — против английских поработителей — на стороне немцев, у Роммеля. И сам он воюет — на Ближнем Востоке — против продажного американцам режима!
Ушел, когда ему пригрозили милицией.
— Обкуренный, — сказала очередь, — пить им нельзя.
1990
***
Китайский след в Отрадном:
Великая китайская стена,
идущая от старого Универсама
по Корсакова-Римского к Алтушке —
длиною свыше километра дом
и Институт пути — как дао.
1984
Институт пути
Вот тебе Институт пути:
поступил туда — и иди, иди!
Этот путь начинался от Института пути, шел по улице Декабристов и заканчивался в Бескудниково. Был построен в 1900 году и через 87 лет уничтожен — массовой жилищной застройкой — как анахронизм. Вдоль пути стоял яблоневый сад. Из окон электрички (четырехвагонной) пассажиры могли видеть, как вслед за поездом бежала лающая овчарка, охранявшая сад.
Когда пути не стало, благодарные отрадненцы поставили ему памятник — фрагмент рельсов со шпалами, и на рельсах — колесную пару.
Много раз я проделывал этот легендарный путь, но ни разу целиком его так и не увидел — дремал. Запомнил всего лишь какого-то случайного пса.
1976—2011
P.S. А яблоневый сад? Какой у него может быть правильный памятник? Конечно — как и у вишневого сада — литературный.
Крытый рынок «Отрадное»
1.
Что ни говори, а здорово все-таки,
Что лежат рядом с нами
Угри в Северо-Восточном округе
С севрюгами и осетрами.
Это в нашем-то спальном районе дальнем,
Это на нашей-то серой ветке —
Лягушачьи лапки в ближайшей палатке
И, как поросята, креветки!
Но, за отсутствием карманов,
Это — пекло для иных гурманов.
И копченые языки
Их обзывают: «Эй, босяки!
Не будьте телятами —
Обзаводитесь деньгами проклятыми,
Ибо, как говорят окорока,
Жизнь коротка,
А вы проваляли всю жизнь дурака!»
2.
Не исчезают в нетях времена,
Когда в сердцах прохожий говорит,
Что нету здесь ни редьки, ни хрена
И крытый рынок — даже не покрыт.
И рынка нет. Один сплошной пустырь.
Нет пустыря. Одно в лесах болото.
Гадюка там шипит на Божий мир
И славит мир кукушкина икота.
1997
P.S. Так в 1147 году выглядело место, где впоследствии будет построен наш крытый рынок «Отрадное» — в честь 850-летия Москвы.
И — не крытый рынок, но — «торговый комплекс»!
Пашка с Каргопольской
«Это — красноухая калифорнийка», — сказала тетка, торговавшая водоплавающими черепашками возле магазина зоотоваров на Каргопольской улице (раньше на месте Каргопольской стоял яблоневый сад). «А что она ест?» — «То же, что и вы: колбасу, но лучше — гаммарус, сушеные личинки». — «А долго они живут?» — «Вас переживут. Запомните: они принимают размер и форму той емкости, в которой плавают».
Помню, я тогда пошутил насчет акватории Тихого океана — есть ли предел ее росту?
Купленную черепашку (30 рублей) я поместил в большой круглый аквариум. Перенимая его форму, черепашка очень быстро выросла и округлилась. Но, увы, потеряла резвость и аппетит. Апатия. Спячка.
Иначе выглядели ее сородичи, живущие на нашем недавно благоустроенном крытом рынке «Отрадное» — в бассейне с фонтанчиками.
Туда-то я в конце концов и выпустил свою черепаху: из давно уже тесного для нее аквариума — на простор, напоминающий тихоокеанский, с гарантированным подогревом и условиями, имитирующими природные: мшистыми валунами, проточной водой, водорослями и такими же красноухими, как она, калифорнийцами.
Раз в год я ее навещаю. С пакетиком гаммаруса в качестве гостинца. На мой голос: «Пашка, Пашка!» — она подплывает к бортику бассейна, высовывается. Однажды я услышал там, у бассейна, птичье пение. Под стеклянным куполом носились кругами птицы, случайно залетевшие на рынок. Среди их звонких голосов я с изумлением расслышал отдаленное кукование. «Откуда здесь кукушка?!» «Конечно, это фонограмма, — объяснила мне любезная Галина, продавщица цветов, — но все равно — красиво!»
