Мастер-класс
Фотография: Иван Пустовалов
По залитому июньским солнцем Чистопрудному бульвару идет девочка. Узкие джинсы, синие кеды, куртка с капюшоном.
Я стою у входа в театр «Современник». У меня встреча с актрисой Чулпан Хаматовой, а ее что-то нет. Я набираю номер.
— Але? — девочка на пешеходной дорожке оборачивается и оказывается Чулпан Хаматовой. Торопливо закуривает и сразу начинает говорить: «Я не понимаю, как устроено ваше телевидение, но мы с Диной написали письма на все телеканалы. Мы звонили каждому начальнику, а нам везде говорят: «Нет-нет, это нельзя показывать. Никто не будет смотреть на умирающих детей».
Это 2005 год. Чулпан говорит о первом концерте «Подари жизнь!» — неделю назад он прошел в театре «Современник». Они с Диной звали на концерт чиновников и прессу, а пришли артисты и бизнесмены, пожелавшие остаться неизвестными. Чулпан ужасно расстроена и злится.
— Видимо, чем больше денег, тем за них страшнее, — говорит Чулпан и бросает сигарету в песок пешеходной дорожки.
Она пока сама еще не очень понимает, что надо делать, чтобы все это изменить. И делает вот что: объясняет всем и каждому, что «что-то надо делать».
* * *
Июнь 2008-го. Мы сидим в кафе рядом с Театром наций, где Чулпан репетирует новый спектакль-эксперимент «Бедная Лиза». Композитор — Леонид Десятников, режиссер — Алла Сигалова. Чулпан — бедная Лиза.
— Тебя уже, наверное, никогда не позовут на роль злодейки. Потому что как это: учредитель благотворительного фонда — и злодейка?
— Почему же. Вот не построят нам Федеральный центр, я сыграю такую злодейку, что мало не покажется!
Федеральный центр детской онкологии и гематологии задумывался как больница, где врачи смогут лечить детей на самом настоящем европейском уровне. Или даже лучше. Но центр никак не начинает строиться, хотя указ о нем Путин подписал еще в 2005-м.
— Ты вообще веришь в то, что он когда-нибудь будет построен?
— Я хочу верить в то, что он будет построен тогда, когда он еще будет актуален по своим технологиям. А если его не построят, то это будет мое главное разочарование в государстве, в котором я живу.
Чулпан смотрит внутрь чашки с кофе. Указ о создании центра Путин подписал в 2005-м, когда приходил в гости в отделение общей гематологии к Диме Рогачеву. Диме было 10 лет. Он был лысым от химии, и во все лицо у него были глаза, он был ужасно любознательным и верил в чудеса. Однажды он позвал к себе на блины президента. И чудо случилось — президент пришел. Пил с Димой чай, ел блины, говорил о том о сем. Вместе с ними за столом сидели врачи, они тоже говорили. О том, как хотели бы лечить побольше детей и как, а главное, где можно их лучше лечить. Президент вроде бы все понял, подписал указ. Но центра как не было, так и нет. А осенью 2007-го Дима умер.
— Я помню, как в «Современнике» ты добралась до Путина и спросила про центр. Я видела, как ты выступала на Гражданском форуме. Знаю, что иногда тебе приходится по делам фонда ходить в такие кабинеты, от которых как-то не по себе. Тебе в «Единую Россию» еще вступить не предлагали? И что будет, если предложат в форме, не подразумевающей отказ?
— Ой, знаешь, они давно предлагали. А сейчас, надо отдать им должное, успокоились. Поняли, что этого не будет никогда. Благотворительный фонд не должен быть ни в какой степени связан с политикой или с какой-нибудь партией. Поэтому все мои похождения и брожения на фоне российского флага связаны лишь с тем, что меня туда в принципе пускают.
Тут у Чулпан пищит мобильный. В мобильном — СМС от Дани Трунова, который лежит в отделении общей гематологии РДКБ. Чулпан читает сообщение и хохочет:
— Смотри, Даня пишет: «А можна штобы в следашы раз тимати пришел ишо».
— А что, Тимати уже приходил?
— Нет, но Даня хочет, чтобы пришел. Просто он пока еще не все буквы в телефоне выучил.
