Кровопийцы в раю
Лев Рубинштейн:
Привет, дорогой.
Помню, что в конце нашего предыдущего эпистолярного сеанса ты высказал пожелание, чтобы мы перешли к каким-нибудь более легкомысленным темам.
Согласен. Тем более что я и сам очень люблю и уважаю всяческое легкомыслие, имея при этом в виду, что в словосочетании «сущий пустяк» ключевым словом нередко оказывается слово «сущий».
А иногда какая-нибудь совершеннейшая бытовая ерунда оказывается мучительной загадкой. Вот, например, я только что вернулся из Финляндии, где провел четыре дня буквально на природе. На финской природе, разумеется. С дождями, облаками и редким, но радостным солнцем.
Так вот. В один из дней я прогуливался по опушке какой-то смешанной рощи. В какой-то момент прямо из зарослей бодро выскочила очень крупная пестрая курица и устремилась ко мне. Это бы всё ничего, но вслед за ней выскочила вторая такая же, за ней еще трое, потом еще штук десять. Они приблизились вплотную ко мне и окружили меня плотной толпой, явно ожидая от меня то ли пищи телесной, то ли духовной. Две самые дерзкие и нетерпеливые из них принялись довольно, надо сказать, бесцеремонно поклевывать мои ботинки. Когда я решил от них как-то все же отвязаться и пошел прочь, они толпой последовали за мной, вроде как за крысоловом или полководцем, с громким требовательным кудахтаньем. Потом всё же отстали, но шли и кудахтали довольно долго.
Я вообще-то изрядную часть детства прожил за городом и с повадками кур поверхностно знаком. Но я не помню такого, чтобы куры толпой преследовали человека. Даже иностранного.
Это я к тому лишь, что есть много, друг Горацио…
Григорий Чхартишвили:
Для буддиста это происшествие не составило бы загадки. Одно из двух: или ты, Лева, в прежней жизни был петухом (причем, видимо, финским), либо будешь им в следующей инкарнации. Животные чувствуют подобные вещи. Вот, например, если в комариный сезон большая компания сидит на дачной веранде, то главной, если не единственной, жертвой кровососания буду я. Комариные самки (если ты не знал, кусаются именно они) явно испытывают ко мне страсть. Я уже смирился с тем, что в следующей жизни буду легким и воздушным. «Тут я в точку уменьшился, комаром оборотился, подлетаю к пауку, саблю вынимаю…»
Лев Рубинштейн:
Кстати, о комарах. Когда-то я придумал такую, с позволения сказать, теорию, которую назвал «Теорией комаров на даче». Суть ее такова. Дача для многих из нас это такой как бы праздник, который всегда с тобой. Это послание из блаженного детства, возобновляемое всякий раз, когда мы вечером садимся за стол на веранде, когда над нами светит оранжевый абажур, когда на крыльце кипит самовар – настоящий, с шишками и щепками. Нам предстоит вкусный чай и свежесваренное малиновое варенье. Мы все тут умны, веселы, необычайно расположены друг другу. Сейчас польется сначала ленивый, а потом все более осмысленный и важный разговор. Мы тут будем сидеть допоздна, потому что никто никуда не торопится и впереди еще целый завтрашний день. И с утра мы, неторопливо и весело позавтракав, пойдем на речку или заляжем с книжкой в гамаке. Мы предвкушаем абсолютное, ничем не омраченное счастье. И тут появляются ОНИ. Они тревожно жужжат и обидно кусаются. Мы звонко и досадливо хлопаем себя по шеям и проникаемся неприятным ощущением, что вечер испорчен, и вообще начинаем сомневаться: а удалась ли наша жизнь?
Но это неправильно. Потому что на земле рая не бывает. И ОНИ нам об этом напоминают, причем очень наглядно и очень чувствительно. Напоминают, что не бывает АБСОЛЮТНО хорошо. Что мы все же еще на этом свете, а не на каком-нибудь том.
А потому, Гриша, твоя роль основного (если не единственного) комариного донора вполне почетна и даже героична. Это не только твоя участь, но и, если угодно, твоя миссия. Кто-то же должен расплачиваться за все наши грехи.
Поэтому не спеши становиться «легким и воздушным». Твоя земная миссия еще далеко не выполнена. Мы еще посидим с тобой под оранжевым абажуром под веселое жужжание твоих маленьких крылатых подруг.
Не спеши, друг. Еще не всех жаждущих ты напоил своей вкусной и полезной кровью.
«Вечер на даче.
Встревожены комары:
А где же Гриша!»
Григорий Чхартишвили:
Знаешь, Лева, здесь у нас вновь обнаруживается фундаментальное расхождение в подходе к жизни. Я, в отличие от тебя, верю, что рай – если не на всей земле, то на некоем ее участке (назовем его условно «Дача») – теоретически возможен. А коли так, то к нему следует стремиться. И, когда я блаженствую в хорошей компании, никакая сволочь из меня кровь сосать не будет. Поэтому на даче у меня все окна затянуты сеткой, и, если сквозь нее чудом прорвется комариная самка или, допустим, та же цокотуха, мы с женой гоняемся за этой нелегалкой до полного ее изгнания или изничтожения.