1995—2007
У обменного пункта на Хачатуряна
Стою у обменного пункта на Хачатуряна (раньше на месте Хачатуряна тоже стоял яблоневый сад). Подходит ко мне милицейский патруль — в новом, еще не вполне привычном для меня виде, с автоматами Калашникова на груди и в бронежилетах, — спрашивает документы. Паспорт они забрали себе, а меня поставили лицом к стенке. Нет, не расстреляли, но велели поднять руки вверх. Обыскали меня снизу доверху, спросили, не выпил ли я? А если да — так что? Но опыт прежнего времени подсказал мне, что такие вопросы нельзя задавать и сейчас. Обыск обнаружил: в портфеле — рисунки, а в карманах — ключи и деньги. «Так. Доллары…» — сказал один из них с нейтральной интонацией, но мерзкий страх из прошлого времени завопил мне в левое ухо: «Ага! Валюта! А откуда она у тебя?!» Здесь я все-таки нашелся: «Конечно, доллары. Иначе — зачем мне стоять у обменного пункта?» «Хорошо, а где работаете?» Какая им разница? Ясно, что придираются. Я кивнул на рисунки: «Да вот…» В прежние времена я отвечал на этот вопрос так: «Художник в издательствах». Чем вызывал страшное раздражение у спрашивающего: «Меня интересует, где вы числитесь? Числитесь где?!» А если я нигде не числюсь? Специфика такая! «Понятно, — сказал мент, разглядывая мои рисунки, — дизайнер».
Попробуй я сказать «дизайнер» лет десять назад, так меня менты тут же и урыли бы — за выпендреж перед органами. «А почему паспорт такой ветхий и еще советский?» — «Потому и ветхий, что советский. Я его непременно на той неделе обменяю…» «На антисоветский», — чуть было по-дурацки не пошутил я, но памятуя опыт прежнего времени…
В результате меня отпустили. И денег не отобрали, и не избили. Нет, не извинились, но сказали, что я свободен. Как уже свободный человек я осмелился спросить: «А за что задержали-то? Интересно знать, чтобы в следующий раз…» Их ответ настроил меня на поэтический лад. Они сказали, что я стоял у обменного пункта в длинном черном пальто, а время-то у нас — сами знаете какое.
2001 (начало нового тысячелетия)
Любовь и ненависть в Отрадном
Никогда не забуду симпатичную бабушку Анну Афанасьевну, кассиршу в универсаме, что рядом с «Байконуром»: «А как поживает ваша красавица жена?» Сравните со старухой Елизаветой, приемщицей сумок в том же универсаме: «Ты опять с ума сошел — чемодан целый!» Она всегда смотрела на меня как на врага, даже тогда, когда я сдавал ей на хранение всего лишь газету. Признаюсь, ненависть эта сделалась взаимной.
Такими же взаимными были и нежные чувства между мной и зеленоглазой продавщицей Людой у нас в «Льдинке»: «В гости идете? — ласково и с душевным пониманием говорила она, укладывая мне в пакет бутылку полусухого, скумбрию г/к и шоколадку «Вдохновение». — Желаю вам приятного вечера!» О, это ее пожелание! О, эта ее загадочная улыбка! Другое дело — ее сменщица, крыска Ксения. Я заметил, что с прочими покупателями Ксения становится то ангелом, то своим в рубаху парнем. Со мной же — исчадием ада. Почему так?
Допускаю, что продавщицы с удлиненными волосами и более лекальными формами относятся ко мне лучше, чем упомянутые крыски — востренькие и с короткой стрижкой. Это допущение не может быть утверждением, потому что, например, короткостриженая Раиса Шалимова из обувной палатки оказалась способной, в ущерб своему бизнесу, вкрадчиво предупредить меня: «Не берите эти носки. Они очень потеют». Вот человек! А такая же татарка Роза Сайфутдинова, но из мясной палатки, — стерва! На ее прилавке я заметил «печень кролика» — больше, чем бывает сам кролик. Почему? «Наверное, — ответила Роза, — этот кролик такой же, как и вы, алкоголик — с увеличенной печенью!» Теперь об украинках. Уроженка Полтавы уступила мне воблу за полцены, потому что у меня усы как у Тараса Бульбы. А ее соотечественница (из Ворошиловграда) на том же крытом рынке строго сказала, что такие, как у меня, сталинские усы имеет право носить только сам Сталин.