Потом Чулпан долго возится с телефоном: переключает с английского на русский, чтобы Дане было удобно прочесть то, что она ему напишет. Пока она возится, Даня сам звонит и строго спрашивает Чулпан, где она и с кем. А когда Чулпан отчитывается, Даня миролюбиво добавляет, что она — самая красивая фигуристка на проекте «Ледниковый период». Положив трубку, Чулпан вздыхает:
— Даня — бабник.
— Ему какой твой фильм больше всех нравится?
— А он ни одного не видел. Он не очень понимает вообще, чем я занимаюсь. Знает, что я каталась в «Ледниковом периоде». Но зато ему интересен каждый шаг моей жизни. Что делаешь? С кем ты сейчас? А что телефон был выключен? Я сегодня звонил тебе 3 раза!
— И ты все рассказываешь?
— Ну да. Мне кажется, он про меня знает больше, чем кто-либо. Знает, с кем я встречаюсь, знает — когда. Знает, что мои дочки сидят с няней, что я плохая мама, что меня нет дома…
— И что он говорит?
— Ругает меня, что.
— Ты знаешь много заслуженных артисток, которые переписываются с малознакомыми мальчиками?
Чулпан не знает. Или не думала об этом. Вместо этого она рассказывает о мальчике Коле. В 2005-м Коля лежал лицом к стенке на своей кровати в отделении общей гематологии Российской детской клинической больницы. Не было никакой надежды, что он встанет. При этом Коля очень хотел видеокамеру. И Чулпан эту видеокамеру ему принесла. И вначале он сел на кровать, потом стал снимать все вокруг себя, потом вышел из палаты и снял на пленку все отделение, в котором лежал. А потом волонтеры привезли его на Красную площадь.
— Понимаешь, у таких детей ужасно мало радостного. И я всегда ужасно переживаю, если не могу или не успеваю приехать… Если я к ним не успеваю приехать, то я хотя бы так могу поднять себе настроение, просто отправить эсэмэску. Когда у меня есть время, то почему бы и не поболтать с ребенком, которому сейчас тяжело. Он уже не может лежать под этой капельницей, с ума сходит.
За три года, что прошли с первого концерта в «Современнике», Чулпан вместе с Диной Корзун создали благотворительный фонд «Подари жизнь!». В попечительском совете фонда — врачи, артисты и много журналистов. Теперь о детях, которым нужна помощь, пишут в газетах и говорят по телевизору. Благотворительность стала светской темой.
— Мне кто-то как-то сказал, что у нас теперь есть мода на благотворительность. И что ты — законодатель этой моды.
— Не знаю насчет себя, но многое изменилось — это факт. Благотворительность стала не столько модной, сколько принимаемой. Вот я сейчас ехала по Садовому и видела объявление: в клубе «Точка» благотворительный концерт. При этом никто не бьет себя в грудь, не раздувает щек и не делает из этого событие. В Москве сейчас очень много таких вещей происходит. Я думаю, у нас традиция благотворительности приживется гораздо быстрее, чем в странах, где это накапливалось годами.
— Где кончается актриса Чулпан Хаматова и начинается учредитель фонда?
— То есть как?
— Тебе не говорят: Чулпан, вы актриса, занимайтесь, бога ради, своим делом?
— Говорят, конечно. Достала ты со своей благотворительностью: везде уже, изо всех щелей — ну невозможно, надоело. Ну что… Я вздыхаю. Улыбаюсь и говорю: «Давайте я вам снова сейчас все расскажу». И рассказываю.
— Ты не боялась упустить какую-нибудь роль, разрушить карьеру из-за того, что столько сил и времени уходит на фонд?
— Нет. У меня уже такая жизнь. Хотя я в прошлом году немного занервничала: полгода не снималась, занималась только концертом и немножко перестала зарабатывать деньги. А у меня все-таки двое детей.
— Которые, как уже знает Даня Трунов, сидят с няней. Тебя часто упрекают: мол, занимайтесь своими детьми?
