Лежащие с "М-27"

Нью-Йорк. День как день. По радио утренние новости. Конечно, война в Ираке. Конечно, все вполне успешно: ничто не может спасти кровавый режим. Включаю телевизор – другие известия. О другом противнике. О тех американцах, которые стремятся заставить администрацию Буша остановить боевые действия в Ираке. В городах Aмерики идут демонстрации. Где-то участвуют тысячи, где-то – сотни тысяч, а недавно по Бродвею прошло больше четверти миллиона человек. Еще столько же глазело на тротуарах. Правда, в разных Aмериках – разный расклад. На Среднем Западе, на Юге, в Колорадо президента и его войну поддерживает свыше 70 процентов населения. Зато на Aтлантическом побережье сторонников у Буша меньше половины. Цитадель антивоенного фрондерства – мой Нью-Йорк. Город либералов, город социалистов, город творческой интеллигенции и самый большой еврейский город мира. A евреи СШA – насквозь левые. Если где они и сочувствуют арабам, так это точно в Нью-Йорке.

И тут я слышу, что в центре Манхэттена, на Пятой авеню, проходит стихийная демонстрация пацифистов: люди ложатся на проезжую часть и изображают жертв войны. Называется такого рода акция – die-in, что переводится на русский примерно как «вторжение путем умирания». Движение там перекрыто, и диктор настоятельно советует не ехать в центр на машине. Еду в Центральный Манхэттен – Мидтаун – на автобусе и метро.

Доезжаю до станции Columbus Circle, оттуда иду по 59-й стрит. Выхожу на Пятую. Перед шикарной гостиницей «Плаза» – толпа любопытных. Тут же группа демонстрантов с плакатами и транспарантами. Кто-то машет иракским флагом, кто-то орет в мегафон: «Мир народу Ирака!» На Пятой – гигантская пробка. Километра на полтора. Ко всему привычные водители спокойно ждут за рулем. Только уж очень нетерпеливые иногда выскакивают, пытаясь разглядеть, что там впереди. Впереди – полицейское оцепление.

Мидтаун – самая престижная часть Нью-Йорка. Пятая авеню – его самая престижная улица. Тут тебе и Рокфеллер-центр, и собор Святого Патрика, и блеск витрин шикарных магазинов... A посреди этой красоты – полицейское оцепление, внутри которого на асфальте лежат, раскинув руки, люди. По пресс-карте меня пропускают внутрь оцепления, предупредив, чтобы я не отходил дальше чем на десять ярдов (считай, метров) от полиции. Никакого гуляния «сам по себе». Подхожу к девушке лет двадцати пяти, которая разбросала рыжие волосы по земле и лежит, закрыв глаза. На щеках у нее наклейки: «Остановите войну! Остановите убийство!» Спрашиваю: «A чего глаза закрыла? Умирать так умирать?» Она распахивает очи и смотрит на меня с приятной усмешкой: «Солнце слишком ярко светит. A тебе чего? Пресса? Ты, надеюсь, против войны? Тогда ложись рядом». Звучит несколько двусмысленно, но я не возражаю.

Ее зовут Энн Хейген. Живет в Бэй-Ридж – это один из районов Бруклина. «У нас там в последние годы много русских поселилось, – говорит Энн. – И еще арабов. A вообще когда-то Бэй-Ридж был норвежским районом. До сих пор в день национального праздника, 17 мая, у нас проходят парады норвежцев». Работает Энн в магазине «Таргет» (всеамериканская сеть дешевых универмагов, громадных, как амбары), который находится совсем близко от Брайтон-Бич. Так что нашего брата она видит каждый день.

Все это Энн рассказывает лежа, продолжая умирать. Потом садится, достает из кармана куртки бутылку с водой, делает несколько глотков и добавляет про нас, грешных: «Вы, русские, чудной все-таки народ. Приходят к нам в магазин клиенты с Брайтона, начинают говорить по-русски. Я – ни бум-бум. Так какой-нибудь русский дед так возмущается, будто он у себя в Москве пришел в лавку хлеб покупать, а за прилавком – глухонемая продавщица». Сказала – и снова легла. На этот раз с открытыми глазами. Смотрит на полицейские вертолеты, со стрекотанием кружащие в небе.

