Лев Гудков

— Люди чувствуют кризис?

— Чуть меньше трети опрошенных говорят, что кризис есть. Чуть больше трети — что его пока нет, но он близко. Только 6% не верят в кризис или затрудняются ответить. Ситуация меняется с каждым месяцем. В октябре озабоченных кризисом было 7—8%, теперь их 30%. Треть рос­сиян — с неоплаченными кредитами. В ноябре удвоилось количество людей, которым задержали зарплату. Уровень тревоги в обществе за последний месяц стал вдвое выше. Дальше ситуация бу­дет очевидно усугубляться.

— А что от этого меняется в обществе?

— Наше население долгое время жило в состоянии многолетнего кризиса, то обострявшегося, то ослабевавшего. Падение экономики и, соответственно, уровня жизни было очень глубоким. Показатели 1990 года, последнего года советской системы, восстановились только к 2005 году. Чуть меньше пяти лет как наше общество стало понемногу ­успо­ка­иваться. Начался рост доходов, деньги стали легче тратить. Но основная масса жила все это время, постоянно оглядываясь на прошлое, лишь бы хуже не было. Лишь в самые последние два-три года люди поверили, что все более или менее налаживается. У нас пуганый народ, он всегда готов к худшему. И как только начинаются проблемы, худшие опасения легко оживают. При этом возрождаются самые примитивные и архаические модели поведения — ксенофобия и связан­ный с ней изоляционизм.

— Чего люди больше всего боятся?

— Страхи — это своеобразное отражение структуры ценностей. Наши люди с трудом могут выразить свои ценности и интересы, поскольку сфера общественных коммуникаций очень слабо развита. Поэто­му осознание важного и существенного в жизни приходит только через страх это утратить. Люди боятся безработицы, уменьшения зарплаты. Боятся за здоровье и благополучие детей и близких. Боятся впасть в нищету.

— А как же страх потерять сбережения? Или их просто нет?

— Сбережения имеют 20—22% населения. Остальные — живут от зарплаты до зарплаты. У большинства людей нет ника­кой подушки безопасности, никакой возможности маневра. В ситуации кризиса им будет очень тяжело. А кризис обеща­ет быть затяжным. Года на три.

— Сейчас много говорят о дауншифтинге, о том, что уволенные менеджеры уезжа­ют в Азию перекантоваться. Есть такое ­явление?

— Чтобы уехать из страны, надо иметь для этого ресурсы. Образование, квалификацию, молодость и некоторую долю авантюризма. Наше население — бедное, мало мобильное, не склонно к переез­дам — в первую очередь потому, что у него на это просто нет денег. В период кризиса и социальных обострений общество предпочитает отсиживаться по домам. У нас за границей бывало всего 9—10% населения. Билет купить из Сибири в Москву — целая проблема.

— А когда кризис совсем окрепнет, люди кого винить станут?

— Верховную власть никто винить не станет. Первые лица у нас традиционно разгружены от ответственности. С ними связываются только надежды. Уровень доверия лично Путину заметно выше, чем уровень доверия к правительству в целом. В массовом сознании вся вина за провалы падает на нижележащие уровни власти, администрацию, исполнителей решений вышестоящих инстанций. Будут искать виновников спада экономки и провалов в социальной политике, скорее всего, найдут их во внешних врагах. Уже сей­час винят. Реанимируются старые советские установки и представления о том, что Запад хочет ослабить Россию, хочет прибрать к рукам ее богатства. ­Совре­менное российское общество сохраняет советскую структуру, и советское мышление в нем доминирует. Фасад покрасили, евроремонт сделали, а внутри все равно коммуналка. Оттого что КГБ переименовали в ФСБ, институт тайной политической полиции не перестал быть инструментом никем и ничем не контролируемой власти. Несмотря ни на какой кризис власть будет продолжать укреплять свое могущество. Прокуратура начинает охотиться на СМИ, которые рассказывают о кризисе, все это напоминает расклады времен войны, когда паникеров просто ставили к стенке.

— Значит, революции никакой не случится из-за кризиса.

— Волнения возможны, но очень незначительные. В массе своей народ будет терпеть, как всегда терпел. Исходя из общих соображений и опыта наших исследований, можно предполагать, что массового возмущения вряд ли стоит ожидать. Массовое недовольство будет накапливаться в среде социально слабых, малоимущих групп населения, на периферии и оставаться диффузным, аморфным, слабоорганизованным. Движения социаль­ного протеста, если и возникнут, а, скорее всего, они возникнут, будут стихийными, локальными, нестойкими, как это было в 2005 году в связи с монетизацией льгот.

— Но хоть что-то кризис изменит или нет?

— После кризиса 1998 года общество утратило демократические надежды, оно отвернулось от либеральной модели и возжаж­дало сильной руки. И получило ее. После этого кризиса вряд ли что-то изменится, потому что запроса общества на измене­ния нет, как нет и новых убедительных людей с новыми программами. Сильной оппозиции у нас нет, а та, что есть, не име­ет серьезного потенциала.