Москва-2

Фотографии: Olga Ovenden, Vostock Photo, Eastnews/Gamma

Витрины на Сэвил-роу гаснут рано — часам к шести вечера выпятившие грудь манекены в сметанных на живую нитку костюмах погружаются в полумрак. На первом (по-нашему — на втором) этаже дома номер 11 зажигается свет. За ближайший час в большую комнату набьется человек сто.

К стенам приклеено несколько десятков сомнительного качества цветных фотографий обнаженных девушек и молодых людей, группами и по отдельности, в состоянии разной степени обдолбанности. Выставка называется «Naked» («Голые»). Автор, 22-летний литовец, перемещается от группки к группке, попивая вино и хлопая покрасневшими глазами. Хозяин галереи, Мэтью Боун, с уважением замечает, что художник взял у него 500 приглашений «для распространения в ночных клубах». Боун — высокий мужчина средних лет в хорошем сером костюме. Русским искусством (а «русским» в Англии остается все постсоветское) он занимается давно, но галерею открыл всего пару месяцев назад.

— До этой у меня была всего одна выставка. Дмитрий Гутов, важный художник. Я продал одну картину, под названием «Lamborgini Gallardo — мечта бедного еврея». Купил один еврейский предприниматель и увез обратно в Москву.

— Одну работу всего продали?

— А я не рассчитываю на коммерческий успех. Мне все равно нужен офис, а помещение, достаточно большое для галереи, стоит не сильно дороже.

В переводе с иносказательного британского на русский это значит примерно следующее: в Лондоне сейчас повсюду витает русский дух. Открыть галерею русского искусства в одном из самых фешенебельных кварталов Лондона — вещь, практически сама собой разумеющаяся. Деньги не то чтобы ни при чем — они непременно приложатся. Это такой город, и такое сейчас время.

НАСТОЯЩИЙ ЛОНДОН

Когда улицы деловых кварталов уже совсем опустели, из дома на Сэвил-роу выкатываются человек 20 молодых литовцев во главе с Зиновием Зиником, не очень молодым человеком и совсем не литовцем, а евреем из бывшего СССР, приехавшим сюда лет 30 назад. Он писатель, ведущий передач на Русской службе BBC, знатный специалист по Лондону. Литовцам дорог тем, что является членом, кажется, всех закрытых питейных заведений Сохо. Он покорно ведет всю компанию в знаменитейшую Colony Room, где один из литовцев, одетый в юбку и строгую блузку, засовывает голову и руки под крышку маленького пианино и что-то там глухо наигрывает. Когда Colony Room закрывается, Зиник проводит свою неугомонную толпу в соседний Jeremy?s. Литовцы немного стесняются, но приходят к выводу, что солидарность — эмигрантская или постсоветская — все спишет. Со стороны Зиника, кажется, это не солидарность, а британская невозмутимость.

— Я приехал сюда в 1976 году, — говорит он. — Я не слышал русской речи ровно год. А в 1977 году на улице услышал, как один мужчина сказал другому: «С Иваном Ивановичем пора кончать». Не знал, как это понимать, но на всякий случай поспешил подальше. А теперь русская речь повсюду. Но они ведь ничего не понимают. Сходи на Бонд-стрит — и ты поймешь, как они представляют себе Лондон.

Бонд-стрит — главная торговая улица Лондона. Каждый дом — бутик. В каждом бутике — русскоговорящие покупатели. Недавно мэр Кен Ливингстон публично поблагодарил русских за то, что спасли экономику города после 11 сентября: они приезжали в количествах не меньших, а даже больших, чем до теракта. Сейчас около 8% возврата НДС при выезде из страны приходится на долю российских туристов — цифра гигантская.

НАСТОЯЩИЕ РУССКИЕ

Впрочем, это не единственный русский шопинг в Лондоне. «Куплю себе облепиху, перетертую с сахаром. — 28-летний журналист Александр предвкушает поход в русский магазин Kalinka. — И кефир. Кефир — это да». «Кефирас», — мечтательно произносит он. Большинство продуктов в «русский» магазин поставляется из Германии, где уже сформировалась пищевая индустрия, обслуживающая два миллиона немецких «русских». С тех пор как страны Балтии вступили в ЕС, стали поступать продукты и оттуда. Популярный кисломолочный продукт теперь называется kefyras.

