Кто о чем

иллюстрации: Петр Уманский

Лев Рубинштейн: Я думаю, что будет правильным начать с обозначения жанровых очертаний. Поэтому я сразу же хочу спросить, кем ты предпочитаешь быть в этом диалоге: Борисом Акуниным или Григорием Чхартишвили? Не то чтобы это было так уж важно, но некая важность, мне кажется, в этом все же есть. Я-то знал и знаю тебя как Чхартишвили, то есть как замечательного переводчика и отличного эссеиста. И я же знаю тебя как автора бестселлеров, то есть как Б.Акунина. Кем тебе интереснее быть в данном случае? Впрочем, я прекрасно понимаю, что один из тебя отлично уживается с другим тобой и каждый в другом тебе присутствует. Вроде как инь в яне и наоборот. У меня-то, слава богу, таких проблем с идентичностью нет. То есть мне кажется, что их нет.

Григорий Чхартишвили:У меня бывают. То есть кажется, что бывают.

Л.Р.: Ладно. Давай начнем знаешь с чего? Я хорошо запомнил один наш разговор, происшедший несколько лет тому назад, когда мы гуляли по окрестностям твоей дачи. Мне показались очень интересными тогда твои рассуждения о повышенной социальной и моральной ответственности именно тех, кто занимается массовой культурой. Именно потому, что эту культуру по­требляют миллионы. Ты говорил о том, что автор более элитарного свойства имеет право на имморализм (с чем я — скажу, забегая вперед, — не согласен), а «попсовик» такого права не имеет. Не мог бы ты чуть развить эту мысль? Она кажется мне важной.

Г.Ч.: Что тут развивать? По-моему, с массовой культурой все и так ясно. Чем больше твоя аудитория, тем выше ответственность за пищу, которой ты людей кормишь. Мы — работники общепита, у нас особые требования по части санэпиднадзора. К нам, между прочим, и дети заходят. Давай не будем друг друга убеждать в том, что у нас обоих не вызывает возражений: культура не может, не должна быть безнравственной. Другое дело — искусство. Но прежде чем продолжить этот древний спор, не разобраться ли нам с терминами? Чтоб самим не за­путаться и не запутать читателя.

Л.Р.: Разобраться надо, разумеется. Тем более что общественный взгляд на этот счет весьма расплывчат. Особенно в нашей стране, где с теми явлениями и терминами, их обозначающими, пришедшими к нам «оттуда», всегда происходит путаница. Так же, например, произошло с пресловутым «постмодерном», за который здесь часто принимается бог знает что.

Понятие массовой культуры появилось, как мы все знаем, сравнительно недавно, то есть во второй половине ­прошлого века, то есть тогда, когда тотальную роль стали играть радио и телевидение. В странах с более развитой традицией различений культурных ролей всегда по умолчанию понятно и очевидно, что в одном, скажем, кино вполне допустимы сцены насилия и политически некорректные высказывания персонажей, а в другом такое недопустимо. Потому что у того и у другого принципиально разные аудитории и разные социально-культурные задачи.

Здесь, в общем-то, все перемешано. Многие явные «попсовики» тяготятся таким статусом, потому что мы же, бл…дь, духовная страна, а не какое-нибудь там общество потребления. Поэтому они в любой залихватский боевик непременно подпустят какой-нибудь, скажем, достоевщинки. Без этого никак. Поэтому художник, специализирующийся на лакированных портретах поп-звезд или президентов, обязательно будет говорить о «великой традиции русского портрета» и вообще исклю­чительно о высоком. Признаться во вполне нестыдной вещи, а именно в том, что он просто зашибает деньгу, он не может.

Писатель, сочиняющий какую-нибудь тиражеемкую байду и явно не бедствующий, непременно будет жаловаться на то, что его истинно народное творчество не хотят изучать западные слависты, упорно обращающие внимание на ка­кой-нибудь вредоносный авангард, и что это их пренебрежение есть следствие крупномасштабного заговора против подлинно национальной культуры.

Ты, дорогой друг, счастливое исключение, должен я тебе сказать. Да и не числю я тебя по ведомству поп-культуры, несмотря на то что ты сам себя туда упорно определяешь. Между прочим, твоя метафора про общепит соблазнительна, конечно, но если ее разворачивать и дальше, то получится, что в рабочей столовой продукты должны быть более качественные и свежие, чем, например, в ресторане высокой кухни. Что все-таки сомнительно.

Ты, кстати, так и не ответил, с кем из вас двоих я тут разговариваю.

Г.Ч.: Ничуть не сомнительно, а именно так и должно быть. Коли продолжать эту дурацкую кулинарную метафору, после гастро­номического ресторана высокой кухни часто болит живот, не выдерживая экзо­тических приправ. А в хорошей столовой еда должна быть вкусной и здоровой, как в памятной всем нам советской книге.

