Микрофон без театра

Почему мы долгое время позиционировали себя как самую начитанную страну в мире? Да потому что у нас был «Театр у микрофона» и множество разных литературных радиопрограмм. Уникальный, восхитительный жанр, можно сказать, прямой массаж воображения, практически сплошь состоявший из шедевров. Куда он делся? Неужели стал никому не нужен? Ольга Толстецкая, горячая поклонница исчезнувшего аудиоискусства, решила выяснить, куда радиотеатр делся и не ждать ли нам его воскрешения.

Первый советский радиоспектакль вышел в эфир 25 декабря 1925 года в постановке директора Радиостанции имени Коминтерна Николая Осиповича Волконского. Это была инсценировка книги его прабабушки «Вечер у Марии Волконской».

Подлинная история из жизни группы товарищей, впоследствии названных декабристами. Спектакль прозвучал в день столетнего юбилея этой странной трагикомедии, случившейся на Дворцовой площади во время коронации императора Николая I.

Представляю себе: раннее декабрьское утро, народ нарядно приоделся, выпил по стопке водочки и собрался на площади – праздник все-таки какой-никакой, а эти невеселые люди столпились по центру и давай кричать: «Мы Николая не хотим! Константина на царство – и конституцию». А Николай, главное, накануне еще сам отказывался и того же Константина уговаривал: «Кость, ну что тебе стоит, помоги родственнику, поправь страной». Тот руками замахал: чур меня, чур – и сбежал из столицы. На чугунных ногах, скрепя сердце, вышел будущий император к народу, а народ ему свинью такую подложил. Что это было? Зачем? С чего они взяли, что Константин лучше? Как я ни стараюсь, до сих пор не пойму.

А те, кто слышал постановку Николая Волконского, знают наверняка. Счастливые. Я завидую им. Без дураков. Мне правда интересно. Как было интересно в далеком детстве, сидя на кухне под радиоприемником, глядя на серую, скучную родину за окном, слушать радиотеатр. За окном всегда были сумерки и лил дождь.

Как я жила в это время! Какой полной, настоящей жизнью!

Он говорил мне: «Ты чувствуешь, что тебе нужна другая дорога, более широкая, что тебе суждены другие цели, но не знаешь, как это сделается, и в тоске своей не любишь все, что тебя окружаетѕ»

А я отвечала: «ѕ»

Бред безумья и страсти,

Бред любвиѕ

Невозможное счастье!

На! Лови!

Мы умирали вместе и назавтра воскресали снова, чтобы полететь на астероид Б-612.

Мы любили друг друга.

Куда он делся? Когда? Я даже не заметила. Не заметила, как осталась одна. Где он теперь? Может, просто переехал да адрес новый оставить забыл?

Я позвонила знакомой, Татьяне Аксененко, которая много лет работала на радио.

– Тань, а ты кем работала на Качалова?

– Режиссером по актерам в детской редакции.

– А в какие годы?

– С конца 80-х.

– То есть во времена самого расцвета?

– Какого расцвета?! Это был самый что ни на есть закат. Я застала еще годы хорошие, когда были «Театр у микрофона», «Радиотеатр», «В стране литературных героев», «АБВГДейка», «Радионяня», «КОАПП». Когда там работали Рассадин, Лия Веледницкая, Тарнов – столпы. Я девочкой еще их передачи слушала, но потом все это как-то мгновенно облетело, «как с белых яблонь дым». Новый главный редактор пришел, радио отсоединялось, упразднялось, но это был период общего распада. Это и телевидения коснулось – всего, всей страны. Это стала коммерческая станция, все перегнали в прямой эфир, поломали. Как раз у меня на глазах все это и загнулось. Старые люди ушли на пенсию. Оптом. Дали сверху сигнал – выводи. И их не стало. А новые, которые пришли, не очень опытные, не очень знающие, но очень прыткие, и начали работать в прямом эфире. Дух другой пошел. Это была уже другая жизнь – и, кстати, очень достойно люди ее прожили, – а потом и остатки распались. Разошлись кто куда. Но сейчас тоже много хороших радиостанций. «Эхо Москвы», к примеру, 50 серий «Клуба знаменитых капитанов» недавно прокрутило. Просто им трудно транслировать крупные формы, спектакли, у них каждые полчаса информационные программыѕ

– Я недавно поняла, чем литература отличается от журналистики – тем же, чем рок от попсы: одно – это знание, другое – информация. Ничего не имею против нужных новостей. Но я не могу понять, почему мне рассказывают, кому и за какие деньги продала невеста Маленченко права на вещание со своей свадьбы, что съел Путин в рождественский вечер? Кто кому дал в морду в Государственной думе? Зачем мне эти сплетни? Пушкин, между прочим, умереть не поленился, чтобы сплетни прекратить. Я не конкретно про радио, я про моду на цинизм. На нелюбовь. Это самоубийство. Любовь – единственный проводник к творчеству. Поэтому его сейчас так мало.