Согласно мифу, упорно тиражируемому и в России, и в Англии, Лондон — это такая «Барвиха в изгнании». Лондонцы увлеченно следили за соревнованием между Романом Абрамовичем и Леонардом Блаватником, положившими глаз на один и тот же дом в районе Белгравиа. Выиграл Блаватник, заплативший 75 миллионов долларов. Впрочем, у Абрамовича один дом в этом районе уже был.

Но есть и другой русский Лондон, район станции метро Queensway, где в многоэтажных домах сдаются не квартиры, а комнаты — фунтов по 100 (долларов 200) в неделю. Комнату можно делить на двоих, а то и на четверых. Здесь бок о бок живут русскоязычные литовцы, украинцы и собственно русские. Последние две категории для удобства обзаводятся фальшивыми литовскими паспортами, продающимися неподалеку за 50 фунтов. Для пересечения границ такой не сгодится, но для открытия счета в банке сойдет.

Рядом крытые торговые ряды: продаются видеокассеты с русскими фильмами, паленые джинсы D&G и матрешки. Продавщица матрешек объясняет: «Приходят и наши для иностранцев покупать, и иностранцы для себя». Иностранцами здесь называют всех нерусскоязычных, и эта языковая привычка характерна для всех слоев иммигрантского общества. Еще в торговых рядах есть ресторан Samovar, где за 6 фунтов 50 пенсов — небывало низкую для Лондона цену — можно съесть «комплексный обед»: «Борщ + Пельмени или Сосиска с гарниром + Кисель». Вместо этого почему-то приносят зверски пересоленные котлеты с картофельным пюре + гречневую кашу + кисель.

Ресторан Samovar, магазин Kalinka, а также магазин Beryozka есть в любом городе, где живут русские. Но в Лондоне эти заведения какие-то бледные, безликие, с минимальным ассортиментом. В американских городах русские магазины служат неформальными центрами общины: там обмениваются сплетнями и вывешивают объявления о поиске домработницы. Так повелось, что в старых центрах русской эмиграции магазин — это больше, чем магазин: это привет из дома, от бабушки, которая готовила когда-то точно такой же паштет. В Лондоне же это просто магазин. Здесь продают то, что нельзя купить в других местах, — вроде как в специализированной сырной лавке, где продают сорта, которые не купишь в супермаркете. Никаких «приветов из дома» — нынешний эмигрант отличается от эмигранта прежнего именно тем, что при желании может запросто съездить к своей бабушке в гости. «Мы можем в любой момент поехать назад, мы даже ездим туда, — говорит Демьян Кудрявцев, поэт и предприниматель, советник Березовского, живущий между Москвой и Лондоном последние четыре года. — Мир свободен, мир открыт».

У старых иммигрантов новые вызывают чувство, близкое к восхищению. «Приезжают люди, которые интернациональны уже от рождения, — говорит Михаил Борщевский, бывший советский ученый и российский предприниматель (он руководил первым частным банком в СССР), с 1990 года живущий в Лондоне. — Они приезжают работать, учиться, посмотреть, что тут и стоит ли им возвращаться».

