Люди большого города. Виктория Ломаско

О начале работы с воспитанниками колоний

Однажды в Можайской детской колонии воспитанники задали мне тот же вопрос: что я тут делаю? Зачем преподаю? Говорили, что, наверное, мне платят большие деньги за уроки. Искали какую-то тайну. На самом деле за три года поездок в колонию мой интерес несколько раз трансформировался.

Сначала было любопытство, как устроена жизнь в колонии, хотелось сделать жанровые зарисовки оттуда. Потом стали интересны занятия с воспитанниками — как можно организовать уроки рисования здесь, в этих специфических условиях? Возник непосредственный контакт с учениками: я уже знала, что есть такие ребята, с конкретными именами и интересами, они меня ждут. Но все равно я не превратилась полностью из художника в социального работника. Художник занимается экспериментами, ищет темы, с которыми раньше никто не работал, непроявленные куски реальности. Когда программа уроков рисования для колонии будет полностью разработана, проект закончится. Мне важно оформить свои наработки  в книгу, чтобы этот материал мог быть полезным для других волонтеров, которые готовы преподавать в детских колониях.

О том, что рисуют заключенные

Жизнь в колонии похожа на день сурка: есть жесткий распорядок дня, и нужно ему следовать. Кто-то из воспитанников, конечно, пытается рефлексировать, но в общем они полностью оторваны от обычной жизни и находятся в каком-то оцепенении. Они не хотят думать, анализировать. А уроки рисования могут их немножко взбодрить, ведь это очень напряженная умственная работа. Художник постоянно находится в процессе решения разных задач: психологических, пластических. Многих моих учеников в колонии шокировало то, как сильно можно уставать от уроков рисования.

Если предложить подростку из колонии нарисовать то, что ему хочется, почти всегда он будет рисовать тюремные темы. У меня был ученик, Андрей, который прекрасно рисовал «марочки» (детальные рисунки с тюремной символикой на носовых платках или просто кусках ткани). Для воспитанников он был авторитетным «тюремным художником». Андрей сначала невзлюбил мои уроки, так как задания на них расходились с его привычной практикой, и у него плохо получалось. Андрей обвинял меня в том, что я заставляю рисовать без души. Да и другие тоже обвиняли. Что я тут пристала к ним со всякими формами, контрформами, форматами? Рисовать «с душой» — это колючая проволока, обвивающая сердце или розу, солнце за решеткой, наивные копии с иконок. Но когда Центр содействия выпустил календарь с рисунками воспитанников, выполненными на уроках рисования, и среди них были напечатаны и рисунки Андрея, он переменил свое отношение к нашим занятиям.

Вообще мои ученики обычно ноют — говорят, не знают, что рисовать. Все, что было на воле, — забыли, а в колонии нет ничего интересного. Я читала им лекцию о том «Как скучное, неприятное или страшное сделать интересным», про репортажное рисование в куда более сложных условиях, про блокадные альбомы, лагерные, военные, концлагерные. После этого они обычно начинают внимательнее смотреть вокруг.

О заданиях и Диме Билане

Одно из моих любимых заданий я нашла в книжке о еврейской художнице Фридл Дикер-Брандейс, которая была заключенной фашистского концлагеря и занималась там с детьми рисованием. Задание было такое: придумать смешную метафору, фразу и быстро-быстро нарисовать. Это помогает разрисоваться и перестать бояться чистого листа. Фридл Дикер-Бранддейс погибла в газовой камере, многие дети тоже. Но те, кто вышел из концлагеря, вспоминал эти уроки как единственное, что помогло им выжить.

Я попробовала дать такое задание в Новоосколькой колонии для девочек. Например, я придумывала фразу: «Старый дед упал на паркет». Все смеялись, рисовали — какой дед, почему упал. Потом сами придумали задание — «Как Дима Билан дворником стал». У нас был очень веселый урок, в классе стоял хохот. Потом на смех пришли воспитательницы и тоже решили придумать задание. У них получалось: «Вы вышли из колонии и стали хорошей мамой», «Вы вышли из колонии и нашли хорошую работу», «Вы вышли из колонии и нашли хорошего мужа». Все стало сразу очень формальным, и веселье закончилось.

О чем мечтают в колонии

С одной стороны, здесь все немного наивны — мечтают, что ждет их после освобождения. У них радужные фантазии — какую они себе найдут прекрасную работу, хотя на самом деле даже просто устроиться на работу с таким прошлым крайне сложно, часто невозможно. С другой стороны, психологически они очень точно определяют человека. Ты чувствуешь себя под увеличительным стеклом. Чуют, как звери. Если не уверен в себе, если лицемеришь, если боишься — все сразу считывают.

На уроках не принято спрашивать у ребят, за что они попали в колонию. Но с недавних пор изменились бирки на одежде, и кроме имени там теперь еще указывается номер статьи, по которой сидят. На уроках всегда ученики с самыми разными статьями. Один из моих первых учеников, Олег, скинхед, был осужден за групповое убийство человека кавказской внешности. В его истории много темного, злого. Но в то же время я видела в нем такие качества, как решительность, ум, способность быть лидером, которые при других обстоятельствах могли найти совсем другое применение: например, он бы мог стать военным или политиком.

