Мёдный всадник

Для москвичей позднесоветского периода мед стал тем уникальным продуктом, у которого была родословная. Каждый второй горожанин слыл ценителем, знатоком или хотя бы любителем. Потом один из них стал мэром города. Он, естественно, захотел накормить город настоящим медом. Он захотел сделать Москву медовой столицей мира или хотя бы России. Но вот беда — это невозможно. Если бы пчелы в нашем городе делали мед, его можно было бы использовать как биологическое оружие: это был бы чистый яд. О любви к меду, желании меда и невозможности меда в Москве рассказывает Борис Майкин.

Сказать, что меда в Москве много, значит, ничего не сказать. Молока или орехов тоже вроде бы хватает, но эти продукты ведут себя как всякая порядочная снедь — тихо лежат на соответствующих прилавках и ждут, пока их купят. Мед же в столице больше, чем просто сладость — пусть даже овеянная славой лекарства от всех болезней и тянущая за собой шлейф пословиц и устойчивых выражений. Мед — это часть московского пейзажа, как храм Христа Спасителя или Поклонная гора. Помимо обычной торговли в обычных местах — на рынках, на оптовках, в супермаркетах и обычных продмагах — у него есть и собственные святилища. Гнездо магазинчиков на ВВЦ у павильона «Космос», три специализированных магазина в Центральном, Южном и Юго-Восточном округах. Ежегодная медовая ярмарка в Коломенском, не знать о которой в дни ее проведения просто невозможно. Она проходит осенью, а зимой под священный продукт Москва отводила главный выставочный зал — свой и страны. В ближайшем сезоне, правда, с этим возникнут сложности, но тем больше резона не отдавать пепелище Манежа Министерству культуры — они же там, небось, не додумаются устроить смотр пчеловодства.

Считается, что все знают, почему это происходит. Дескать, мэр и полновластный хозяин Москвы — завзятый пчеловод-любитель. Говорят, что еще в бытность свою заместителем директора большого института он кормил весь этот институт медом с собственной пасеки. А сейчас вовсю пользуется служебным положением для продвижения любимого продукта: дает бесплатные площади для торговли, бесплатную рекламу и прочее. Даже на встречах с избирателями все норовит свернуть на мед.

Все это звучит очень убедительно. Но у мэра много увлечений. Вот проруби в Манеже никто не делает даже летом. И в апокрифическую историю про сладкую жизнь в институте верится легко именно потому, что любой из нас хорошо представляет себя на месте его сотрудников. Будь у нас в конторе такой энергичный завхоз-пасечник, мы бы и сами брали у него мед. Обязательно брали бы. Потому что иметь своего надежного пасечника — это, знаете ли, великое дело...

Уже тогда, в позднесоветские времена, банальный, в общем-то, потребительский акт — приобретение меда — приобрел аромат чего-то клубно-коллекционерского и почти аристократического. Стоило принести на работу майонезную баночку заветного продукта или даже просто упомянуть, что он у тебя есть, — и начиналось: «Липовый? А где берете?.. А мне вот в прошлом году дядька с Украины прислал гречишного, из своих ульев... А правда, я слыхал, что чисто васильковый мед совсем зеленый? Не зеленоватый, а прямо изумрудный...» Дальше разговор неизменно заходил о недугах, от которых он помогает, о правильных способах его применения, о борьбе с засахариванием и возможности распознать фальсификации. И прерывался чаще всего только каким-нибудь внешним воздействием — приходом начальника или концом рабочего дня. Наверное, подобные беседы не удивили бы ценителей рейнских вин или фуа-гра, но странно было слышать их в городе, где хлеб делился только на черный и белый, а сыр — на обычный и плавленый. Для российского горожанина, слыхом не слыхивавшего слова «бренд», мед был не просто лакомством, но чуть ли не единственным продуктом, у которого было происхождение, сорт, индивидуальность. В нем нужно было знать толк, к нему нужно было иметь вкус.

Нынешнее особое отношение к меду в Москве сложилось именно тогда. Между прочим, продают-покупают-съедают его в Первопрестольной не так уж и много — всего 3 000 тонн в год. То есть всего по 300 г на москвича, если верить последней переписи населения. Это даже несколько меньше, чем в среднем по России — 345 г в год. Средний немец, между прочим, уплетает за тот же год около четырех килограммов, не видя в этом продукте ничего особенного. В недавно вышедшей английской книжке по истории пчеловодства очень подробно, с именами, годами и прочим, описываются способы производства меда в Англии, Франции, прочей Европе, Америке, Австралии, Новой Зеландии. Про Россию — ничего, кроме того что у нас можно купить маток, устойчивых к ульевому клещу, который сейчас свирепствует на всех пасеках мира. Не потому, кстати, что мы придумали что-то такое особенное против него. Наоборот, наших пчел от него даже не пытаются лечить. Поэтому можно смело ехать в те хозяйства, где клещ уже побывал, и покупать расплод из выживших семей. Раз выжили — значит, невосприимчивы.

Вездесущность и разнообразие форм медовой торговли тоже не уникальная особенность Москвы. Все то же самое, от бабушек с баночками на улицах до специализированных магазинов и интернет-продаж, вы без труда найдете где-нибудь в Башкирии или на Алтае. Правда, там торгуют в основном тем медом, который в этом же регионе и собран. В Москве же — вот обида-то какая! — собственного меда нет и быть не может.

Дело не только в том, что большая часть площади города занята асфальтом и строениями. Не так уж мало у нас палисадников, парков, скверов и просто пустырей, где вовсю цветут растения-медоносы. В мае на Ломоносовском проспекте одуванчики как полыхнут — глазам больно, в июне на Бульварном липы зацветут — не продохнуть. Конечно, насытить собственный рынок одним только своим медом столице вряд ли бы удалось, но кое-что собрать можно было бы. Вот только никакую санитарную проверку такой продукт никогда не пройдет.

