Лхаса, любовь моя

Як наступает мне на ногу и попутно гадит на правую штанину. Но это мелочи. Главное, что китайский грузовик везет меня к восточной границе Тибета. Мой маршрут Чэнду-Лхаса. После пяти дней автостопа по грунтовкам через горные перевалы Сычуани я вплотную приблизился к «стране снегов». Белому человеку здесь быть уже нельзя, и даже если вы сумели получить пермит (разрешение) на посещение восточного Тибета, первый же полицейский легко может его отобрать и отправить вас обратно.

Ночь и утро лучше не вспоминать. В темноте приехали в Батан, до тибетской границы 25 километров. В гостинице остановиться нельзя – наутро явится полиция, оштрафуют и вышлют обратно. Только прилег в огороде под деревом – пошел дождь. Через 20 минут спальник мокрый насквозь. Иду к гостинице ждать водителя. Весь день мы ехали вместе, и завтра он обещал взять меня в Дзонгу – это 300 километров в глубь Тибета, а там контроль уже не такой жесткий. Наконец, светает. Уезжают первые грузовики, выходит из гостиницы мой водитель и с ходу говорит: «Нет». Показывает на карте границу Тибета, и как после ее пересечения нас закуют в наручники. Никакие уговоры не помогают.

Солнце уже встало, полицейские проснулись, а идти мне через весь город, к противоположному выезду. В полном ступоре тупо стою на месте, не понимая, что делать дальше. Потом надеваю рюкзак и направляюсь к своему выезду. Надвигать панаму на глаза бессмысленно, но что еще остается делать, когда проходишь по центральной улице с памятником местным чабанам, райкомом и зданием полиции, а мимо начинает двигаться колонна военных грузовиков. Решаю идти до границы пешком.

Рюкзак весит 25 кило. Яркое солнце, каменистые склоны, лишенные растительности, широкий поток шумит на дне ущелья. От одного километрового столба до другого иду в гору ровно час, обгоняя при этом стадо яков. За пять часов останавливается единственный водитель-барыга, который предлагает подбросить меня до границы за 10 долларов. Иду дальше и через километр стоплю тот самый грузовик с яками. Кабина забита, но в кузов берут.

Через час меня высаживают у пограничного моста напротив джипа с мигалками. Я в шоке – кто эти люди в форме?! Но обошлось, не полицейские. Солдат нехотя отрывается от газеты, окидывает меня безразличным взглядом и возвращается к чтению. Я в Тибете!

Каждый водитель показывает мне, как его арестуют, если он меня подвезет, но все они соглашались подбросить «шуле» (русского) километров 20-30 по трассе до какого-нибудь безлюдного места в горах. Оторвавшись от границы на сотню километров, я встречаю закат в тихой зеленой долине с маленькой деревушкой из каменных домов-замков. В парящей над землей, напитанной солнцем тишине эхо разносит песни птиц, в мире царит покой. По дороге идет старик-пастух. Мы знакомимся, и я, воспользовавшись приглашением, отправляюсь с ним на ночлег в горы.

По узкой козьей тропе уходим вверх и через час останавливаемся в маленькой пастушьей сакле, пристроенной к загону для яков. Стены из камней, крыша из дерна, в углу полог с овечьей шкурой, напротив очаг. Рядом, как в охотничьем домике в Сибири, все необходимое – дрова, чайник с водой, спички. Старик ставит чай и выходит на улицу, скоро оттуда начинают доноситься бормотание молитв и аромат горящего можжевельника, – в горах тибетцы возжигают его вместо благовоний. Скоро молодой пастух пригоняет стадо яков, привязывает их, пересчитывает, и мы начинаем пить чай с маслом и солью, едим сметану с хлебом и укладываемся спать. Просыпаюсь с рассветом: морозно, трава в инее, яки, переминаясь во сне с ноги на ногу, выдыхают облака пара. Пьем чай, прощаюсь с пастухами и поднимаюсь к трассе. Уже через час тибетский дальнобойщик везет меня на запад, с каждым километром сокращая расстояние до заветной Лхасы.

Завидев людей в форме, я каждый раз старался либо обойти их стороной, либо спрятаться, а в машине ложился на сиденье и накрывался курткой. Но все равно сталкивался с ними нос к носу чуть ли не каждый день.

Один раз я увидел парикмахерскую и пошел стричься под машинку. Мне моют голову, усаживают перед зеркалом, повязывают вокруг шеи полотенце. Первые за всю историю парикмахерской светлые пряди падают на пол. И тут я вижу в зеркале, как в комнату входит военный. Причем по звездам на погонах ясно, что не прапор. Заходит и садится у меня за спиной. И начинает с интересом рассматривать меня, мои вещи, листает мой разговорник. Сидит и ждет. A меня стригут. Да, думаю, как раз сейчас забреют, и – вперед... Тоже сижу и жду. Меня достригли, я расплачиваюсь, встаю. И офицер встает. Обнимает парикмахершу, и они вместе уходят. После этого я решил было, что бояться уже нечего и шифроваться перестал, но на первом же перевале солдаты, чинившие дорогу, увидев меня в кабине, начали орать и кидать в машину камни. Так что прятался я до самой Лхасы.