И перестань свысока говорить о поп-культуре, пожалуйста. Я себя числю именно по ней и ничуть этого не стесняюсь. (Это я с тобой как Борис Акунин сейчас разговариваю, а все время до и после — как Григорий Чхартишвили.) На мой взгляд, массовая культура и важнее, и интереснее так называемого искусства.

Тут я должен объясниться. Я различаю Искусство и искусство. Первое — категория сугубо оценочная, субъективная. Пример: «Помилуйте, батенька, разве Шилов — это Искусство? Вот Глазунов — это настоящее Искусство!» — «Ни черта вы не понимаете! Все ровно наоборот!» Иными словами, что лично тебе нравится, то и Искусство (синонимы: «пир духа!», «круто!», «божественно!» и прочее). Термин «искусство» (с маленькой, заметь, буквы) — это жанровое определение. Все творческое, что делается с намерением расширить существующие представления о художественном произведении или художественном акте, автоматически становится «искусством». При этом искусство запросто может быть и талантливым, и бездарным (опять-таки с личной точки зрения). Например, на мой вкус, два произведения одной и той же арт-группы «Война» (трах в Зоологическом музее и эрекция перед Большим домом) являются в первом случае неталантливым искусством, а во втором — талантливым. То есть в моей системе координат первая акция — искусство, но не Искусство, а вторая — и искусство, и Искусство. Принимаешь ты такую терминологию или нет?

Л.Р.: Принимаю, конечно, почему нет. Да вот только, говоря об искусстве, я бы говорил не об отдельных авторах (талантливых или нет) и не об отдельных произведениях (интересных или никаких). Потому что это неин­тересно, это вкусовщина и не более того. Этим пусть занимаются художественные критики. А говорил бы я об искусстве (а не об искусстве и Искусстве) как о некоторой социально-коммуникативной функции, без которой, кстати, невозможно и существование культуры массовой. Искусство в моем понимании — это прежде всего механизм порождения новых художественных идей (именно художественных, даже если они принимают форму идей социальных или философских). Поп-куль­тура, да и культура вообще эти самые идеи адаптирует и внедряет в общественное сознание. Схематично, конечно, но примерно так.

И, между прочим, точно так же, как массовая культура питается идеями искусства, так же точно и искусство часто вдохновляется формами и жанрами массовой культуры. Так, например, возник американский поп-арт. Им друг без друга никуда.

А самое интересное место — это место пограничное, где искусство и масскультура встречаются и подвергаются взаимной диффузии. К этой области я отношу и тебя. И вовсе не потому, что я к чему-то там отношусь свысока. С чего ты взял, ей-богу.

И вообще, давай обменяемся еще парой записок и на этом притормозим пока. Тема эта неисчерпаема, как атом. И мы все равно в рамках короткого диалога ее не разрешим. Как, впрочем, мы ее не разрешим и в рамках длинного разговора.

Г.Ч.: Тогда напоследок расскажу тебе коан.

Однажды ученики спросили Учителя: «Учитель, почему мы столько времени тратим на споры о многообразии форм, которые принимают облака при дуновении юго-западного ветра на исходе майского дня, но не находим времени договориться, как бы нам починить крышу нашего ашрама?» Учитель ответил: «Потому что обсуждения достойны лишь темы, которые не имеют решения, а крыша — хрен с ней».

Что ты думаешь по сему поводу, о Учитель?

Л.Р.: А я думаю — как по этому поводу, так и по всем прочим, — что во Вселенной непременно существует как минимум одна точка, глядя с которой легко убедиться, что каждый из нас абсолютно прав в любом своем утверждении. А еще я думаю, что надо сделать паузу и предоставить события самим себе, так как сказано: «Крыльев летящей стрекозы не разглядишь» (ох, заразил ты меня все-таки своей коанской поэтикой).

Если ты мне напоследок — коан, то я тебе — тоже напоследок — фрагмент разговора, о котором я даже и не стану спрашивать, что ты об этом думаешь. Фрагмент вполне самодостаточный. Его я подслушал в лондонской гостинице, где мы с тобой жили совсем недавно. За завтраком рядом со мной сидели два литератора — постарше и помоложе. Тот, что постарше (человек весьма известный и награжденный всеми премиями), рассказывает с некоторой вальяжной самоиронией, слегка смешанной с плохо скрытой досадой: «Я встречаю вчера на стенде детективщицу такую-то и говорю ей: «Вы единственный писатель, которого в моей семье читают даже больше, чем меня». А она (представляете себе?) отвечает: «Ну, по-моему, они не вполне правы. Вы тоже хороший писатель».

А то, что мы так ничего толком не сказали про то, о чем я завел разговор в самом начале, а именно о социальной ответственности etc., так это даже нормально, по-моему. Во-первых, еще, даст бог, вернемся. А во-вторых, хотя бы и не возвращались: все-таки мы занимаемся тем, что варим кашу из топора. Причем, я думаю, вполне сознательно.