Конечно, чувство юмора характерно скорее для моих приятельниц, нежели моих ненавистниц. Вот я спрашиваю в хлебном киоске: «Мила! Почем тревожная вортушка?» И моя милая меня понимает — творожная ватрушка. Она мне рада: «А еще что-нибудь в этом духе сочинить можете?» Конечно, могу — «Злойка с матом» (слойка с маком).
2002
В шаговой близости
Пришел я однажды на прием к директору детского сада Светлане Петровне. Услышав о том, что я хотел бы выписать дочку из детского сада, Светлана Петровна меня невзлюбила. «Вы какой-то напряженный, — сказала она, глядя мне поверх головы. — У вас аура нездорового цвета». Аура… То-то я смотрю, что у нее на столе лежит книга с портретом Шри Бхагаван Раджниша (Ошо) на обложке. Я съязвил: «Интересно, а зачем детскому саду книги о тантризме?»
«Вы знаете Ошо?» — изумилась Светлана Петровна. Я процитировал одно из его изречений: «Нельзя включить тьму!» С этого момента Светлана Петровна меня полюбила: «Непременно приходите к нам после закрытия — расслабитесь!» Оказывается, Светлана Петровна ведет для продвинутых родителей кружок по изучению тантры — здесь, каждую третью пятницу, после 21.00, когда никаких посторонних уже нет. Теоретические занятия чередуются с практическими, в частности, по снятию с психики человека некоторых зажимов, в том числе и сексуальных. И все эти удобства — в минуте ходьбы от моего дома. В шаговой близости.
Думаю, неплохая перспектива — ходить всегда расслабленным и со здоровой аурой, но существовала и другая вероятность: облава, ОМОН отволакивает всех кружковцев в кутузку: продвинутых родителей — как тоталитарных сектантов, а Светлану Петровну — еще и как содержательницу притона.
Вот такой детский сад. Правильно говорил мой сосед по лестничной площадке: «Не надо искать приключений на свою задницу, они найдут тебя cами!»
1996
На нашей детской площадке
Давно уже стемнело, а этот мальчишка по-прежнему сидит в песочнице, возится с грузовичком. Спрашиваю: «А где твоя мама?» «В…в… вот» (мальчик заикался) — он достал из нагрудного кармана записку. Читаю: «Колпин Гриша, ул. Бестужевых, д. такой-то, кв. 98». Это значит, что Гришу надо отвести по указанному адресу. Я взял его за руку. По пути к своему дому он упирался, тянул меня назад. «Нет уж, — говорил я, — домой так домой».
— Это ваш? — спросил я, когда 98-я дверь наконец открылась.
— Мой, — сердито ответила заспанная женщина в сильно разобранном домашнем виде. Гриша прошел, дверь захлопнулась; через секунду отворилась. «Спасибо!» — крикнула женщина мне вдогонку — так же — сердито.
Возвращаясь домой через детскую площадку, я понял, что имел в виду тянувший меня назад Гриша — его грузовичок, забытый нами в песочнице.
2002
Коварные потоки
Однажды коварные воздушные потоки сорвали мой карпатский половичок, вывешенный мной на лоджии для просушки. И зашвырнули они его не вниз, а вверх — в крону березы. Ну и черт с ним! Однако общественница тетя Тоня потребовала от меня снять эту тряпку, захламляющую нашу территорию. А если это не моя тряпка? Нет, тетя Тоня, оказывается, запомнила мой полосатый половичок, глядя на мою лоджию с улицы. «Тетя Тоня, это называется — наружное наблюдение! Зачем это вам нужно?» Береза, между прочим, доходила до десятого этажа, туда один только МЧС залезет. «А ты потряси ее — может, половичок и свалится!» — примирительно сказала тетя Тоня. Я потряс — береза не шелохнулась.