– На «Радио России» делают спектакли, и детская редакция у них есть. Просто уровень другой. Какие раньше артисты работали! Раневская, Бабанова, Прудкин, а сейчасѕ

– Сейчас, если телевизор посмотреть, кроме Киркорова, Галкина и Орбакайте артистов и вовсе нет!

– Я не знаюѕ Тебе надо с Лией Веледницкой поговорить, она режиссером на радио работает, по-моему, со дня его создания и по сегодняшний день. Сейчас Аверченко поставила в каком-то частном радиотеатре. С Табаковым в главной роли.

– В частном?! О как! Спасибо. Поговорю.

•••

– Лия Борисовна, вы, рассказывают, закончили работать над Аверченко?

– Слава богу, что появилась возможность работать. Есть такой человек – Виктор Трухан, он построил свой центр, и там мы записываем спектакли, которые бесплатно потом отдаем на «Радио России».

– Почему бесплатно?

– А мы пишем их на гранты от государства. В прошлом году записали, а на этот денег еще не дали. Могут не дать вообще.

– Лия Борисовна, а вы в каком году пришли на радио?

– В конце 1945-го. В это время там работали великие художники. Лучшая, на мой взгляд, Роза Иоффе. Это «Буратино», «Хозяйка Медной горы», «Маленький принц» – всего не перечислитьѕ

– А где они все? Ученики их где?

– На улице. Ведь радио-то нет. Того, на котором я проработала сорок лет и четыре года. Когда наступила эта великая революция под названием «Распад Советского Союза», все это рухнуло в одночасье. Организовалось «Радио России». Которое не взяло к себе фонд с этими потрясающими, уникальными работами. Это унизительно. Унизительно для русской культуры. А на новые нет денег. Радиотеатр – вещь, рассчитанная только на мастеров. Из выразительных средств – голос. Его ничем не прикроешь: ни декорациями, ни костюмами. По голосу слышно все. Поэтому, конечно, актеры очень любят работать на радио, но немногим удается. Только очень хорошим. А им нужно платить.

– А разве много нужно, чтобы крутить старые спектакли?

– Много. Сейчас возможности у радио совсем другие. И что самое трагичное, а для меня – безумно болезненное: 40 лет работы – и никому это не нужно. Я наделала неизмеримое количество композиций, передач, спектаклей. Больше ста из них причислены к золотому фонду – это значит вечное хранение, – и все это сыплется где-то на складе. Их не повторяют. Денег на достойное хранение тоже нет. И сейчас даже нет заведующего радиофондом. Старый умер, а нового так и не назначили. Современные люди в основном радио не слушают. Может, оттого и не слушают, что все лучшее, чем оно славилось, ушло. А раньше было очень популярно. И государство за ним следило. В хорошем смысле. Заботилось. Потому что в этой огромной стране мало у кого были телевизоры. А в театр, если ты не жил в Москве, Ленинграде или другом большом городе, у людей не было возможности попасть. Даже читать лучшие произведения русской и зарубежной литературы не все могли. Много работали.

– А сейчас разве иначе?

– Думаю, почти так же. Радио – уникальная вещь. Оно не отнимает рук. И глаз. Можно выпиливать лобзиком по дереву, готовить ужин и слушать радио. Так что аудитория была огромная. После спектакля «Завтра была война» мне слушатели прислали около 70 тысяч писем. Мы действительно были нужны. Я думаю, страна у нас была самая начитанная в основном из-за радиотеатра – это жанр, который ближе всего к автору. В театре, на телевидении Пушкина, Гоголя, любого классика переписывают не всегда талантливые сценаристы, а на радио остается авторская речь. Это его интонация, его отношение к героям, событиям. В театре автора нет.

И еще в театре исключается фантазия зрителя. Мне навязывают чужие образы, чужое виденье жизни, чаще всего совсем неблизкое.

Я пережила тяжелые минуты, когда смотрела «Дубровского». Миша Ефремов – прекрасный артист. Но как же мне увидеть в нем Дубровского? Пощадили бы хоть нас, стариков. Мы же все-таки помним еще, как выглядели и разговаривали герои.

– Героев раньше больше было?

– Каждый второй. Это было модно. Война только закончилась. Человеческое достоинство, честь, свобода, храбрость, любовь – отдать за них жизнь казалось естественным.

– Но ведь свободы тогда никакой не было? И с достоинством, насколько я знаю, было как раз не прожить.