— Мне так один человек сказал однажды. У меня слезы брызнули, как у клоуна. Да, две мои дочки сидят с няней, а я в тот момент могу быть в больнице с другими детьми — это правда. Но я надеюсь, что когда мои дети повзрослеют, то для них это будет в порядке вещей: приехать в больницу и поделиться своим временем и силами с детьми, которым сейчас это очень нужно. Мои дети все знают. И как они могут чего-то не знать, если я хожу перекошенная с этим телефоном. Делаю завтрак и параллельно решаю проблемы. Они знают, почему дети ходят в масках, они знают, чем я занимаюсь и куда я еду. Я уже какими-то совсем личными ниточками со всем этим связана. Я по детям нашим очень скучаю. И страшно переживаю, когда не могу вырваться. Вот Валя умерла вчера… Я ее не видела, я не была готова к тому, что не увижу ее больше. Мне очень хотелось ее увидеть. Мне очень грустно, но я понимаю, что мне это надо очень, мне нужны эти дети! Видеть этих детей счастливыми и радостными — это мне нужно! Я туда, в больницу, прихожу как домой. Там мне чаю нальют, обласкают, там я нужна. Я так же страдаю от нехватки любви, как любой другой человек. И я за этой любовью прихожу туда.
— Какой ты была раньше, до создания фонда? Ты сейчас и три года назад — разные женщины?
— Безусловно. Все как-то стало на свои, правильные места. Вот я сижу тут, за окном лето начинается. Мне хорошо. Мы говорим о том, что мне действительно важно, и я радуюсь. Я научилась ценить вот эти моменты. Мне кажется, я поняла ценность каждой секунды жизни. Вот что поменялось. Раньше было по-другому. У меня было какое-то копыто, которым я все время била, и меня куда-то несло. Не туда, не так. А сейчас нет этого копыта. И ценности очень четкие и понятные. Я не то чтобы успокоилась, но внутри все-таки мир.
В этом мире — репетиции, гастроли, больница, фонд. А в промежутке актриса Чулпан Хаматова изучает систему эндаумента. Систему, при которой сбор денег на жизнь каждого ребенка больше не будет авральным.
— Я училась в математической школе, математику любила прямо до дрожи. И сейчас все это изучаю с интересом. Ужасно хочу поехать в Америку, посмотреть, как все устроено. Хочу, чтобы у нас в фонде появилась эта система.
— Ты можешь простыми словами сказать, что такое эндаумент?
— Эндаумент — это такой параллельный фонд, в который люди добрые и небедные готовы вложить собственные деньги. Через какое-то количество лет появляется реальный процент с этих денег, и это дает возможность стабильного получения какого-то минимума — допустим, на самые дорогостоящие лекарства. Мы будем, например, знать, что суммой, подаренной вот этим человеком, уничтожена головная боль по закупке конкретного лекарства. А параллельно останется и станет нормой ситуация, когда люди, приходя в Сбербанк, смогут заполнять платежи для частных пожертвований. Вот осталось 50 рублей, а давай-ка я переведу их на детей!
— Тебе никогда не приходило в голову бросить театр и кино?
— Приходило. Нет, не то чтобы я не люблю свою работу, я люблю. Люблю работать в театре, сниматься в кино. На это откликается моя природа! Но иногда я понимаю, что как из кожи вышла из этого. И тот объем, который дает мне фонд, — объем открытий, знакомств, постижения мира, эмоциональности, любви — это несопоставимо ни с какой актерской профессией! И тогда я думаю о том, что я хотела бы заниматься только фондом. И больше ничем.
— Но тогда нельзя будет больше пользоваться служебным положением…
— Вот именно! (Смеется.) Ведь как потом стучаться в дверь и говорить: «Здравствуйте, я Чулпан Хаматова». Забудут, спросят: «Извините, вы кто?» — и этот маленький козырь пропадет. Хотя я иногда мечтаю: представь, уже построен Федеральный центр, а при нем есть такая небольшая комната, вся в цветах, а на стенах — рисунки наших детей и табличка «Подари жизнь!». И я сижу в этом фонде, и приходят мамы с детьми, которые поправились. Тех, кто поправился, становится все больше — и все такие счастливые. И не надо никому больше ничего доказывать, ничего просить. Потому что все и так понимают простую вещь: если тебе хорошо, много денег, успех и все такое, то это так здорово — просто поделиться.
* * *
Мы выходим из кафе, Чулпан садится за руль машины и перезванивает Дане Трунову, рассказывая, как и о чем мы поговорили. И, да, она больше не курит:
— Понимаешь, мне кто-то из наших детей сказал: «Как же так — ты все время говоришь о нас, о здоровье, а сама с сигаретой?» Мне стало неловко. И я бросила.
