Мария Степанова
фотография: Михаил Киселев
— Каждый наш шеф-редактор назвал несколько десятков имен, получился большой список, который потом злою волей редакции мы усекли до сотни.
— Какие были критерии отбора?
— Мы договорились о следующих правилах: публичный интеллектуал в России — человек, который добился определенных высот в выбранном виде деятельности, засвечен в медийном пространстве и обладает волей и возможностями высказываться на общие темы. То есть не о высшей математике, а о судьбах России.
— Кто такие российские интеллектуалы? Чем ваши герои отличаются от людей из списка самых влиятельных интеллектуалов британского журнал Prospect?
— Интеллектуалы — люди, которым дана возможность в публичном пространстве думать о своем. Именно их способ думать привлекает к ним повышенное внимание. Но в российской ситуации интеллектуалу, чтобы попасть в фокус общественного внимания, нужно прежде всего быть этически заряженным.
— То есть должна быть еще и совесть?
— Должна быть включенность в проблемы, прямо не относящиеся к конкретной сфере занятий этого человека. Невозможно заниматься исключительно палеонтологией или филологией. На Западе дело обстоит по-другому: люди, которые привычно составляют проспектовскую десятку — Хомский, Эко и остальные, — обладают чем-то вроде двойной идентичности. Они переводят сложные смыслы, с которыми они имеют дело по долгу службы, на язык массовой культуры, на язык, понятный в режиме получасовой телепередачи. В России интеллектуалов такого калибра, которые годились бы для этого занятия, практически нет. И даже 30 лет назад их было немного: Сахаров, Лихачев, Солженицын да Бродский.
— В получасовые телепередачи таких людей давно не зовут. Да и площадок для высказывания немного. Возьмем людей из списка Prospect — допустим, Томаса Фридмана: он ведет колонку в The New York Times, постоянно появляется на радио и ТВ, заседает в экспертных советах. Куда бы Фридман пошел работать в России? В ИНСОР? В кантианский клуб блогеров?
— Клуб блогеров — это уже депрофессионализация. Любопытно, что в проспектовских опросах за последние 10 лет Россию представляли четверо: Гайдар, Караганов, Каспаров и Лилия Шевцова. Это резкий перекос в сторону публичной политики и политической мысли.
— Получается, что интеллектуал в России становится заметен, только если занимается той или иной политикой?
— Беда в том, что публичные суждения более-менее усложненного типа сейчас невозможно предъявить в существующих медиа. Мы видим, как всерьез обсуждаются такие волнующие темы, как «хорошо ли быть гомофобом» или «можно ли убивать ради денег». Все, что на несколько ступенек сложнее, не вызывает резонанса. Если мы пойдем опрашивать людей на улице, мы обнаружим, что публичный интеллектуал для них — кто-то вроде Радуловой или Кати Гордон. Потому что медиа предоставляют им доступ к микрофону, потому что они складывают слова в красиво устроенные дорожки, потому что у них есть воля к разговору «за жизнь». А интеллектуалы старинного масштаба остаются в профессиональном гетто. Они скорее будут, как Седакова, рассуждать о поэтике долженствования у Данте, чем писать колонку в газету «Ведомости» про то, как у нас все запущено.
— В общем, понятно почему: если Седакова возьмется писать колонку в «Ведомостях», никакого изменения в общественном ландшафте не произойдет.
— Десятилетие, которое сейчас заканчивается, — это время депрофессионализации. Нормальный социальный лифт, который выводит профессионалов из их узкого цеха на площадку, где можно говорить о ситуации в целом, этот лифт почему-то не работает. Но пустое место на этой площадке должно быть кем-то заполнено. И любой человек, который в этой темноте, сутолоке берет микрофон и тянет его к себе, — его речь многократно усиливается просто потому, что он взял на себя такую ответственность. В наш список не попали некоторые люди, которых мы любим и уважаем, но степень их влиятельности недостаточна. Зато в списке есть Леонтьев, Дугин и Сурков. Мы понимаем, что ввязываемся в историю, которая может оказаться конкурсом «Имя Россия», где победит Михаил Леонтьев, если не Константин Крылов.
— Люди из списка Prospect — Хомский, Докинз и прочие — как правило, совсем не апологеты существующего порядка вещей, окружающий мир они критикуют. При этом есть ощущение, что в России такая критическая, диссидентская в широком смысле слова традиция, как-то совсем зачахла.
— Мы все находимся в ситуации, которую каждый из нас готов признать невыносимой, но которую никто не готов решительным жестом прервать. Встать и выйти, разбить окно, отломать у стула ножку. Видимо, потому, что под ногами не находится общая для всех платформа, стоя на которой имело бы смысл это делать. Мы находимся в позиции внутреннего комфорта. Все более-менее нормально. Вредители точат, писатели строчат.
— За кого бы вы сами проголосовали?
— Борис Дубин. Ольга Седакова. Катя Деготь. И Ходорковский — как ни странно, у него больше всего шансов быть услышанным именно в качестве интеллектуала. Те вещи, о которых он говорит сейчас, это такая азбука — не убий, не укради, веди себя прилично в общественных местах. Но это вещи, которые внутри нашего пространства все время надо повторять и перебирать, перебирать и повторять.
