Кухня Айзенберга

Михаил Айзенберг, Лев Рубинштейн и Виктор Коваль

Михаил Айзенберг: «Наша кухня — при небольших размерах — была какая-то резиновая. Человек двенадцать помещались без особого сопротивления, но бывало и больше — чем дальше, тем чаще.

Длилось это с перерывами 26 лет. Основной состав — человек пятьдесят, но с частичной ротацией на каждом этапе. «Четверги» — мощное вливание с окончившихся «четвергов» писателя Зиновия Зиника¹. «Понедельник» — расширение литературных знакомств.

Но каждый раз заходили еще чьи-то приятели, а то и попутчики. В девяностые пошли уже целые делегации. Сколько всего? Какие-то пугающие цифры.

Вначале это было довольно расплывчатое объединение, вовсе не «тесный круг». Первое время «четверги» просто соединяли — почти механически — остатки нескольких прежних кружков, к тому времени уже рассеявшихся. Они стали сходиться и как-то притираться друг к другу, притом что происходили из абсолютно разных «систем» и у них были разные способы существования. Люди из разных компаний соединялись в какую-то новую компанию. Что, разумеется, происходило не без осложнений.

Меню было однообразное: рисовый салат, гренки с сыром, жареные сосиски, если удавалось их купить, а нет, так поджаренная колбаса. Есть ее в сыром виде совсем не хотелось. За каждым видом продуктов, если кто забыл, надо было выстоять отдельную очередь. То есть две: в кассу, потом к продавцу. Это была моя обязанность.

Одно время квасили капусту. Я шинковал, Алена делала все остальное. К восьмидесятым мы так наловчились, что домашняя подготовка стола занимала меньше часа.

Пили, кстати, немного. Два-три человека под сдержанное одобрение зала выставляли на стол принесенную бутылку водки, которая тогда стоила больше, чем хотелось бы.

 
Тимур Кибиров и Алена Бубнова

Нина Петрова², помню, побывала на вече­ринке с докторами наук и потом восхищалась увиденным: «Какие же есть богатые люди! Представляешь, кончилась водка, так они — раз! — и тут же скинулись на три пол-литры». Портвешок приносить стеснялись, приносили сухое. О, это сухое! Только от перечисления марок желудок сводит судорога. «Оно же кислое, кислое, — говорил Леня Иоффе³, — а все говорят, сухо-о-е!» Знающий все на свете Сабуров⁴ объяснял, что белое сухое вино очень нестойкое и его при перевозках закрепляют какой-то сернистой гадостью. Она-то и разъедает нам кишки.

Иногда все кончалось уж совсем неожиданно — и приходилось бежать либо на Курский к шоферам, либо в ближайший ресторан «Урал». Тонкие дипломатические переговоры со швейцаром удавались мне только на высшем градусе вдохновения.

На отношения с соседями все это влияло не лучшим образом. К счастью, внизу под нами жила тетя Соня — старушка из породы ангелов. Ее товарки, сбивавшиеся в кучу при нашем утреннем проходе, угрожающе указывали на нас пальцами и грозили милицией. Но тетя Соня милицию не вызвала ни разу.

Девушка Люба из квартиры напротив однажды что-то кричала скандальным голосом. Позже выяснилось, что она пишет стихи.

Кстати, о стихах. Они читались по мере сочинения определенного корпуса, то есть не всякий раз. Только стахановец Пригов⁵ с завидной регулярностью появлялся с новой машинописной книжечкой.

Обсуждалось все, включая бытовые проблемы, что меня, помню, здорово бесило. С моим пониманием разговора (а ради него все и затевалось) такие темы не сочетались. Я был неправ, разумеется.

Четверть века я пытался то ли наладить «Бродячую собаку»⁶ в домашних условиях, то ли осуществить идеалы свободы, равенства и братства в пределах (масштабах) одной комнаты. Результат оказался совсем другим, но это только к лучшему».