Мне не нужны ОНИ, чтоб напоминать мне о несовершенстве мира. Я и так об этом помню. Я хочу ИХ изгнать из своего ареала обитания, а не захотят изгнаться – прихлопнуть.
Ну вот. Опять повело на политику… Давай лучше не про комаров, а про бабочек.
Однажды на счастливом острове Аруба (это официальное название, там даже на автомобильных номерах пишут «One Happy Island») я побывал на ферме бабочек. Представь себе, этакие летающие разноцветные салфетки, которыми наполнен весь эфир. С одной стороны крылья у бабочки жемчужно-голубые, с другой – золотисто-охряные. Кормят бабочек ломтиками апельсина, и, когда этот мотылек-переросток садится на половинку плода, апельсин кажется кумкватом – вот какие большие там бабочки.
Я ходил по чудесной ферме и думал, что примерно так же, вероятно, выглядит потусторонний Элизиум. Если прожил жизнь прилично – попадаешь на Счастливый Остров, на ферму больших бабочек, кушающих апельсины.
А какие предположения по поводу Элизиума у тебя?
Лев Рубинштейн:
Ох… С возрастом, как ни странно, представления об Элизиуме становятся всё более и более расплывчатыми и неопределенными. Не то, что в детстве, когда самой вожделенной мечтой были, допустим, вечные каникулы. Или неопределенное счастливое будущее представлялось в виде огромного и совершенно бесплатного кафе-мороженого. А в шестом классе я страстно мечтал о водяном пистолете (они только появились тогда в продаже). Я знал, что пистолет этот стоил ровно два рубля (не такие маленькие деньги по тем временам). И эти два рубля на некоторое время стали для меня универсальной денежной единицей, эквивалентом всех материальных ценностей. Когда я слышал разговоры взрослых, где упоминался, допустим, пиджак за шесть рублей, я сразу же думал про себя: «Ого! Три водяных пистолета!».
Пистолет, между прочим, был-таки мне подарен к окончанию шестого класса. И это, поверь, было настоящее счастье. Жаль только, что оно было рекордно недолгим. Потому что буквально на следующий день какая-та нечистая сила подбила меня зарядить его чернилами, а потом мимо проходила соседка Ксения Алексеевна в бежевом плаще. Ну, в общем, понятно.
А теперь? Даже не знаю. Когда я оказываюсь где-нибудь сидящим между двумя мужчинами или женщинами с одинаковыми именами и когда кто-нибудь рекомендует мне загадать желание, я вдруг с некоторым смятением обнаруживаю, что никаких таких особых желаний-то у меня и нет.
Небось, опять скажешь, что это буддизм?
Григорий Чхартишвили:
Нет, Лева. Должен тебя расстроить: это православие. Оно сурово осуждает суеверия и всякие суетные желания. Но православие предлагаю не обсуждать, а то все разнервничаются. С буддизмом как-то спокойнее. Вот скажи, ты, к примеру, по какой колее выстраиваешь свою сансару – личного просветления или всеобщего спасения? Отказываешься ты от нирваны во имя спасения всех живых существ или не отказываешься? Пока ты отвечаешь, я тоже про это подумаю.
Лев Рубинштейн:
Разумеется, мне больше по душе личное просветление. Спасать других, особенно тех, кто спасаться вовсе не хочет, занятие не только пустое, но и вредное, по-моему. Кстати, революционеры всех времен и народов занимались именно всеобщим спасением, а история нам многократно показывала, чем это обычно заканчивается. К тому же, для того чтобы сознательно выбрать стратегию (ну, хорошо, сансару) всеобщего спасения, хорошо бы четко себе представлять, в чем именно это самое спасение выражается. А это, знаешь ли, всегда субъективно, а потому и неизбежно чревато репрессивными последствиями. История, особенно недавняя история нашей страны, уж очень наглядно показала, что попытка построить рай на земле оборачивается кромешным адом.
Так что давай-ка мне нирвану. И побольше.
Григорий Чхартишвили:
Значит, Лева, не стать тебе бодхисатвой и путь твой – Путь Малой Колесницы. Тоже, между прочим, неплохо. Ну, нирваны тебе немереной. Только не сейчас еще. Повращайся пока в данном сегменте сансары. И желательно подольше.
Лев Рубинштейн:
Да я и сам еще не готов расстаться с упомянутым сегментом. Как я однажды написал в одном ненаписанном стихотворении, «напрасно, старушка, ты ждешь меня – я еще чуть похожу…». Ну, в смысле повращаюсь. В сегменте, конечно же.
И тебе, разумеется, того же желаю. До встречи.