– Деточка, это внутренние понятия, не внешние. Раньше нас драли снаружи, сейчас изнутри. Свободы при коммунистической диктатуре было гораздо больше, чем при диктатуре денег, жадности, вкусовщины. Хотя лирических героев и тогда было мало. Социальные – да. Лирические, как и любовь, редкость во все времена. Радиотеатра вы уже не застали. Вы уже не слышали ни «Неточку Незванову», ни «Детство Темы», ни «Бегущую по волнам», ни «Дубровского»ѕ

– Слышала. Все слышала. А «Дубровского»-то точно. «Не плачь, Маша, не плачь, не плачь – солнце взойдет. Не прячь от Бога глаза, а то как он найдет насѕ» Или это из другой какой-то пьесы?

– Не могли вы их слышать.

– Слышала!

– Назовите хоть одного актера из этих постановок.

– Не знаюѕ Яѕ Неточкой была я. И Дубровским тоже. Они были со мной дома. И я не ассоциировала их с артистами. Героем был Васька из параллельного класса. В школе он прикидывался дураком, а в моих мечтахѕ Это было как сны. Когда сюжет задан кем-то другим, а наполнен твоей собственной жизнью. Так вот, в моих снах – как выясняется, в вашей постановке – Василий был прекрасен. Такой мощный, и тонкий, и мудрый, и нежный, и ужасный. Великолепный. Завораживающий.

– Вы правы. Я тоже в детстве, когда начинала слушать, не знала ни одного артиста. Радио – это такое личное, честное, интимноеѕ Как он угадал?

– Кто?

– Брэдбери. Я делала «451° по Фаренгейту». Яковлев играл и Бабанова. Она играла 18-летнюю девочку в 67 лет! Такое возможно только на радио. В городе, где жила ее героиня, люди не ходили пешком, разговаривали только по телефону, избавлялись от книг, смотрели целыми днями телевизор и думали мыслями, из него почерпнутыми. Тогда это было фантастикой. Сейчас – документальная журналистика. За границей давно так живут. Но у нас! Как могло это случиться?

– Как?

– Мое дело – художественное радиовещание, а анализ и выводы – это к доктору искусствоведения, профессору Шерелю.

•••

– Профессор, а что сейчас происходит с радиовещанием? Может, в век телевидения и всяких там компьютерно-мобильных технологий оно просто исчерпало себя?

– А раньше что с ним было, вы знаете?

– Нет. В общем нет.

– С самого начала, с 1924 года, начались споры о том, как будет развиваться это средство массовой коммуникации, объединяющее интересы миллионов людей. ХХ век называли веком радио – до взрыва атомной бомбы. После взрыва назвали атомным, немного позднее – веком телевидения. Причем атомная угроза и влияние домашнего экрана на людей, политику государств и культурную жизнь общества самыми дальновидными учеными рассматривались как факты, тесно связанные друг с другом. Атомная угроза стимулировала развитие средств массовой коммуникации, ибо только таким образом можно было если не избежать, то смягчить последствия войны. И тут довольно быстро стало ясно, что атомный век все больше и больше подчиняется влиянию средств массовой информации. И на первый план стала выходить проблема взаимоотношений радио и телевидения. Развитие которых энергично опровергало наблюдение древнекитайского мудреца Ван Дзи Юя, в современном мире известного под именем Ван Ци: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». С китайскими мудрецами предпочитают не спорить, но в данном случае проблема оказалась настолько противоречива и запутанна, что уже к середине XX века стало ясно, что мудрость Ван Ци не является аксиомой в эпоху параллельного и конкурентного существования радио и телевидения и требует большой осторожности в обозначении перспектив их развития.

– Мне, например, самым точным кажется прогноз Байнхауэра и Шмакке. Звучит так: «Никаких серьезных изменений в этой области не произойдет».

– Масштабом своих знаний вы, конечно, подавили мои смешные трепыхания. Но я все же не могу не слышать (а раз уж речь зашла о телевидении – и не видеть) резкого, как с горы, снижения качества практически всего. Серьезных изменений не произошло только в области прогноза погоды.

В 2002 году мы провели конкурс лучших работ радиовещания. Там было более 500 передач, каждая из которых должна была претендовать на оригинальность идеи. А на практике мы столкнулись с кальками хорошо известных передач «Маяка», «Юности», «Голоса Америки», «Свободы» и т.д. А так как в конкурсе участвовали работы и вышеупомянутых радиостанций, то даже многоопытное жюри без специального предупреждения путалось, какой репортаж был сделан в Москве или Мурманске, а какой в Лондоне или Праге, где сейчас квартирует радиостанция «Свобода». Я разговаривал с журналистами из так называемой глубинки. О таком количестве привычных, давно знакомых радиостандартов они говорят: «Да, это штамп. Но к этому штампу и радиослушатели, и мы привыкли».

– Вы думаете, они правы?

– Личностей, способных создать что-то новое, свое, всегда крайне мало. Их фамилии мы знаем наизусть. Просто в одни времена им проще выжить и самореализоваться, в другие – сложнее, в третьи – невозможно.