Через год то же самое случилось с моим шведским пледом (два на два) — залетел в крону березы. Плед — жалко. Пришлось опять прибегать к помощи соседа и его телескопического спиннинга — забрасывая спиннинг вверх, в небеса.
2007
P.S. «Очнись! — говорил мне сосед. — Давно их уже нет — общественников. Никаких!»
Подарок человечеству
По дороге к дому наткнулся на новое кафе с запоминающимся объявлением. Зашел. Девушка в белом халате сказала: «Теперь единственная наша надежда — это соя. Она и донор наш, и наша кормилица».
— Соя? А что это?
В моем смутном представлении возникли некие бобы, созвучные фасолевым.
— Соя — это подарок Всевышнего человечеству. Так говорит наш Мэр. Еще он сказал, что нам нужно уметь консолидироваться, то есть — уметь заставить власть обратить внимание на сою.
— Ну, я не власть, — сказал я, уходя.
В запоминающемся объявлении было написано: «Соевый клуб. При клубе — кафе «Волшебница». Пресно, невыразительно. «Волшебница» напоминает «Чудесницу», кукурузу. Никогда бы такого не запомнил, если б кто-то не написал шариковой ручкой вместо зачеркнутой им «Волшебницы» коряво: «Убийца мозга!»
2008
Трубы
— В доме стандартном, но сделанном наспех Ваши трубы по-своему согнуты и перекошены.
На всех этажах
Нет и двух одинаковых! —
Мастер сказал, установщик у нас водосчетчиков.
Ушел, не установив.
Внешне — безликая типовуха,
Внутри — труб личные судьбы.
2009
Дворник
На долгое время дворники оказались изъятыми из нашей жизни, чтобы вернуться туда опять, когда в нашей, уже новой жизни — в спальных районах, — никаких дворов в строгом смысле «двор» не было.
Моего «нового», отрадненского дворника звали Николай.
На поприще наведения порядка он иногда поступал вопреки здравому смыслу и тому же порядку. Помню его высказывание, написанное у лифта на зеленой стене красной масляной краской: «Плевать и блевать строго воспрещается!»
Надпись ему велели замазать, но из-за отсутствия нужного зеленого колера стена стала выглядеть хуже, чем с надписью, тем более что сама надпись, исполненная грубым пастозным мазком, все равно прочитывалась из-под более тонкого слоя. Позже на входной двери нашего дома появилась табличка, набранная на компьютере: «Какая б…дь срывает пружину?!» Сорвали и табличку.
2004
P.S. Особенность новейшего времени — дворники-иностранцы, не склонные вступать с жильцами в «ненужно личные отношения».
У двери дома моего
Сорвали, суки, домофон
От скуки или ради цветметалла.
Трендит, бывало, среди ночи он,
Чтоб жить жильцам не показалось мало.
Жму 27, а получаю 7.
Из домофона мне кричит семерка,
Что я, наверно, чокнутый совсем,
Как этот домофон, всех доведу до морга.
Жму 27, а получаю 2.
Из домофона двойка вопрошает,
Откуда, мол, такая голова
Растет — живущему мешает?
Жму 27. Ее и получаю.
Я там живу. И потому не отвечаю,
Жильцам рассерженным подобно,
Так истерично и так злобно.
2000
А Институт высоковольтных испытаний
(проезд Высоковольтный, д. 13)
Кого он там пытал высоким вольтом?
Не нас ли, жителей Отрадного — на прочность?
Как жахнет по ушам — электротреск!
Спасибо, от прямого попаданья
Всегда Великая нас защищала китайская стена.
Но от контузии никто не уберегся.
Отсюда и нервишки — никуда
Ни к черту! Извини за грубость.
1984
***
Зол алкоголик Седов на Божье творенье без кира.
Мухи мясные в витринах на скрученных лентах висят.
Пусто в палатках и нету, увы, у таксиста. А было б?
— Было б — не дали! — в аптеке сказали, — уйдите!
