Море внутри

Иллюстрация: Дарья Рычкова

Отдых на природе — летняя одержимость большого города. Большой город так устает от самого себя — от пробок, от шума, от пестрого однообразия рабочих дней, — что к концу недели хочет одного: порвать с цивилизацией и бежать, бежать, бежать. Куда-нибудь недалеко (ведь дома еще куча дел), но чтобы минимум цивилизации и максимум природы, спасительной незамутненной природы, которая подлечит твои обугленные нервы, окутает тишиной с кузнечиками, загипнотизирует картинкой с большим голубым небом, украшенным облаками-барашками.

Вокруг только и слышишь: съездили туда-то, отдохнули — во! Мол, всего-то ничего от Ростова, а природа! А красота! «Все, — сказал я семье в одну прекрасную пятницу. — Начинаем отдыхать».

Есть, конечно, Левый берег, но поскольку в своей досемейной жизни я часто бывал там на всевозможных мальчишниках, для отдыха семейного он показался мне неподходящим. Ассоциации не те.

Для дебюта выбрали Ростовское море: практически в черте города, но — говорили нам знакомые — отличное место для шашлыков. В названиях, которые большой город дает своим в меру сохранившимся клочкам живой природы, — уйма географической романтики. Шлагбаум, загорелые юноши собирают умеренную дань за въезд к морю. Где еще в этом мире жестокой конкурентной борьбы встретишь эдакий останец бизнеса 90-х, когда можно было, не утруждая себя настоящей работой, поставить в нужном месте шлагбаум — и зарабатывай на здоровье. Море оказалось заболоченным берегом: взгляд упирается в стену камыша и, нащупав в ней дыру, ложится на зеленоватую маслянистую воду.

Пожарили шашлыки. Съели шашлыки. Начали собираться домой. Сын успел отловить в камыше черепаху с надколотым панцирем. А я раз десять сходил к расположившейся метрах в десяти компании с просьбой не материться. Молодые люди каждый раз кивали и на какое-то время переходили на литературную речь. Но ненадолго. Им было трудно. Всю неделю на работе им приходилось держать себя в руках, говорить без мата, выкать неприятным им людям — на природе они, понятное дело, желали расслабиться. И мы тоже. Увы, расслабляться неподалеку друг от друга оказалось невозможно.

Следующей нашей попыткой стали Голубые Озера: за Батайским мостом сразу направо и по грунтовке, вдоль камышей. Обещанных озер не нашли — только одно. Цвета его не помню. Здесь мы даже не расчехлились. Шлагбаум, пятачок усеянного бычками песка, беседки, занятые яркими блондинками и коротко стриженными мужчинами в золотых (а может, поддельных) цепях. Над пляжем мужественно грустил шансон. Я не люблю шансон.

Разворачиваясь, угодил задними колесами в мусорную яму. Пришлось среди одинаковых мужчин в цепях отыскать смотрителя пляжа — тот за флакон пивасика подогнал свою «ниву» и вытащил меня из ямы. «Ничего, — пытался я нагнать оптимизма на приунывшую семью. — В парк поедем».

Самым диким и безлюдным — поскольку на отшибе, — как нам казалось, должен быть парк Авиаторов, что по дороге в аэропорт. Увы. Плотность воскресных отдыхающих здесь была несовместимой с отдыхом. Парк напоминал коммуналку, в которую жильцы натаскали зелени и расселись почему-то не за столами, а прямо на полу, расстелив кто тряпки, кто газеты. Как говорится, на любителя. Мы искали другого.

«Самарское! — доложил я в следующую пятницу. — Говорят, там отлично». И мы поехали в Самарское, на карьер. Пару раз уточнив дорогу в самом Самарском, выехали к лесопосадке, за которой сверкал простор и желтел обрывистый песчаный берег. Вот оно! Подъехать к берегу оказалось не так-то просто: все дорожки перекопаны аккуратными метровыми канавами. Чуть позже мы выяснили, для чего были эти канавы, разглядев на другой стороне карьера шлагбаум — обязательный элемент дикого отдыха: а нечего задарма, на неокультуренной территории.

Между кустов, по колдобинам — но все же проехали. Место было чудесным. Когда-то. Пока не познало отдыхающих. Но не надо капризничать! За полчаса с облюбованных пяти квадратных метров природы собрали два мешка мусора и были готовы упасть животами к солнцу и наслаждаться, наслаждаться изо всех сил. Заросший деревьями небольшой мыс, нависший над берегом. Травка. Кажется, жаворонки. И мы упали животами к солнцу и прислушались к жаворонкам (если это были они). И минут через десять, наверное, услышали громкий радостный мат. На этот раз — девичий. Он доносился, казалось, из-под земли. Подошел к краю обрыва — внизу, на полоске замусоренного берега загорала стайка юных особ комсомольского возраста. Я попросил их называть друг друга теми словами, которыми они называли, немного потише. Они обиделись, но исполнили мою просьбу. А еще через минут двадцать прямо к нашему мысу стали съезжаться видавшие виды «копейки» и «девятки», и из них выходили люди, люди, люди. Печальное открытие: у местных здесь был пляж. Мы уехали. От расстройства процарапал борт машины о ветку.

— По крайней мере одно мы уяснили, — сказал я, чтобы хоть как-то, хоть задним умом подняться в глазах семьи. — Мусор — это знак. Если есть мусор — значит, скоро будут те, кто его тут оставил. Они так территорию метят.

И мы решили, что в следующий раз поедем в одно место, о котором нам — по большому секрету — рассказали знакомые: «Недалеко от Ростова — а природа! А зелень! И почти никого».

Если знакомые наврали — мы тоже куда-нибудь их отправим. Мы теперь знаем много хороших мест.