Каждый тибетский город снабжен военной базой, часто превышающей его своими размерами. Местные жители – ребята отличные и очень добрые, но на ночлег к себе в дом и даже в сарай не пускают ни под каким видом. Каждый раз ответ один и тот же: показывают на смотровую вышку над военной базой и говорят: «Оттуда все видят, завтра придут солдаты и у нас будут большие проблемы». Так что ночевал я в местах весьма экзотических: под мостом, в пещере, в заброшенном сарае, в пустующей школе.

Дорога Чэнду-Лхаса по праву считается одной из красивейших высокогорных трасс мира. 2140 километров по серпантинным грунтовым дорогам с заснеженными перевалами я ехал одиннадцать дней: в кузовах и кабинах грузовиков, в автобусах, на джипах и тракторах. Одиннадцать дней в затерянном мире, с которым мало что может сравниться. Горы, каждый час разные, каждый раз другие. Из жаркой пыльной долины с бурыми безжизненными склонами, по дну которой грохочет Янцзы, через пятитысячный перевал, где водители столбенеют, наблюдая, как ты обтираешься снегом, попадаешь в царство бархатистых зеленых холмов и мягких линий. За следующим перевалом – валуны, сосны, звон ручьев; новая долина – бывшее русло реки, десятки метров вверх – вымытая окаменевшая порода с торчащими из нее обточенными камнями. Дальше – краснозем со сползающими по нему пластами дерна, можжевельник, и ледяной пилой – сияющие снежные пики на горизонте. Набирая каждые 100 метров, наблюдаешь, как меняется растительность.

Самые немыслимые виды открываются в восточном Тибете, за маленьким городком Рау. Прежде, чем попасть туда, вы пять часов трясетесь по каменистой долине. Невыносимо жарит солнце, и даже в автобусе с плотно закрытыми окнами воздух переполнен пылью, так что дышать нужно через платок. И вот за перевалом – Рау, как в вестернах: улочка из десятка домов, сколоченных из неструганных досок. Это забегаловки для дальнобойщиков. При всей нищете, в каждой есть телевизор с DVD-плеером, по которому крутят клипы с китайскими красавицами в купальниках – по китайским меркам почти порно. И вот совершенно неожиданно за первым же поворотом после Рау перед вами торжественно раскрывается огромное бирюзовое озеро с песчаными берегами, обрамленное сосновым лесом, со всех сторон окруженное тонущими в тумане шеститысячниками. Постепенно долина начинает расширяться, лес – бурый, изумрудный, салатовый – укутывает склоны и резко обрывается на скалах над потоком. Через день река уже набирает силу, влажность увеличивается, и вот на высоте трех с половиной тысяч метров я оказываюсь в тропическом лесу с лианами, бамбуком, висячими мхами и оранжевой ежевикой.

Дома тибетцев уже не каменные, это настоящие бревенчатые избы, крытые досками, которые прижимают камнями; расписные наличники и узорчатые деревянные решетки на окнах. Первый дацан (храм), окруженный флагами паломников с курганом камней, покрытых священными текстами и изображениями. Подвесные мосты, скелеты сорвавшихся в пропасть машин, флаги с мантрами на перевалах, оползни и закрытые участки дороги, где автомобильный поток встает и приходится по несколько километров идти пешком по чавкающей глине. Все чаще видишь путешествующих монахов, паломников, идущих в Лхасу.

Заметив иностранца, многие тибетцы спешат произнести единственную, еще в детстве заученную английскую фразу. Смысла ее они не понимают, но знают, что ты обязательно заценишь. Входишь в лавку, а продавец говорит: «Aй лав ю!». Водитель останавливается на перевале у ручья набрать в бак воды, к тебе подбегает человек, замирает и, с восторгом глядя в глаза, выдыхает: «Сэнкью!».

Но вот гора Милха – 5020 метров – последний крупный перевал перед Лхасой. Черные палатки кочевников, в деревнях над воротами во двор – рогатые черепа яков. Машин становится все больше, начинаются пригороды, и, наконец – Лхаса. Столица с телебашней и зеркальными бизнес-центрами, широкие проспекты, но это китайская часть города, и я прохожу мимо, в гостиницу, спать. Я слишком долго ехал в этот город, чтобы позволить себе смотреть на его святыни вполглаза, бегом, впопыхах.

От старой Лхасы остались только обломки, китайцы разворотили весь город, чтобы широкие проспекты и площади дали контроль над местными жителями, которые, случается, выходят на демонстрации, и тогда их приходится расстреливать. Но и эти обломки величественны. Старый город, где на улицах люди играют в кости на ракушки каури, паломники со всего Тибета, сошедшие со средневековых гравюр, бьют поклоны перед воротами монастырей. Там можно бродить целыми днями, слушать местную музыку, за полночь пить с новыми знакомыми чай с маслом за беседами о школах буддизма. Сердце Тибета – дворец Потала, бывший зимней резиденцией Далай-ламы, с бесчисленным количеством залов и буддийских святынь, монастыри Джоканг, Сера и множество других, меньших монастырей и храмов, – как рассказать обо всем этом?

Восемь тысяч километров от Лхасы до Москвы я проехал за девять суток. Стопом и на поездах, потратил долларов 20. Ну да не в деньгах счастье. Уезжал твердо зная, что скоро вернусь. Вернусь обязательно.