Мед, как известно, делается из нектара, а нектар выделяется растением. Если в почве, где оно растет, присутствуют тяжелые металлы, ароматические углеводороды или еще какая-нибудь дрянь, она благополучно переходит в ткани растения, а из них — в нектар. Потом пчела, убирая лишнюю воду, сгущает отраву до ударных концентраций. Между тем в Москве возле любой более-менее оживленной проезжей дороги концентрация вредных веществ превышает предельно допустимые значения постоянно, нередко в десятки раз. В общем, приятного аппетита!

Вы только представьте, какой облом: субъектов Федерации у нас 89, только в двух из них нельзя заниматься пчеловодством — и Юрия Михайловича угораздило возглавить именно один из таких ущербных регионов!

Смириться с этим мэр-пчеловод никак не может. В начале этого года публике была представлена городская программа по восстановлению естественных растительных сообществ и увеличению численности редких животных на территории Москвы в 2004-2007 годах, подготовленная городским Департаментом природопользования и охраны окружающей среды. Там, вообще, много интересного понаписано, но нас сейчас интересует один конкретный раздел: «Обустройство и содержание стационарных и передвижных пасек на особо охраняемых природных территориях города Москвы». Смысл его состоит в том, что в Москве есть заказники, природные парки и даже собственный национальный парк — Лосиный Остров, 40% территории которого находится в черте города. Вот там-то, мол, вдали от автомобилей и предприятий, среди нетронутой природы мы и поставим пасеки.

Но стоит глянуть на любую карту города, чтобы убедиться: ни в одном московском парке нет такого места, от которого пчела не могла бы долететь до большой магистрали. И объяснять каждой крылатой труженице, что она не должна брать взяток («взяток» — это такой пчеловодческий термин, употребляется исключительно в мужском роде и означает то, что пчела несет с цветка в улей) ближе сотни метров от проезжей части, придется, видимо, лично мэру. В крайнем случае — главе Департамента природопользования Леониду Арнольдовичу Бочину.

Его подчиненные, впрочем, уверяют нас, что все это делается не ради сбора меда, а ради охраны природы — опыления редких и исчезающих растений, чтобы те совсем не исчезли. Правда, на вопрос, численность каких видов растений сдерживается нехваткой опылителей, начальник отдела развития ООПТ Анастасия Кузнецова ответила: «Никаких. Но если добавить опылителей, растений будет еще больше». Мы, конечно, понимаем: ей тяжело каждый день объяснять отцам города, что находящиеся под ее опекой территории должны быть исключены из хозяйственного освоения. Вот и приходится придумывать такие виды хозяйствования, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, и мэр доволен.

Мэр, может быть, и доволен, а вот с тем, чтобы и овцы были целы, как-то не очень получается. Пасеки в лесопарках — верное средство истребить в Москве шмелей и диких одиночных пчел. Простая арифметика: самая большая шмелиная семья — это пара сотен особей. Может она конкурировать с пасекой, на которой стоит как минимум десяток ульев, и в самом захудалом из них не менее 50 000 сборщиц нектара? Эта полумиллионная армада выдоит досуха все медоносы в округе. После чего встанет новая проблема: а что делать с собранным ею медом? Продавать-то его, как мы помним, нельзя. Просто сливать на землю или в ближайшую речку — подсудное дело. Ну не могильники же для него сооружать, прости господи!

Но вернемся к диким опылителям. По оценке экспертов Центра охраны дикой природы, в Москве живет около 300 видов таковых, и многие из них сами редкие, и их нужно охранять, а не обрекать на голодную смерть. С другой стороны, медоносная пчела — обычное и, пожалуй, даже самое многочисленное домашнее животное. И если ее можно выпасать в заказниках и природных парках, то почему нельзя делать это с прочей скотиной? Например, вместо исчезнувших рябчиков выпустить в лесопарки кур, заменить зайцев кроликами, кабанов — свиньями, лосей — коровами, а медведей — собаками чау-чау. Назовем это «восстановлением редких видов».

Это, кстати, относится не только и не столько к Москве, где планы устройства пасек в резерватах остаются пока только на бумаге. На многих упаковках меда прямо написано, что он собран в заповеднике, и иногда даже указано, в каком именно. Чаще всего это, к счастью, обычное рекламное вранье. Но если нет, то покупая такой мед, вы поддерживаете своим рублем злостного браконьера. Промышленный сбор меда в заповеднике — такое же грубейшее нарушение его режима, как выпас скота или заготовка древесины. Заповедник тем и отличается от всех прочих угодий, что в нем запрещена всякая хозяйственная деятельность. Даже такая сравнительно безобидная, как пчеловодство. Исключение составляют только башкирский заповедник Шульган-Таш и прилегающий к нему национальный парк Алтын Солок. Мед, привезенный оттуда, натаскала дикая пчела бурзянка, сохранение которой (а также традиционного башкирского бортничества) — прямая обязанность обоих резерватов. Правда, не видел я на медовых ценниках упоминания об этих благословенных местах.

В общем, если вы любите мед, лучше всего заведите себе собственную пасеку где-нибудь подальше от Москвы. Или хотя бы собственного Юрия Михайловича — пасечника, которому можно доверять. Я даже готов подсказать адресок тех, у кого сам покупаю. Записывайте: Тверская область, Старицкий район, Мартьяновский сельский округ, между деревнями Ломово и Подол. Как от Ломово с горки съехали, сразу направо. А уж там увидите.