Кухня Журавлева

Дмитрий Журавлев с женой Валентиной, 1970-е годы

Наталья Журавлева, актриса: Это была маленькая двухкомнатная квартира на первом этаже дома кооператива Театра Вахтангова. Появилась она после 1937 года. У нас всегда было очень тесно. Нельзя сказать, что мы жили бедно, и все же не так, как артисты папиного положения. Главным местом была кухня: кварти­ра была совсем маленькая, а кухня большая. Под окном — холодильник, который выходил на улицу, стол, плита, раковина и огромная труба, по которой все время тихонечко сочилась вода и которая периодически страшно рычала, пугая неподготовленных гостей.

У стола было место, где по будням сидела я, а по праздникам гости. Мы называли это место красным углом. Там же стоял буфетик, который сделал и расписал папин старший брат Михаил Николаевич Журавлев¹, который отсидел по всяким сталинским делам. Он был на поселении и, видимо, там научился делать эти вещи.

После папиного так называемого открытого, афишного концерта, который читался либо в Доме ученых, либо в Бетховенском зале Большого театра, либо в Малом зале Консерватории, всегда приходили гости — скажем, Анна Ахматова и Юрий Завадский². Он садился лицом к кухне и вытягивал ноги, которые доставали почти до стены. У него были безумно длинные ноги. Или Святослав Рихтер и Софья Пилявская³. Часто за столом, или на папином месте, или в красном углу, сидел замечательный Семен Степанович Гейченко⁴. Они с папой очень друг друга любили, близ­ко дружили, и у нас с ним тоже была дружба-любовь. Когда он приходил, это был абсолютный праздник. Он так интересно рассказывал! О Михайловском, о том, что его возмущало, как Пушкина пытались поставить в строй, как не помогали музею.

На столе всегда было очень скромно. Но когда приходил Семен Степанович (мы, например, знали, что он совершенно не пьет, но очень любит лимонад), покупали много лимонада. Он был деревенский, значит, ему не надо было давать наши обычные блюда — печеную картошку и моченые яблоки. Мы старались поставить на стол чего-нибудь вкусненькое: ветчину, салатики. Обычно же была печеная картошка, мама делала замечатель­ный салат, который назывался «Белый». Она не делала классический оливье, а добавляла разные заправки, тоненько нарезала капусту, яблоки. Бабушка, мамина мама — Евгения Тихоновна, гениально пекла беляши и пироги. Однажды у нас был Вертинский. Поев этих беляшей, он сказал: «Кто, кто это сделал? Я хочу поцеловать эти ручки». Бабушка забилась в угол и не хотела выходить к гостям. Он ее вытащил и расцеловал ей руки.

Наши близкие друзья Нина Дорлиак⁵ и Святослав Рихтер приходили без звонка, без предупреждения. Мы их называли Рихтерá. Они жили совсем недалеко, на другом конце улицы. В нашем же доме жила дочка Павла Григорье­вича Антокольского⁶, Наташа Кипса⁷. Иногда вдруг приходил и сам Павел Григорьевич.

Однажды заходила Вера Марецкая⁸. Бывали музыканты: Наталья Шпиллер⁹ и Святослав Кнушевицкий¹⁰. Михаил Алпатов¹¹ — знаменитый искусствовед — и его красавица жена Софья. Это тоже были очень близкие друзья, люди, жившие у нас на даче. Мы звали их Алпатики.

Наш дом был абсолютно открытый, но именно к папиным концертам стол готовился заранее. После концерта, пока к папе стояла очередь поздравляющих, мама подходила к знакомым и говорила: «Поезжайте на Вахтангова». Кроме того, всегда праздновались именины. Родители никогда не отмечали свои дни рождения — только именины. У папы — 8 ноября, а у мамы — 23 февраля. Всегда приходили родственники и близкие друзья. Художник Дмитрий Михайлович Краснопевцев¹² и его жена Лиля. А вот Фалька, которого папа боготворил, я не помню у нас в доме. Однажды у нас была Цветаева. Я ее не помню: это было еще до войны, и об этом мне рассказывала мама. Она пришла, когда папы не было дома. Цветаева ждала, ходила, все время курила, рассказывала о переводах и говорила, как ей тяжело переводить, что это просто для денег, для жизни. Они дружили, потому что режиссером почти всех папиных программ была Елизавета Эфрон¹³, старшая сестра Сергея Яковлевича¹⁴. Бывала у нас и Аля Эфрон¹⁵. Я помню, как мы стоим с Машей — совсем маленькие. Нам собирались мыть голову, а голову тогда почему-то мыли желтком. Я очень гордо показываю на волосы и говорю: «Кока». И с тех пор мы стали Коки — так она нас и называла всегда.