НАСТОЯЩАЯ СВОБОДА

Иными словами, их сознание не катастрофично. За исключением человек 20—30, находящихся в розыске (Березовский, Юлий Дубов, около 20 бывших сотрудников ЮКОСа), русскоязычные жители Лондона не изгнанники и не политэмигранты, а просто молодые, образованные, амбициозные европейцы. Почему они едут именно в Лондон — понятно. Это настоящий мегаполис, где каждый может остаться анонимным — а следовательно, быть самим собой. «Лондон всегда был центром миграции, — объясняет Александр. — В XVI-XVIII веках сюда ехали итальянцы, евреи. В XVIII веке сюда ехали из Восточной Европы. Здесь привлекает ощущение свободы. В Москве всегда чувствуешь спиной милицию. Здесь ты не должен носить с собой документы. Здесь никого не волнует, как ты одеваешься, как ты выглядишь. Здесь не подвержены тупой моде: что в этом году все едят суши, а в следующем — мраморное мясо. Здесь нет фейсконтроля в барах. Это свобода от общества. В Европе тоже есть свобода, но вот такого невмешательства в личную жизнь на континенте нет. Когда мы шли в Париже по улице, держась за руки, на нас смотрели. Здесь всем это абсолютно безразлично». Саша и его друг Коля приехали из Москвы учиться в аспирантуре, но познакомились они, как многие иммигрантские пары, уже здесь.

Англия не поощряет иммигрантских иллюзий: иностранец никогда не станет англичанином (как он мог бы стать, например, американцем — именно поэтому от иммигранта в США требуются героические усилия), поэтому волен оставаться собой.

Уже за это Англии можно простить и левостороннее движение, и относительно недавнее, а потому недостаточно близкое знакомство с центральным отоплением, и таинственный отказ от внедрения смесителей холодной и горячей воды. Добавьте к этому то, что образованные россияне, как правило, владеют английским. Плюс самая либеральная иммиграционная политика и самая здоровая экономика в ЕС. Выбор Лондона почти очевиден.

Другой вопрос — что россияне делают в Лондоне. У столицы русской эмиграции всегда был некий проект. В Париже был, например, проект «Мертвые души» — бывшие богатеи распродавали то, что у них уже отняли. В Берлине главным был проект по свержению власти большевиков в России. У Нью-Йорка был «культурный» проект.

Лондон легко заподозрить в том, что его проект тоже связан со свержением режима в России: присутствие здесь Березовского и его немногочисленной, но яркой команды помощников, советчиков и соратников создает видимость всепоглощающей деятельности по подрыву государственного устройства России. Но если отмести немногочисленных политэмигрантов, остаются люди, живущие в Лондоне так, как эмигранты из многих стран жили давно и повсюду, а эмигранты из России не жили раньше нигде и никогда — спокойно путешествуя на родину и обратно, не исключая для себя возможности вернуться туда навсегда. То, в какой мере они интересуются Россией, часто зависит от их профессиональной деятельности: банкиры, которые занимаются Россией, вынуждены за ней следить, а те, кто больше занят, допустим, Западной Европой, про родину иногда подзабывают. Но заняты они все в основном собой: они приехали сюда расти.

«Я здесь поняла, что Москва — провинция, — говорит 26-летняя Марина. — Здесь молодежь в 17—18 лет уезжает на год посмотреть мир. Если бы у меня была такая возможность, я бы, может, выбрала себе другое место жительства и другую работу». Имеется в виду не финансовая возможность, Марина из вполне обеспеченной московской семьи, и не юридическая — она по-прежнему живет с российским паспортом и вынуждена получать визы, как раньше. Имеется в виду возможность осознанная: здесь так делают другие, и поэтому Марина научилась мотаться на выходные на континент, а в отпуск — в Таиланд.

Марина приехала два года назад: международная пиар-компания, в которой она работала в Москве, предоставила возможность поработать в лондонском офисе. Сразу выяснилось, что это совсем другая работа. «Первое, что поразило, это количество вещей, которое люди успевают сделать за день. Русское „встретимся где-нибудь в районе, перетрем пару часов“ здесь превращается в 15-минутный conference call». Марина не похожа на оголтелую карьеристку — она скорее напоминает старшекурсницу университета, причем не обязательно отличницу. Она из тех студенток, которые способны прийти в восторг от того, что их чему-то научили. Из таких получаются благодарные иммигранты.