Сергей Гандлевский, поэт: «Кое с кем из завсегдатаев кухни Айзенбергов я был шапочно знаком уже много лет. Мы случайно виделись время от времени. Помню вечер песен Виктора Коваля в исполнении Андрея Липского⁷ на Поварской в мастерской Дмитрия Бисти⁸. Я там, по поздним признаниям очевидцев, решительно не показался (вероятно, поделом), зато мне сразу понравился Витя Коваль. Или я помню Рубинштейна по салону Ники Щербаковой на Большой Садовой. Но настоящее «перекрестное опыление» случилось уже в клубе «Поэзия». Сам-то клуб был слишком пестрым сборищем разношерстных и даже несовместимых вкусов, поведений и эстетик, но дело взаимного ознакомления он сделал. Уже немало. Так или иначе, я появился на кухне Алены и Миши Айзенберг. По-моему, меня привел туда В.Санчук⁹. Вскоре после одного-двух первых посещений там было чтение «Лесной школы» Тимура Кибирова¹⁰, поразившей меня прямотой пафоса и каким-то эстетическим неприличием. Для меня это добрый признак — так я обычно реагирую на настоящую эстетическую новость. А вообще, та пора запомнилась как очень праздничная — и было отчего! Замечательные и совершенно внезапные гражданские потрясения, наша относительная молодость, прорва культурных и общественных событий, будто в компенсацию за десятилетия державного маразма, поток публикаций и проч. Мы, помнится, заключали пари: что «они» напечатают, а чего не осмелятся. Я, кажется, бился об заклад, что «Лолита» и «Николай Николаевич»¹¹ останутся так и не покоренными твердынями из ханжеских соображений. Вдобавок ко всему на очень короткое время отступила бедность: мы стали печататься и получать гонорары по советским ставкам, придуманным вовсе не для нас. Так что прийти к Айзенбергам с бутылкой и чем-нибудь съестным к столу и уехать домой глубокой ночью на такси сделалось чем-то вполне неразорительным. Юрий Карабчиевский¹², имея в виду, конечно же, и себя, сказал как-то: «Если у такой шпаны появились деньги, дела плохи». Пили много, но пристойно. Было этакое многомесячное карнавальное настроение, точно нам в кровь подмешали газировку.


Михаил Айзенберг и Александр Асаркан

Всякая приятная новость (собственные новые стихи, например) у меня проходит три психические стадии: воодушевление, разочарование, наконец — спокойное приятие. В отношении этого нового дружеского круга стадии разочарования я не упомню. Энтузи­азм сменился отрадным сознанием того, что у меня теперь есть еще и такие прекрасные друзья. Я, кстати, по привычке считаю их новыми, хотя этой дружбе уже больше 25 лет — четверти столетия, говоря торжественно». 

---

1. Зиновий Зиник (р. 1945) — писатель, критик. В 1975-м репатриировался в Израиль, в 1977-м переехал в Великобританию по приглашению Русской службы Би-би-си, на которой не протяжении нескольких десятков лет вел программы. Автор восьми романов и десятков эссе, многие из которых посвящены третьей волне эмиграции.

2. Нина Петрова — математик, жена Зиновия Зиника.

3. Леонид Иоффе (1943–2003) — поэт; окончил механико-математический факультет МГУ. В 1972 году эмигрировал в Израиль, преподавал математику в Иерусалим­ском университете. Публиковался в русских зарубежных журналах: «Континент», «Эхо», «Время и мы» и др.

4. Евгений Сабуров (1946–2009) —поэт, драматург, писатель; экономист, научный руководитель Федерального института развития образования, министр экономики РФ (декабрь 1991 — февраль 1994).

5. Дмитрий Пригов (1940–2007) — поэт, художник, скульптор, участник поэтической группы ­«Альманах». Один из основоположников московского концептуализма.

6. «Бродячая собака» — кафе, в котором собирались поэты, художники, актеры Серебряного века, центр культурной жизни Петербурга и Петрограда.

7. Андрей Липский (р. 1949) — журналист, историк, певец, композитор, участник поэтической группы «Альманах».

8. Дмитрий Бисти (1925–1990) — график, карикатурист, иллюстратор (например, ксилография к «Новеллам» Акутагавы Рюноскэ).

9. Виктор Санчук (р. 1959) — поэт, переводчик, участник неофициальной литературной группы «Московское время».

10. Тимур Кибиров (р. 1955) — поэт, участник поэтической группы «Альманах». Поэма «Лесная школа» написана в 1986 году.

11. «Николай Николаевич» — повесть Юза Алешковского о воре, работавшим донором спермы в советском НИИ.

12. Юрий Карабчиевский — (1938–1992) — поэт, литературовед, автор книги «Воскресение Маяковского».