Бывал замечательный Борис Пастернак. Как-то у папы появились в списке стихи из «Живаго», которые тогда еще не вышли даже в «Знамени». Слушать их пришла Анна Андреевна, которую привел Виктор Ардов¹⁶. Стол был прямоугольный, раздвигать его было некуда, и помещалось за ним только шесть человек. А больше десяти человек впихнуться не могло никак. И вот я помню: в красном углу сидела Ахматова, рядом Ардов. Больше никого не ждали. Вдруг раздается стук в дверь (звонка у нас не было). Рихтера! Может, мама их предупре­дила, зная преклонение Рихтера перед Ахматовой, может, нет. Святослав Теофилович сидел в уголочке на какой-то низкой табуретке, и получалось так, что Анна Андреевна выше его. И, глядя на нее снизу вверх, Рихтер тихо сказал: «Анна Андреевна, а можно вас попросить?» Абсолютно маленький робеющий мальчик. Дальше было гениально: «Что? Прочесть стихи? (Пауза.) Да». И я помню, что это было: «А я иду, за мной беда»¹⁷. Меня больше всего потряс Рихтер — это было совершенно как ученик с Учителем, с ребе.

Застолье на дачу у Рихтеров. Во главе стола Зоя Томашевская, также за столом Нина Дорлиак и Дмитрий Журавлев. 1967 год

Анна Андреевна очень легко давала людям тонуть: не поддерживала разговор. Это был ужас. Люди буквально пускали пузыри. Однажды, когда она у нас была, к нам пришли Ната­ша Антокольская и Борис Слуцкий¹⁸. Все сидели на кухне, разговор шел о стихах. Она рассказывала историю о том, как читала стихи в каком-то зале, и весь зал потом стоя ей долго хлопал. А она думала: «Боже мой, что они делают, мне же больше никогда не позволят выступать». Это было то время, когда она была еще полулегальна. У Слуцкого как раз вышли новые стихи, об этом заговорили, и вдруг Анна Анд­ре­евна говорит ему: «Прочтите нам что-нибудь». Я помню, как он вспыхнул, стал красно-­кирпичного цвета и сказал осипшим голосом: «Что?» — «Что хотите». Я помню, что он читал: «Шел фильм, и билетерши плакали над ним одним подряд пять раз»¹⁹. О «Броненосце «Потемкине».

Однажды Пастернак читал у нас рукопись «Живаго». Это было, наверное, начало пятидесятых. Набился народ. Была Елизавета Эфрон со своей замечательной подругой, которая жила с ней всю жизнь, Зинаидой Ширкевич²⁰. Больше я не помню, кто был, потому что нас выгнали. Когда они закончили, все были невероятно взволнованные и разгоряченные. Потом мы пошли провожать Елизавету Яковлевну в Мерзляковский переулок через Молчановку, и папа дал мне зеленую папку с завязками и надписью «Дело» и сказал: «Неси. Только это драгоценность». Потом я отдала папку Борису Леонидовичу. Бывал у нас и замечательный, чудный Ленечка Пастернак, сын Бориса Леонидовича и Зинаиды Николаевны, физик. Леня был очень застенчивый, но невероятно эрудированный. Совершенно удивительное существо. Он был физик, очень талантливый и очень пастернаковский. И большой папин поклонник.

