Литовский борщок

- И всякий день снятся мне, пан, лишь химеры и жиды. Жиды и химеры. И ничего больше, – пан Загадла, крепкий мужчина лет под пятьдесят даже сплюнул от огорченья, и жирный крестьянский плевок угодил точно в темечко еврея – деревянной скульптурки, уныло стоящей на полу дырявого сарая.

Промахнутся, впрочем, было трудно. Потому что весь пол с нашей стороны был густо заставлен такими же пейсатыми фигурками Моисеевых детей в линялых лапсердаках, широкополых шляпах и кипах. И с такой безнадежной тоскою в глазах, словно путь им отсюда в гетто. Маленький кагал сбился у толстых ног Загадлы в поисках хоть призрачной защиты, но с другой стороны сарая на бедных евреев злобно скалились жуткие существа со вздыбленными патлами, выпученными глазами, многоногие и стопалые. Гости безумных крестьянских снов, химеры-антисемиты.

- Я и к доктору обращался, пану Зильберштейну. Тоже ничего не понимает. Говорит, что так любовь к жидам с ненавистью борется во сне. А утром выскакиваю во двор, хватаю полено и режу, режу ночные виденья. Но химеры- точно не к пенензам. Вот жиды уходят хорошо, – пан Загадла взял с пола фигурку и ласково прижал ее к груди.

К крестьянскому скульптору пану Загадле я попал совершенно случайно. Рышард Вуйчик, варшавский журналист, по приглашению которого я с молодой русской женой Ларисой впервые покинул Родину, повез меня в город Краков. "Потому что если не видеть Краков, зачем же ездить в Польшу?" – спрашивал Рышак. Он мне и нравился всегда своей наивностью младенца.

В 70-м году в Польшу надо было ехать за жутко длинными черными жатыми плащами из синтетики, которые только-только вошли в моду в Париже и шились в маленьких магазинчиках на Маршалковской. Эти магазинчики тесно стояли в самом центре Варшавы, и поляки то ли в шутку, то ли гордясь называли их "Сто метров Парижа". Затем в Польшу надо было ехать за сапогами-чулками, которые снились Лариске, как Загадле химеры. И если останутся деньги, она мечтала купить парцелян. Роскошный польский парцелян, который с виду похож на Мейсен. Ее подруга Алка недавно стала обладательницей сервиза, и это портило Лариске аппетит.

Меняли нам тогда по сто рублей, и я надеялся, что хватит. И когда, возвращаясь из Кракова, Рышек внезапно остановил машину и, повернувшись к свой жене Майке, истошно воскликнул: "Давай завернем к Загадле!", я отнесся к крику спокойно.

- А что такое Загадла?

- Ты не знаешь Загадлу? – теперь воскликнула Майка. – Это великий крестьянский скульптор. Он режет из дерева потрясающие фигурки. Жутко простые, совсем примитивные – и потому входит в антологию мирового примитивизма. Она у нас есть, там Загадле посвящены целых четыре страницы. Ты будешь жутко смеяться, но он режет только фигурки фантастических химер и евреев. И больше ничего. Да ты же видел их у нас.

Это точно. На комоде у Вуйчиков стояло множество деревянных евреев, словно сошедших на этот комод со страниц Шолом-Алейхема. Но Майка была родом из Биробиджана, Вуйчик встретил ее в Москве и немедленно вывез в Варшаву. А я думал, что ей просто грустно на чужбине без родственников.

- О чем ты говоришь. Это хороший бизнес. В Варшаве фигурки Загадлы идут по 15 тысяч злотых. А он отдает по полторы. Я и тебе советую купить.

Я взглянул на притихшую было Лариску. Ее прелестные карие очи выражали сметение искренних чувств. С одной стороны, ей явно хотелось приобщиться к мировому примитивизму пана Загадлы, а с другой – как вернуться домой без плаща? И что самое удивительное – тяга к искусству победила. И вот стоим мы в дырявом деревянном сарае, великий скульптор Загадла нежно прижимает к груди фигурку и призывно смотрит в глаза.

- Вот, пан, смотрите, смотрите, неделю назад приснилась. "Жид в поисках работы". Потому что он очень бедный и его никто не берет. Да кому он и нужен.

Маленький бородатый человечек с такой жуткой тоской смотрел на меня с рук Загадлы, что мне немедленно захотелось помочь соплеменнику. Я вытащил из кармана двести злотых и протянул их скульптору: беру. Но пан скульптор гневно взмахнул руками:

- То не добже. Полторы тысячи. Для гостя из Москвы – тысченца.

И тут меня поразил наивный Рышек. Он метнулся из сарая к машине и через минуту вернулся с бутылкой "Выборовой".

- А не перекусить ли нам с дороги, пан Загадла?

- Так не ждал гостей, пан Вуйчик. Кроме свекольника, угостить нечем.

- Под такую прелесть любой свекольник сойдет, – убежденно ответил Рышек и уверенно вышел во двор, где буквально перед сараем стоял большой деревянный стол.

Пан Загадла расставил миски и налил в них кровавую жидкость.

- То холодный литовский борщок. Не понравится – не обессудьте.

Мы с Лариской нехотя зачерпнули крошево, медленно поднесли ложки ко ртам и ... задохнулись от восторга. Ледяная влага с пряным запахом молодой свеклы и зеленой ботвы, сдобренная жесткой горечью муштарды (так по-польски зовется горчица) вначале обожгла горло, а потом так нежно прошлась по связкам, что захотелось немедленно петь. Желание это подкрепилось "Выборовой", и через несколько минут над столом пана Загадлы к высокому польскому небу неслись ликующие звуки: "Направо – мост, налево – мост и Висла перед нами. И тут дома, и там – дома, одетые лесами".

- Тысченца и то добже.

- Триста злотых.

- Семьсот, – перевела Майка. – Не соглашайся.

- Четыреста.

Мы сошлись на пяти сотнях. И рецепте свекольника. Потому что моя жена Лариска уже видела этот свекольник, разлитый дома, в Москве не в алюминиевые миски пана Загадлы, а в нежные, почти прозрачные тарелки из польского парцеляна. Который она обязательно купит, даже пожертвовав сапогами.

И вот прошло тридцать лет. Давно истерся и был безжалостно выброшен на помойку длинный черный плащ со "Ста метров Парижа", давно побит весь парцелян, да и в Польшу из Москвы теперь не ездят, не за чем. А деревянный еврей, ожесточенно вырезанный польским крестьянином, до сих пор стоит у нас в квартире. Иногда, в очень жаркие дни моя жена Лариса вытаскивает замусоленный блокнот, куда записаны рецепты, и бормочет себе под нос:

"Молодую свеклу тщательно промыть вместе с ботвой, отрезать ботву и кипятить клубни минут пятнадцать. Потом мелко-мелко нарезать, протереть через дуршлаг и высыпать в раствор. Ботву также отварить, протереть, и полученную массу тоже вылить в раствор. Кипятить еще минут пять, выжав в кипящую массу половину лимона. Поставить охлаждаться. Отварить постное мясо и мелко его порубить. Мелко порезать зеленый лук, смешать его со щепоткой соли и растереть в ступке. Отварить яйца, разрезать их пополам и, смешав с мясом и луком, положить в тарелки. Залить охлажденным раствором, добавив по вкусу горчицы".

Лариска все так и делает. И тогда в красивых тарелках из Мейсена полыхает закатное небо. На которое грустно смотрит наш тридцатилетний сын. Он сегодня в поисках работы.