Всё разобрали: «Боярышник» и «Поморин»!
Что же осталось?
1990
Живопись по жести
До того как построили метро «Отрадное», многие отрадненцы добирались домой через «Рижскую» — на каком-то очень редком автобусе, с капризными шоферами. Предпочитавшими не следовать по маршруту, а смотреть в диспетчерской телевизор. Так говорила наша очередь у остановки «Рижская» — с угрозой в голосе говорила. Впоследствии об этом говорила и вся Москва: «Взбунтовавшийся народ перекрыл движение», «Паралич транспорта на проспекте Мира».
Помню, никто из нас этому движению особого зла не желал. И — транспорту.
Просто за многие часы ожидания разросшаяся очередь в конце концов не уместилась на тротуаре и вдруг заполнила всю проезжую часть. И — весь проспект Мира.
Сейчас мне кажется, что случилось это именно в день восстания декабристов — 26 декабря — в силу того, что вся наша отрадненская жизнь проистекала под знаком декабристов. Тут тебе и главная наша улица — Декабристов, и просто улицы — Бестужевых и Пестеля, и проезд — Якушкина. Сейчас их портреты висят высоко под сводом метро «Отрадное». Живопись по жести. Помню, из-за многих недоделок открытие новой станции «Отрадное» все время откладывалось. В конце концов — в марте 1991 года — состоялось. С одним, вроде бы несущественным для движения поездов недостатком — с недоделанной живописью по жести — под потолком.
Тогда она произвела впечатление грубого подмалевка, «недокрашенного».
Бросались в глаза огрехи в цвете: в светлых местах — дикорастущий импрессионизм, а в теневых — непролазная грязь. «Потом доделают», — подумал я. Двадцать лет прошло — так и не доделали.
А зачем? Люди в метро вверх не смотрят, идут плотной толпой, глядя исключительно себе под ноги — чтоб не споткнуться.
И — правильно поступают. А живопись по жести, наверное, такая капризная техника, что для героических портретов не годится, только — для картинок в стиле наивный реализм.
1976—2011
Очередь за табаком
Она в аляске. И ее борзую Сейчас я рыжей краской нарисую
Афганскую.
А кодлу хулиганскую
Таким ядреным кобальтом покрашу,
Чтоб смылись
И слиняли на парашу
Умнее всех без очереди гады.
Здесь много всех.
Друг другу все не рады.
Но в разговорчиках о жизни и работе,
О том, что «Космос» ядовитей, чем «Пегас»,
Все — как-то движутся. В полудремоте.
И спит, один прикрывши глаз,
Я с независимой газетой,
В пальто неброское одетый,
И спит со мною говорящий
Браток, про то, что сам он — некурящий,
Но очень нужен блок для внука —
Он завтра улетает в Кострому.
И не сказать о том — такая мука
Предсмертная,
А рассказать — посмертная, что никому
Не пожелаешь: «Брат, женись на полукровке.
Она рейсфедером выщипывает бровки
И телефон берет с собой в сортир,
И если кто-то обратится: «Командир!
Который час?» Докладывай: «Прости,
Сам без понятия. Наверно, без десьти».
И если Северную ТЭЦ
Построят все же — всем звездец!»
И в этом плане несмешном
Нам суждено под неким взглядом
Стоять всю вечность за рожном
Стремиться за каким-то лядом.
А рядом
Стоят, как мы, покорны небесам,
Два брата в плане кавадрата —
Брат Байконур и брат Универсам.
И мне сказал земеля Водолей,
Что Байконуру снится Мавзолей,
Универсаму снится Зиккурат.
— Что видишь, брат?
Я —
Как этот, некурящий,
Брат впереди меня стоящий
Берет табачку внучку,
И — подходит моя очередь.
А за рамками быта
Картинка размыта.