А вышла такая история: маленький город, кавказская мафия, подростковые столкновения. Олег стал свидетелем убийства своего друга кавказскими подростками. Те остались безнаказанными. Олег стал мстить: создал скинхедскую группу, которая громила кавказские рынки. Себя он считал патриотом — мол, если правительство не хочет ничего делать, то он сам сделает.

Потом мы выставляли рисунки воспитанников, в том числе рисунок Олега, где он нарисовал свое преступление, в московской школе Ямбурга. Я прислушивалась к разговорам старшеклассников, которые пришли на выставку, и поняла, что многие поддерживают взгляды Олега. Их шокировало, что в тюрьме сидят такие же как они, подростки, но многие из них разделяли идеи национализма. И это хорошая школа, одна из лучших в Москве. Понятно, что со школьниками нужно говорить на эти темы. Но что мы можем им сказать?

О будущем учеников

Мы приезжаем в колонию только раз в месяц. Через полгода рисовательная группа полностью меняет свой состав: кто-то за это время освобождается, кого-то отправляют на взрослую зону. Получается, каждый участник группы может посетить максимум 6 занятий. Мне очень хотелось сделать уроки рисования в колониях более регулярными и разнообразными, но для этого нужны ресурсы, а я не знаю, где их взять. У Центра содействия реформам уголовного правосудия, который курирует эти уроки, ресурсов совсем мало: есть деньги на электричку — и все. Каждый раз набор для рисования ограничен тем, что можно довезти в рюкзаке — бумага, ручки. А какой восторг был, когда мы смогли организовать мастер-класс по росписи керамики: предложили расписать тарелки и кружки, смогли привезти коробки с красками! Вместо 6 человек на занятие пришло 20, и даже не всем досталось материалов.

Для наших поездок нам очень нужен волонтер с машиной, чтобы можно было привозить книги по искусству, постановки и разные материалы для уроков. Может, кто-нибудь прочитает в БГ и захочет к нам присоединиться.

Думаю, за три года среди моих учеников было как минимум пятеро, которые могли бы стать художниками, если бы занятия рисованием продолжались.

Раньше в воспитательной колонии ребята могли находиться до 20 лет, при хорошем поведении — до 21 года. Многие успевали освободиться по УДО и не попадали на взрослую зону. А сейчас они знают, что их ждет взрослая зона, и готовятся к ней. Колонию они воспринимают как временный этап, где не обязательно учиться, заниматься. Нужно учить тюремные законы, жаргон, сделать татуировку. Ждут, что во взрослой колонии начнется настоящая жизнь. И их учителя, воспитатели жалуются, что как только найден контакт с подростком, как только появляются результаты, так все и заканчивается. И с моими занятиями так же. Поэтому у меня часто депрессивное настроение по поводу этого проекта.

О примере Латинской Америки

У нас был совместный проект с аргентинским тюремным журналом La Resistencia (журнал издают студенты совместно с заключенными), в нем опубликовали рисунки воспитанников Можайской колонии и статью про работу Центра содействия. У нас до сих пор принято ориентироваться на Европу, но мне кажется, для России важней опыт стран Латинской Америки. Латинская Америка в чем-то похожа на нас: очень мало государственной поддержки для социальных проектов. Но уровень активизма там высокий. Например, многие латиноамериканские художники бесплатно занимаются с разными социальными группами.

А мои уроки делаются на надрыве. Поездки в колонию держатся благодаря фанатизму Натальи Дзядко, которая каждый раз находит в себе силы организовывать их, находит слова, убеждающие волонтеров, что наша работа не пропадает бесследно. В детских колониях действительно нужны люди с воли, необходима связь с обществом по ту сторону решетки. Это очень важно для подростков психологически. Когда приезжаешь в другую колонию, куда раньше никто не ездил с занятиями, видишь, насколько сложно там идут на контакт: ребята не готовы к занятиям, не могут выражать свои чувства. Очень тяжело работать, как стену прошибать.

Занятия в колониях — рутинная работа, на которую только женщины способны: мужчины-волонтеры исчезают после 2–3 поездок, а активистки ездят годами, десятилетиями. Когда я опубликовала в блоге рисунки воспитанников после своих первых уроков, был большой резонанс, меня много хвалили. Ну а потом фанфары закончились, начался рутинный, тяжелый труд. Сейчас возник резонанс от моей методички. Кто-то критикует, говорит, что я эксплуатирую подростков: ничему за такое короткое время все равно не научишь, поэтому я просто хочу сделать имя на чужом несчастье. Но у меня уже есть имя. И прославиться гораздо проще за счет политических или более ярких и быстрых социальных проектов.

Работы воспитанников колоний можно увидеть на выставке «Жизнь как форма» до 3 марта.