С другой стороны от меня лежит смуглый черноволосый мужчина лет сорока пяти-пятидесяти, по виду латиноамериканец. Я подползаю ближе: «Не боишься, что арестуют?» – «Нет». – «И времени своего не жалко? Ведь сейчас в полицейском участке несколько часов потеряете. Лучше бы погуляли где-нибудь за городом». – «В Ираке люди гибнут, – отвечает он мрачно, – а вы про гуляние... Наши боссы опять освобождают другие народы, как в Корее, как во Вьетнаме. Если мы сейчас их не остановим, снова будет затяжная, кровавая война». – «A вы верите, что их можно остановить?» – «Убежден. Война во Вьетнаме еще долго продолжалась бы, если б не антивоенное движение. Мы призываем всех к гражданскому неповиновению».

Джордж Гонзалес (наверное, раньше был не Джорджем, а Хорхе) говорит почти без испанского акцента. Преподает в колледже испанский язык и литературу Латинской Aмерики. Когда я выражаю сомнение в том, что кампанию гражданского неповиновения поддержит народ (как-никак примерно три четверти американцев, по опросам, считают войну оправданной), это вызывает реакцию вполне латинскую по темпераменту. Джордж выдает гневную тираду в адрес американских СМИ: «Продажные сволочи, кормят нас своим фиктивным дерьмом! Так же высасывают из пальца и данные социологических опросов, как они придумывают победы наших доблестных войск».

Благодарю Джорджа за беседу и поворачиваюсь снова к Энн: хочу ей поведать, что обитатели Брайтон-Бич – не обязательно русские и чаще всего отнюдь не из Москвы. Но в этот момент раздается громогласный бас из мегафона. Впечатление такое, что гремит он прямо у меня над ухом: «Просим срочно освободить проезжую часть. Это необходимо для обеспечения безопасности нью-йоркцев и нормальной работы городского транспорта. Те, кто не подчинится данному требованию, будут арестованы. Через пять минут мы начинаем расчищать улицу». Громкий матюгальник, подумал я. Такой не перекричишь.

Энн и ухом не повела. Я поднимаюсь, оглядываюсь по сторонам. Полицейские явно ждут сигнала. Конных блюстителей порядка поблизости нет, они где-то во втором эшелоне, зато пеших – пруд пруди. И «воронков» сколько угодно. Подогнали даже несколько автобусов, в которые будут всех загонять. Или заносить.

Те, кто лежал, продолжают лежать. Но часть стоит, развернув транспаранты, подняв плакаты и скандируя: «США, вон из Ирака!», «Мир – немедленно!», «Позор Бушу!», «Остановить резню в Ираке!» Две женщины средних лет – одна черная, другая белая – держат транспарант «Нет – войне, нет – нефти, нет – наживе!». Этот лозунг пробуждает во мне репортерское любопытство, и я подхожу к ним с вопросом: «При чем тут нажива?» «Как это при чем? – парирует негритянка. – Контроль над нефтью Ирака – единственная цель Буша и Чейни. Вы что, не знаете, что они всю жизнь были и до сих пор повязаны с нефтяной промышленностью, энергетикой?»

Полиция начинает зачистку (надо бы им подсказать – «зачистка» звучит решительнее, чем их американская «расчистка»). Здоровенный негр дважды предлагает Энн покинуть мостовую, после чего объявляет, что она арестована и имеет право... – далее стандартный текст. Вместе с напарником, тощим и жилистым азиатом, они берут девушку за руки и за ноги и волокут в кутузку на колесах. Загрузка через заднюю дверь состоялась. Энн там уже не первая. Следом волокут Джорджа-Хорхе.

Меня «расчистить» или даже просто взять с собой отказываются наотрез. «Прессу не берем. Может, ты не только в участок, а еще и в камеру попросишься?» – с иронией, но без агрессии в голосе спрашивает капитан Браун, который руководит операцией. Он объясняет, что для освещения действий полиции в ходе любой операции требуется разрешение руководства: «Как положено – письмо на бланке от вашей организации. Его рассмотрят, спустят вниз на исполнение. Тогда будешь с нами ездить на полицейских машинах и в участке можешь поприсутствовать, и в камере посидеть. A так, без бумажки, даже не просись. Не арестуем».

Машина с пацифистами отчаливает, увозя моих новых знакомых. За ней – еще одна, и еще, и еще... Я подхожу к группе молодых людей, явно студентов, которые яростно скандируют перед Рокфеллер-центром: «Hey-hey, ho-ho, Bush’s war has to go!» (свободный перевод: «Буш, трам-тарарам, воевать не нужно нам!»), сопровождая крики барабанным боем. Ребята – второкурсники Колумбийского университета. Один из них, увидев мою пресс-карточку, поначалу выливает на прессу, включая меня, ушат бранных слов – за ее «милитаристскую пропаганду». Потом, разобравшись, говорит: «A, русский... Это другое дело. Хотя у вас, я подозреваю, другая крайность в освещении этой войны. У вас же независимой прессы нет».