– Сейчас какие?

– К лучшему.

– Да неужели?

– На тот же конкурс одна из прибалтийских радиостанций привезла весьма распространенный стандарт розыгрыша: муж хочет проверить жену и дает редакции номер ее телефона. А сам слушает по параллельному. Молодой диктор с приятным голосом звонит и уговаривает ее встретиться. Когда мужу все ясно, он появляется в эфире, можете представить с какой лексикойѕ Авторы этой программы были уверены, что едут на конкурс если не за первым призом, то, по крайней мере, за множеством покупателей их проекта. Покупатели нашлись только из Москвы. Абсолютное большинство радиостанций нашли этот проект неприемлемым для своего эфира. А кавказцы – просто непристойным.

– Но так было всегда. Кавказ славился честью, провинция – чистотой, а Москва – как столица – наибольшим скоплением мерзавцев.

– Радио по своей природе достаточно объективное зеркало общественной жизни и социальных проблем. В 1970 году, в самом начале так называемых времен застоя, руководителем Гостелерадио стал Лапин. Он был опытным работником и широкообразованным человеком. Прекрасно знал музыку, поэзию. Заслуженно числился своим в кругу даже самых строгих знатоков и ценителей изящной словесности. При этом достаточно было, например, редактору литературно-драматического вещания в художественную передачу о русской поэзии Серебряного века включить стихи Гумилева, которого сам Лапин любил цитировать с разных трибун, как издавался приказ руководства Гостелерадио, которым редактор увольнялся с работы – «за подбор стихов, не соответствующих просветительским задачам Всесоюзного радио». Приказ вступал в силу немедленно. Такие распоряжения издавались сотнями. И часто касались очень талантливых творческих работников, прослуживших в радиокомитете по нескольку десятилетий. Понятно, что такая атмосфера никак не стимулировала ни творческую инициативу редакторов и корреспондентов, ни художественные поиски режиссеров и обозревателей, которые готовили свои программы под дамокловым мечом увольнения разгневанного невесть чем руководителя. Лапин неоднократно повторял свою генеральную мысль, что радио нужны не высокие профессионалы, не талантливые люди, способные и готовые открывать новые методы общения с аудиторией, а работники, верные идеям коммунизма. На практике это была жесточайшая цензура. Визировали даже пояснительные комментарии к трансляциям спектаклей и концертов. В результате из эфира исчезли любые журналистские импровизации. Это не могло не аукнуться в начале 1990-х, когда отменили цензуру и разрешили все. Но это не только на радио, это проблема страны в целом. Одна половина граждан, с подавленной волей и привычкой служить и угождать, уже и рада бы стать творческой и инициативной, да как? Не помнит. Другая озлоблена, и инициатива сводится к «отомстить обидчикам».

– Именно в 1970-е на радио работали Тарковский, Эфрос, Анатолий Васильевѕ

– Парадокс. Чем жестче была цензура, тем изобретательней были авторы и режиссеры.

– На самом деле очень мало что изменилось. Только Лапиных стало гораздо больше. Я, например, не поручусь, что какой-нибудь «министр пивного ларька» на основании настроения, прихоти – да мало ли что «важному человеку» может прийти в голову – не достанет ТТ и не выстрелит мне в лоб. И талантливых работников по-прежнему нигде не надо, нужны служащие, способные следовать идеалам своего начальника.

Знаете, я сейчас поняла, почему демократы провалились на выборах! Ничего меня свинтило? Потому что демократия лежит не в области политики, а в области культуры и просвещения. Народ интуитивно это чувствует. Поэтому в далеком 1825-м никто не поддержал декабристов. Никакая партия не заставит начальника уважать подчиненного. И точно так же, как в 1970-е, я не уверена, что завтра меня не уволят за поиск новых форм. Мертвые ненавидят живых и живут вечно. А живые в борьбе с ними умирают рано и по-настоящему. Впрочем, ваш любимый Ван Ци в свое время сказал еще одну спорную истину: «Дела не нуждаются в управлении, они идут, следуя своей естественности, превращения тьмы вещей непостижимы, они совершаются, следуя собственной необходимости».

– Еще в 1960-е я говорил, что он неправ.

•••

«Есть такое твердое правило: встал поутру, умылся, привел себя в порядок – сразу же приведи в порядок свою планету. Непременно надо каждый день выпалывать баобабы. Берегитесь баобабов! Я хочу предупредить моих друзей об опасности, которая давно уже их подстерегает, а они даже не подозревают о ней. Баобабы нужно выпалывать, как только их уже можно отличить от розовых кустов. Молодые ростки у них почти одинаковые. Это очень скучная работа, но совсем не трудная».

Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц». В отечественном эфире впервые прозвучал в 1947 году в постановке Розы Иоффе.