Позже к нам толпой ходили молодые актеры, которые теперь стали старшими и знаменитыми. Первый курс, на который папа пришел преподавать, был курс Гафта, Табакова, Урбанского²¹, Майи Менглет²². Они часто зани­мались дома, а когда закончили институт, бегали в гости. Приходили вечером. Студентов всегда кормили. Было голодно. Однажды я прибежала: «Мамочка, побольше сделай котлет, а то сегодня Санечка Лазарев в обморок упал от голода». Валя Гафт обожал папу. Он как-то пришел после того, как первый раз поехал в Югославию, и, захлебываясь, рассказывал об этом, все время добавляя «Братцы!». А сидели мама и папа. Папа слушал-слушал, а потом заглянул под скатерть и говорит: «Валя, Валя, где твои братцы?» Когда у нас кто-то сидел, папу всегда просили читать. И для него не было большего удовольствия. Он с наслаждением читал. Даже после своих концертов. Или рассказывал истории — о том, как он когда-то читал Бабелю «Смерть Пети Ростова» и, когда он кончил, повисла тишина, а потом Бабель сказал: «Да… Это как Бог Саваоф». Папа рассказывал замечательные истории с одесским акцентом, и все катались от смеха. К нам часто ходили родительские друзья-медики. Лев Зильбер²³, который в ссылке, в лагере, вычислил вирус рака, — мировая звезда. Он был брат Вениамина Каверина. Каверины, кстати, тоже бывали. Екатерина Кост²⁴ и Миха­ил Скворцов²⁵, который вскрывал тело Сталина. У нас все-таки было очень мало места, и потом, когда стали переезжать из коммуналок, то собирались чаще у Рихтеров, у Алпатовых. Мы называли это «салоны». Собирались Алпатовы, Рихтера и мы. Однажды папа вслух читал из «Хроник» Шекспира короля Джона. А мама приготовила из безе корону короля Джона. Был такой восторг, что Рихтер немедленно потребовал повторить. У Рихтеров, когда они переехали в Брюсов переулок, ­слушали музыку. У дяди Славы был какой-то ­привезенный из-за границы проигрыватель и пластинки. Это было совершенно особое ­слушанье. Всегда читалось либретто на языке оригинала. Я очень хорошо помню, как мы ­слушали «Лоэнгрина»²⁶ Вагнера в исполнении Дитриха Фишера-Дискау. Под Рождество всегда слушали «Рождественскую ораторию» Баха, на Пасху — «Страсти по Матфею», реже «Страсти по Иоанну». И евангельские тексты тоже обязательно нужно было читать. Когда мы слушали «Лоэнгрина», Рихтер стоял в дверях и в какие-то необыкновенные моменты его глаза переполнялись слезами. Даже неловко было смотреть. Я это обожала, и мне боль­ше ничего не надо было. Никогда не променя­ла бы слушанье у Рихтеров на свидание. У Рихтеров устраивались маскарады. Это был невероятно творческий дом. Там были и домашние выставки: Святослав Теофильевич выставлял запрещенного Краснопевцева и Фалька. Он всегда говорил: «Ну что говорить о политике? Это все равно что говорить о погоде. Мы же ничего не можем сделать». У него уже были и «В круге первом», и «Раковый корпус». Уже тогда Ростропович поселил у себя на даче Солженицына. Был какой-то вечер с танцами у Рихтеров. И дядя Слава танцевал с какой-то дамой, с которой не стоило откровенничать. Она говорит: «Смотрите, какой Ростропович — зачем-то поселил Солженицына у себя». А дядя Слава ей отвечает: «Да, я на него ужасно обижен. Я так хотел поселить его у себя». Кто-то как-то спросил, читал ли он «Доктора Живаго», когда еще нельзя было читать. «Ну что вы, я еще «Илиаду» до половины не дочитал — пока не осилю, ничего в руки не возьму». Дурака валял. Он терпеть не мог чиновничество. А надо было устраивать какие-то дела. Но этим в основном занималась Нина Львовна.

Наталья Журавлева и Нина Дорлиак. Пасха 1970 года

---

1. Дмитрий Журавлев (1900–1991) — актер Театра Вахтангова, мастер художественного слова. Прежде всего известен как чтец — преимущественно Пушкина, Блока, Маяковского, Бабеля и Зощенко.

2. Юрий Завадский (1894–1977) — актер и режиссер, близкий друг Марины Цветаевой. Ему посвящен цикл ее стихов «Комедьянт».