«Я еще поняла, что русские врут, — продолжает Марина. — Здесь „я тебе перезвоню попозже“ означает именно то, что тебе перезвонят попозже». Или вот еще пример. Когда Марина снимала свою первую квартиру — а живет она в центре Лондона, месте не особенно живописном, но зато удобном для многочисленных Марининых гостей, — у нее потребовали рекомендательное письмо. Марина попросила образец. Представитель владельца квартиры ее не понял. Марина настаивала: «Ну черновики-то у вас есть? Ну дайте что-нибудь, мне подпишут». Они говорили на разных языках: от Марины требовался содержательный документ, она же готова была предоставить «бумажку».

НАСТОЯЩАЯ НЕВОЗМУТИМОСТЬ

Подобные истории есть почти у всех иммигрантов. Предприниматель, писатель и политэмигрант Юлий Дубов, например, сменив квартиру, пригласил в гости портера — это и консьерж, и старший по подъезду в одном лице — из своего старого дома и долго расписывал, насколько же лучше Дубовым живется на новом месте. И лишь потом понял, что совершил бестактность (портер, разумеется, виду не подал). Саша, приехав в Англию по школьному обмену, попытался сообщить принимавшей его семье, что собирается стать предпринимателем. Посмотрел в словаре, нашел перевод слова «предпринимать» — undertake — и образовал существительное: undertaker (похоронных дел мастер). Даже невозмутимая английская семья не могла скрыть своего удивления. Сотрудница банка Алевтина Непомнящих, приехав учиться в школе, заявилась в столовую в… Она запретила мне писать, в чем именно, в общем, в том, что было тогда модно во Владивостоке. Папа у Алевтины, который, по ее словам, «занимается бизнесом, ничего определенного», решил вложить солидные средства в образование дочерей, прислав сначала Алевтину, а четыре года спустя ее младшую сестру Олю поучиться в частной школе для девочек. Алевтина вытерпела и незнакомый язык, и присутствие в комнате еще трех девочек и по окончании школы поступила в Оксфорд. Ее сестра испытания частной школой не выдержала, удрала к ней в Оксфорд и закончила школу там. Теперь Аля работает в банке, Оля учится на дизайнера, и вместе они снимают красивую, но не очень обжитую квартиру неподалеку от Victoria Station — главного лондонского вокзала. Аля не знает, как ответить на вопрос, почему, получив образование, она не вернулась в Россию: «Семь лет прожить в стране — и все бросить? Для меня Англия — родное место. В Россию? Может, и вернусь когда-нибудь. Но сначала надо стать профессионалом в какой-то области». На прошлой неделе Аля впервые совершила all-nighter — работала всю ночь. Так заведено в ее бизнесе, причем проработав всю ночь, молодые банкиры не заваливаются спать, а совершают блицпоездку домой, принимают душ, переодеваются в свежий костюм и возвращаются на работу. По мере разговора выясняется, что у нее нет времени ни на что — ни на чтение («вот дочитаю свой Vanity Fair когда-нибудь…»), ни на то, чтобы следить за новостями из России («я же не работаю с Россией»).

Таких «сделанных в Англии» иммигрантов в Лондоне ненамного меньше, чем подростков, которых лет семь или десять назад отправили сюда учиться заботливые родители. Они не англичане — нет, они дружат почти исключительно с «приезжими иностранцами», то есть нерусскими иммигрантами, — но они типичные лондонцы: образованные, целеустремленные, уверенные в себе. Иммигранты, приехавшие сюда раньше, признают, что благодаря им они перестали стесняться своего российского происхождения. Впрочем, некоторые считают их чересчур «хищными» — так выразился Михаил Борщевский.

Выглядеть хищным или просто материально озабоченным англичанину, конечно, не пристало — и иммигранты, хотя зарабатывают деньги старательно и, как правило, успешно, перенимают у аборигенов эту неприязнь к чрезмерным проявлениям материального мира. Видимо, поэтому случаются такие разговоры, какой произошел у меня с галеристом Мэтью, всячески дававшим понять, что коммерческая сторона его дела ему неизвестна и неинтересна. Примерно то же вышло и с Михаилом Борщевским, долго рассказывавшим мне о журнале, который он издает вместе со своим сыном. Журнал называется Herald of Europe, печатает крупнейших интеллектуалов Европы, выглядит в высшей степени импозантно — как и помещение на исторической площади Сент-Джеймс, где он располагается. Я, наконец, не выдерживаю и спрашиваю, как же Борщевский зарабатывает деньги. «Ну, можете упомянуть, что я занимаюсь commodities» (товаром, в смысле товарной биржи. — Прим. ред.), — нехотя разрешает Борщевский.