1991
У дома 5a по Северному бульвару
Приехал ко мне в гости калмык Савр. Посидели, поговорили. И захотелось ему послушать его любимую песню «Последняя осень» Шевчука. Таковой у меня не оказалось, да и аппаратура моя была поломана. Решили пойти к крытому рынку «Отрадное», где продают кассеты и дают их прослушивать. Взяли пивка, присели на какую-то приступочку, слушаем «Последнюю осень», разговариваем. А рядом велосипеды продавались, вынесенные на улицу и поставленные друг на друга, разного цвета и величины — настоящий велосипедный рай. «Куплю-ка я твоей дочке велосипед», — решил Савр. Я его отговаривал, но Савр твердо сказал, что нет, это очень хороший велосипед и он его обязательно купит. И выбрал он не тот велосипед, что дочке по росту, а тот, что подороже.
— Так у нее же ноги до педалей не достанут!
— Ничего. Когда-нибудь достанут!
Сам сел на велосипед, да и покатил, набирая скорость. Я бегу за ним, вижу: не успеваю. И тут на моем пути возникает старуха. «Стой, сынок, — говорит она, — помоги!»
— Не могу, бабка, калмык уедет!
— Калмык дорогу найдет. А помочь мне можешь только ты.
Чувствую, что влипаю в какую-то сказку: баба-Яга, Иванушка-дурачок.
— А чем помочь-то?
Оказывается, старуха уронила клубок красной шерсти в мусорный бак. И, сколько бы она ни пыталась достать, выкатить или подцепить его оттуда своей клюкой — крюком клюки, — клубок падал вниз, на дно бака. Точно помню: дело происходило у дома 5a по Северному бульвару. «Вот тебе клюка», — сказала старуха.
Нагнулся я над мусорным баком, вижу, на дне действительно лежит красный клубок. И тут же я обернулся на старуху — не хлопнет ли она крышкой бака мне по шее?
Был похожий случай: явились ко мне два нетрезвых сантехника — чинить колено в мойке. Когда я нагнулся, чтобы проверить работу, один из них сымитировал удар кулаком мне по затылку — специально для коллеги, чтобы тот знал, как можно иной раз действовать в таких случаях.
Клубок между тем никак не вынимался, все время соскальзывал с крюка. Только я его подтяну по стеночке бака к досягаемой близости, как он опять сваливался вниз. «Это какой-то сизифов труд, — подумал я, — так может пройти вся жизнь». Дернул я в конце концов клюкой так резко и сильно, что клубок взлетел над баком, и я его поймал на лету, как мяч.
— Вот тебе, бабка, клубок!
— А клюка?
Выпавшая из моих рук клюка лежала на дне мусорного бака — вместо клубка.
— Ну, бабка! — сказал я в сердцах. — Ты меня…
— Зае…ала, сынок, зае…ала! — согласно затараторила старуха. — Только без клюки я как без рук!
Ладно. Прыгнул я в мусорный бак (известно, какая там вонища и слизкость), вылез:
— Вот тебе, бабка, и клюка!
— Дай бог тебе здоровья, сынок, век тебя не забуду!
Я подумал: надо было бы мне сразу нырять в мусорный бак, чтобы не мучиться с этой дурацкой клюкой.
Возвратился я домой, вижу: все в порядке. И калмык Савр — за столом, и велосипед — в коридоре. Конечно, ездить на нем дочка смогла только через год. Потом он сделался ей мал.
Савр пошутил по телефону, что теперь дело за автомобилем. Ну, думаю, это уже чересчур.
2002
У ящика
Плыви, плыви сиреневый туман.
И то, что с ним рифмуется, — туда же.
Почтовый ящик. Я стою, как истукан,
Читаю приглашенье к распродаже
В фасовке заводской ацетилена
И полуфабриката шоколада.
К чему бы это? Что это — эмблема?
В каком контексте, и какого ляда?
Читаю снова: да, гексахлоран,
Башкирский мед, вагон со стекловатой.
А что? Разумно: старых шуб обмен
На новые. Обидно, что с доплатой.
Тут все, что подобает человеку,
Как я — разнообразного достатка:
Коттедж. Великолепный вид на реку.
Песок. Бесплатная доставка.
Ну, как же — разбежался! В Сингапур.
Да, да, Египет, Крит, со скидкою путевки…
Я эту призывающую дурь
Воспринимаю в качестве издевки.
И тут еще свидетель Иеговы
Мне пишет:
«Завтра — всё! А вы готовы?»
1996