3. Софья Пилявская (1911–2000) — актриса МХАТа. Сыграла Раису Павловну в фильме «Доживем до понедельника», графиню Вронскую в «Анне Карениной», тетю Костика в «Покровских ­воротах» и т.д.

4. Семен Гейченко (1903–1993) — писатель и пушкинист, воссоздавший усадьбу Михайловское, ставший первым директором заповедника и одним из героев одноименной повести Сергея Довлатова.

5. Нина Дорлиак (1908–1998) — певица и профессор Московской консерватории. Жена Святослава Рихтера.

6. Павел Антокольский (1896–1978) —поэт и переводчик. Дружил с Цветаевой, одно время работал режиссером в Театре Вахтангова.

7. Наталья Антокольская (Кипса) (р. 1921) — дочь Павла Антокольского, художница, проиллюстрировавшая множество детских книг.

8. Вера Марецкая (1906–1978) — знаменитая советская актриса, первая жена Юрия Завадского.

9. Наталья Шпиллер (1909–1995) — оперная певица, преподаватель Гнесинки, жена Святослава Кнушевицкого.

10. Святослав Кнушевицкий (1908–1963) — виолончелист и преподаватель Консерватории. В сороковые годы начал выступать вместе с пианистом Львом Обориным и скрипачом Давидом Ойстрахом.

11. Михаил Алпатов (1902–1986) — искусствовед, автор трехтомной «Всеобщей истории искусств» и известной переписки с пианисткой Марией Юдиной.

12. Дмитрий ­Краснопевцев (1925–1995) — художник.

13. Елизавета Эфрон (1885–1976)  — золовка Марины Цветаевой.

14. Сергей Эфрон (1893–1941) — муж Марины Цветаевой.

15. Аля (Ариадна) Эфрон (1912–1975) — дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Переводчица, художница, автор замечательных воспоминаний. 14 лет провела в сталинских лагерях.

16. Виктор Ардов (1900–1976) — писатель и сценарист, близкий друг Анны Ахматовой, хозяин знаменитого дома на Ордынке, где всегда в Москве останавливалась А.А.

17. «А я иду, за мной беда» — строка из стихотворения Ахматовой 1940 года «Один идет прямым путем…».

18. Борис Слуцкий (1919–1986) — поэт. Вместе с несколькими другими поэтами шестидесятых годов снят в фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича», в эпизоде «Вечер в Политехническом музее».

19. «Шел фильм, и билетерши плакали» — цитата из стихотворения Слуцкого «Броненосец «Потемкин».

20. Зинаида Ширкевич (1885–1977) — подруга Елизаветы Эфрон, прожившая вместе с ней всю жизнь и ведавшая ее хозяйством. Вот что писала об их комнате в Мерзляковском переулке Ариадна Эфрон: «Я приютилась у Лили с Зиной, в их крохотной темной и неизменно доброй норке, — теткам и самим-то, по правде, негде было жить и нечем дышать — их вытесняли, отнимали последний воздух вещи многих людей и многих поколений, призрачные вещи, вполне реально ­громоздившиеся и ввысь и вширь».

21. Евгений Урбанский (1932–1965) — актер, выпускник Школы-студии МХАТ. Погиб на съемках фильма «Директор».

22. Майя Менглет (р. 1935) — актриса Театра имени Станиславского; играла и в кино. Сейчас живет в Австралии.

23. Лев Зильбер (1894–1966) — иммунолог и вирусолог. Его брат — Вениамин Каверин, а сестра Лея (Елена Александровна) вышла замуж за Юрия Тынянова. Был арестован в 1937 году. Будучи в лагере, в тундре, изобрел препарат против пеллагры, из ягеля, и тем самым спас сотни заключенных. Свои исследования рака он также начал в шарашке, проводя эксперименты над мышами и крысами.

24. Екатерина Кост (1888–1975) — гематолог, доктор медицинских наук, жена Михаила Скворцова.

25. Михаил Скворцов (1876–1963) — патологоанатом, основоположник патологической анатомии болезней детского возраста.

26. «Лоэнгрин» — опера Рихарда Вагнера о рыцаре Грааля.