Художественная лепка: Эдуард Беляев
— Что происходит?
— Не знаю. Мне не свойственны паника и пафос, но то, что происходит, — это одновременно смешно и неприятно. Вот, например, в воскресенье проводили абсолютно мирную акцию против цензуры на Пушкинской площади. Мосгорсуд ввел новые правила выдачи аккредитации журналистам. Если они считают, что журналист пишет неправильно, то они имеют право отказать ему в аккредитации. Это, конечно, противоречит Конституции. Акция была совершенно мирная. Мы подавали заявку на то, что она будет идти с одиннадцати до трех. В пятницу вечером, когда мы уже разослали пресс-релизы, всех позвали, нам приходит уведомление — акция разрешена с двенадцати до часа. В итоге подъехало четыре автобуса с ОМОНом. Нас троих забрали в отделение. Причем там они сами не очень понимали, что с нами делать. Мы их спрашиваем: за что нас задержали? Они говорят, что был звонок сверху, от начальства, — задержать. От какого начальства? От большого начальства. Они как-то сами были не рады, что с нами связались. Люди пытались прорваться в отделение, скандировали: «Народ с вами!» Но самое неприятное — это как они повели себя дальше. Вчера должен был состояться суд. Мы решили не ходить. В итоге к девочке, которую с нами задержали, к ее родителям в двенадцать ночи пришли люди с автоматами. Представляете себе, что взрослые люди думают, когда посреди ночи к ним приходят люди с автоматами и спрашивают, где их дочь?
— А как вам вообще пришло в голову влезть во все это?
— Забавная была история. Как-то стояла я в пробке на Кутузовском. А проспект перекрыли, потому что должен был проезжать Путин. Было это где-то год назад, когда вся эта некрасивая история с Украиной развивалась. Возмущало меня это тогда до глубины души. И я стою на своей «десятке» в первой линии. И длится это бесконечно долго. Все планы на день, конечно, порушены. Как у любого нормального автомобилиста, все это вызывает нечеловеческое раздражение. Где-то через час такого стояния я начала думать, что, может быть, моя историческая миссия заключается в том, чтобы пойти сейчас на таран. Все это, конечно, очень глупо. Тогда я сформулировала для себя, что хорошо было бы прийти к созданию молодежного движения. Причем такого, чтобы оно было не агрессивное и не окрашенное политически. Не нацболы и не «яблочники». Движение позитивного действия.
— Чем же ваше движение отличается от всех прочих молодежных движений?
— Во-первых, я могу сказать, чем мы не занимаемся. Мы не занимаемся политикой. Мы ни за Путина, ни против. Мы против тех проблем, которые для нас кажутся важными. То, чем мы занимаемся, — это всегда какие-то конкретные дела. Например, каждый человек может проконтролировать работу милиции. Это совсем не утопия, это абсолютно реально. Сама милиция, их начальство не имеет ничего против. Они бы даже с удовольствием сами учреждали отряды добровольцев, контролирующие их деятельность. И вот мы делали рейды. Приезжали на вокзал и смотрели, чем там занимается милиция. Как они деньги вымогают у людей, опаздывающих на работу, как они незаконно задерживают. Мы приходим, фиксируем все нарушения, если что-то радикальное — пишем жалобу в отдел собственной безопасности. И они не имеют формального права посылать, это их обязанность. Вот когда на вокзале милиция проверяла документы, рядом лежал человек с пробитой головой, и на него никто не обращал внимания, лежал себе и лежал. А увидев, что есть журналисты, сразу пошли скорую вызывать.
— А вы когда-нибудь думали о том, чтобы, например, когда-нибудь стать президентом или премьер-министром?
— Буду ли я дальше заниматься политикой — покажет жизнь. Я не хочу отказываться от семьи, хочу детей, двух, хочу дальше работать в научно-исследовательском институте.
— А что за работа в институте?
— Вообще, я закончила Академию народного хозяйства при Правительстве РФ, факультет политтехнологий, и вот уже некоторое время занимаюсь наукой: система налогообложения, торговая политика, курсы валют, выгодно-невыгодно, ну и всякое такое…
— А что папа про все это говорит?
— Да мы с ним как-то это специально не обсуждали.
— А вам нравится то, что вы теперь столько интервью даете?
— Ну как-то я к этому очень функционально отношусь. Это просто возможность донести какие-то свои идеи. В глянец я бы интервью, например, давать не стала. Потому что будут спрашивать только про папу, дедушку, мужа, а не про политику.
— А вы марки не собираете?
— Да нет.
— А готовить вы умеете?
— Не очень-то. Ну там салаты режу, мясо жарю. Мы с мужем вместе готовим. Он дает указания, а я исполняю.
— Вы какой-то слишком спокойный человек для политики. Надо же быть хоть чуть-чуть сумасшедшим и одержимым…
— Почему? Я одержима. Одержима идеей изменения, одержима молодежной политикой. Но я считаю, что надо маленькие проблемы пытаться решать. И надо не рассматривать свою деятельность в перспективе одного-двух лет, а смотреть на десять, двадцать, тридцать, сорок лет вперед. Я работаю на результат, который в ближайшее время не будет виден.
— Ну так же невозможно — работать не на результат. Вот дома приятнее всего мыть посуду, потому что она сразу чистая, а пыль…
— Да, но иногда приходится пылесосить книги…
— Пылесосите книги?
— Раз в год.
— А вы вот на машине ездите. Вас же, наверное, останавливают? Деньги даете?
— Ну… Вообще, это ужасно раздражает. Иногда, когда есть настроение, начинаю скандалить: «Вы вот вообще не имеете права без нарушения не на посту останавливать!». Они говорят: «Ой, ну езжайте». А я говорю: «Нет уж!..»