Похожий разговор происходит и в редакции русскоязычной газеты «Курьер». Богом забытая окраина на севере Лондона: широкие улицы, низкие, похожие друг на друга офисные здания, дисконтные магазины. Редакция занимает обшарпанное помещение с подвесными потолками, загораживающими часть окон. На низком столике рядом с диваном — копченая колбаса и пол-огурца. Сильно пахнет и тем и другим. В кабинете главного редактора Наташи Шуваевой висит фотография, на которой она стоит рядом с Михаилом Горбачевым. Хотя Наташа совсем не похожа на англичанку — она, пожалуй, ничем не выделялась бы среди женщин средних лет, в больших количествах встречающихся в московском метро, — она не только думает, но и живет очень по-британски. В частном доме в Хартфордсшир, графстве к северу от Лондона («очень хорошее графство — и по уровню преступности, и по количеству миллионеров»). Девятилетняя дочка учится в хорошей школе. Бизнес, основанный 12 лет назад в гостевой спальне Наташиной квартиры, теперь кормит не только их семью, но еще и 7 штатных и 22 внештатных сотрудника.

Что-то не сходится: при обороте около 350 тысяч фунтов в год газету нельзя считать очень прибыльной. «Ну, здесь такое количество сейчас интересных людей обосновалось, — начинает объяснять Наташа. — К нам обращаются агентства по недвижимости, чтобы мы им приводили клиентов в Белгравиа. Люди обращаются, чтобы подобрать школу для ребенка». Цена договорная. «Мы сидим на информации, — продолжает Наташа. — Мы делимся ею на страницах газеты, но зачастую приходится людям напрямую помогать».

Появляется отчетливое ощущение, что все лондонские иммигранты, как в том анекдоте, «еще немножечко шьют». Наташа сообщает мне, что «у русских такая предпринимательская жилка». Видимо, такие здесь русские.

НАСТОЯЩИЕ ДЕНЬГИ

Понятно, что эта предпринимательская жилка, скорее всего, проявилась бы у этих людей и дома. Но чем дольше они здесь живут, тем больше понимают: в России это выглядело бы по-другому. Смысл английского богатства в том, чтобы приблизиться к идеальному состоянию англичанина — абсолютному спокойствию. Можно заработать деньги в России, а спокойствие купить в Лондоне. Можно приехать в Лондон и здесь заработать себе на спокойствие. При практически нулевой безработице это может сделать почти каждый.

Но спокойствие развращает. «Когда я попадаю в Россию, трудно привыкнуть к тому, что в общественном транспорте ловишь на себе ненавидящий взгляд, — говорит Михаил Борщевский. — Не потому, что я как-то одет. А из-за выражения лица. Здесь я иногда натыкаюсь на недоуменные взгляды, но на агрессивные — никогда».

Максим Буев, человек другого поколения и иммигрант другой волны, повторяет слова Борщевского почти в точности. «Здесь ты расслабляешься, потому что в людях нет агрессии, — говорит он, причем говорит громко, потому что мы в пабе, где мужики уже несколько минут орут нечеловеческими голосами. — В России везде культ сильного. Когда там живешь, ты к нему привыкаешь. Когда я только приехал, я тоже все время пытался доказать, что я самый крутой. Сейчас расслабился, никому ничего не доказываю».

Максиму 30 лет, он приехал пять лет назад учиться в аспирантуре в Оксфорде, теперь применяет свои математические познания в Сити: занимается количественным анализом ценовой динамики. Утверждает, что, вероятно, поедет работать в Москву. Поверить в это трудно: он для Москвы, кажется, уже неприспособлен. Мало того что он недостаточно агрессивен, он еще и законченный патриот Лондона: сообщает, что Олимпиаду 2012 года Лондон выиграет «как пить дать». Кажется, все-таки московская девушка Максима сама сюда переедет — тем более что ее родители давно уже живут в Лондоне.