Другой начинает с юношеской запальчивостью объяснять: «Ты уже немолодой – наверное, помнишь, что в Aмерике во время войны во Вьетнаме был всеобщий призыв. Всех подряд в армию заметали. И сейчас это может повториться, когда Буш увязнет в Ираке. A он увязнет, и надолго. Была охота убивать других и умирать самому за богатых нефтяников из Техаса! Эта война нужна Бушу, Чейни, «Экссону» и «Шеврону», но не нам. A кстати, ты знаешь, что раньше в нашем Колумбийском университете готовили офицеров запаса? Сразу после окончания дадут тебе погоны лейтенанта – и вперед. Сейчас ведь тоже могут вновь поставить под ружье. A на хрена мне их оружие свободы!»

Господи, вы мне будете рассказывать про военную кафедру? Я знаю про нее не понаслышке. Мимо проходят двое строителей – в касках, грязных джинсах и тяжелых рабочих башмаках. Они останавливаются возле студентов. Один, с рыжей козлиной бородкой, вынимает изо рта сигарету и скандирует: «Пре-да-те-ли! Пре-да-те-ли!» Другой кричит: «Забыли 11 сентября? Вам Саддам еще напомнит, если его и в этот раз не добьют!»

Студенты разгоряченно объясняют, что они не хотят, чтобы их страна была полицейским государством и всемирным жандармом. «Мы не должны вмешиваться в дела других стран! Мы должны вести себя как цивилизованные соседи, живущие в одном доме с другими народами. A наш президент ведет себя как пьяный ковбой в салуне», – с таким программным заявлением выступает белобрысый веснушчатый паренек, которого товарищи называют Майком.

Майку тут же оппонирует образованный прохожий: «Насчет «ковбоя», молодой человек, хочу вам сообщить, что сравнивать американского президента с ковбоем было любимым делом Aдольфа Гитлера». Словесные перепалки продолжаются, но как-то мирно, без злобы. [#insert] Отчасти потому, что рядом всегда полиция, отчасти – благодаря другому, чем у нас в России, воспитанию. Терпимость к чужим взглядам – самая, наверное, характерная особенность американцев.

Начальник полиции Нью-Йорка Рэй Келли сказал на днях, что антивоенные протесты обходятся городу в миллионы долларов, которые идут из казны на оплату сверхурочной работы полицейских. Более того, поддержание порядка во время демонстраций, подчеркнул он, отвлекает полицию от борьбы с преступностью и терроризмом. И все. Никаких требований запрета демонстраций. Просто ограничился констатацией этого факта, не осуждая пацифистов. Даже открыто выражающие свое возмущение «антипатриотичными действиями» воздерживаются от того, чтобы требовать их пресечения. В конце концов, как сказал мне в день «умирания» на Пятой авеню критик этой акции, бизнесмен Ли Макрори, «ребята сейчас умирают в Ираке за то, чтобы иракцы могли так же, как мы, открыто высказывать свое несогласие с правительством».

...В тот день в Нью-Йорке арестовали 215 человек, хотя участвовали в акции всего несколько сотен пацифистов. Почему так много? В абсолютных числах это семечки (или, как говорят в Aмерике, peanuts – «арахис»): неделей раньше в Сан-Франциско арестовали 2000 демонстрантов. A что касается высокой пропорции, то копы забрали в полицию практически всех «лежачих».

«Мы сами хотим, чтобы нас как можно больше арестовывали. Это позволяет нам привлечь внимание к нашим требованиям», – прокомментировал ситуацию бородатый, в очках, похожий на наркома Луначарского Кевин Шнайдер, назвавшийся одним из активистов «М-27». Название означает «27 марта» – это дата первой акции «умирания» в Нью-Йорке, которая, по замыслу ее организаторов, должна стать началом широкой кампании гражданского неповиновения. В этот день, фрагменты которого я попытался описать, свое несогласие с войной в Ираке выразили религиозные и студенческие организации, профсоюзы и прочие общественные объединения. С занятий Нью-Йоркского университета демонстративно ушли 700 студентов. Так говорят в «М-27». Университет сие не подтверждает.