Когда-нибудь — и, наверное, скоро — у Максима и его девушки появится ребенок. Еще через некоторое время родители поймут, что ребенок их — англичанин, и не только по паспорту, а и по всем остальным признакам. Тогда начнется новый этап их эмиграции. Они, скорее всего, перестанут говорить о возвращении в Россию как о некой постоянной возможности — у людей с детьми вообще меньше свободы передвижения. Они начнут создавать новую Россию вокруг себя, чтобы приобщить к ней своего ребенка-англичанина. Так бывает всегда, и в Лондоне это уже происходит по инициативе иммигрантов предыдущего поколения.

Когда журналист Леонид Фоменко выяснил, что его сын не способен поговорить по телефону с собственной — русскоязычной — бабушкой, он организовал школу. Она называется «Гимназия номер один», и ее существование, причем именно под этим многообещающим порядковым номером, безусловно доказывает, что Лондон — столица новой русской эмиграции. Школа построена по принципу лучших советских спецшкол, в ней преподают вузовские педагоги. Кроме русского языка и литературы дети в возрасте от 3 до 15 лет изучают историю, математику, драму, рисование, искусствоведение, музыку плюс предмет под названием «развивающее обучение». Происходит это каждую субботу. Приходят 50—60 детей. Это, конечно, стоит существенных денег — зато на выходе родители получают детей, способных в самом широком смысле говорить с ними на одном языке.

Здесь и открывается проект русского Лондона. Точнее всех определил его сам Фоменко: «Бабло побеждает зло». Конечно, Фоменко понимает это по-своему, а Березовский — по-своему. А Алевтина Непомнящих, кажется, еще не совсем понимает, но уже чувствует.

Марина говорит так: «Я уже сейчас понимаю, что я не вернусь. То есть я вернусь как иностранец — например, заработать денег на новом рынке. Я вернусь как иностранец, который строит вокруг себя свой собственный мир, ездит с водителем, но работает, потому что эти русские работать не умеют. И тут у меня будет преимущество, потому что я понимаю местный менталитет. И я одно могу сказать: мои дети не будут иметь только красный паспорт».

Такая вот смешная история. Эмигранты прошлого — те, кто покидал родину навсегда, бежал не оглядываясь, — неизменно мечтали вернуться, и многие возвращались, когда происходившие в России перемены это вроде бы позволяли. Новые эмигранты, не думающие о бегстве, не думают и о возвращении — многим оно окажется ненужным. Даже новые политэмигранты понимают: это может произойти и с ними. «Я не думаю, что Путин вечен, — говорит Юлий Дубов. — Закончится — поеду обратно. Если еще будет хотеться».

За 15 лет в Лондоне Михаил Борщевский стал похож на британца. Это внешнее. «Британский паспорт удобен, чтобы ездить по миру. Я нигде не выдаю себя за англичанина. Я русский еврей. Это такая порода».

Все больше молодых русскоязычных банкиров проводит рабочие дни и ночи в небоскребах Канари-Уорф — районе Лондона, где сосредоточены представительства американских банков.

Район Белгравиа (вверху и на противоположной странице) — знаменитая «лондонская Барвиха». Здесь покупают дома олигархи. Абрамович и Блаватник даже боролись за один и тот же дом.

Юлий Дубов приехал в Лондон туристом и предпринимателем. Стал политэмигрантом и писателем. Ему нравится.

Максим Буев утверждает, что мог бы вернуться в Москву. Поверить в это трудно. Да он и сам не верит: расслабился, говорит, в спокойном Лондоне.

Сестры Непомнящих, Аля (слева) и Оля. Родители прислали дочек из Владивостока в Англию учиться в частной школе для девочек. Девочки отучились, теперь живут в Лондоне, с родителями встречаются в США.

По мнению старых иммигрантов, новые представляют себе Лондон именно таким. Это не совсем так. Но и таким тоже, конечно.