Крайний

Фотографии: Сергей Леонтьев

Крыша имеет форму седла. Ее длинная сторона задрана вверх. К центру крыши идет резкий спуск, затем крыша опускается в разные стороны, но уже более плавно. С одной стороны видны Коломенский кремль и запруда реки Коломенки, с другой — Москва-река и очень много неба.

Это очень красиво, но почему? Потому же, почему красивы бывают океанский прибой или проносящийся на полной скорости поезд. Потому, что оказавшийся рядом человек чувствует себя маленьким. Не насекомым, а скорее птицей. Ему хочется громко кричать, быстро бежать, ему даже кажется, что при определенном усилии он мог бы и взлететь. Не потому ли все, кто сюда попадает, обязательно говорят, что на этой крыше надо бы оборудовать либо велодром, либо роллердром, либо что-нибудь еще, где люди смогли бы летать. «Я знаю, — говорит главный конструктор, милый пожилой мужчина в больших очках из киоска „Оптика“ и мятом черном костюме, какие носят все начальники всех строительств, — можно было бы сделать специальное покрытие, но…» Но экспериментов не будет, слишком смелых решений не будет, а будет самое обыкновенное покрытие. Сегодня утром в одной из бытовок четверо разновозрастных мужчин в таких же мятых костюмах рассказывали о полиуретановых покрытиях, которые изготавливают их фирмы. Главный конструктор все время отвлекался и крутил в руках крепление для электропровода. Оно ему не нравится: он понимает, что если его закрепить, оно повиснет под нелепым углом. Конструктор — человек как будто бы добродушный, привыкший долго и, главное, спокойно бороться за свое видение красоты, от таких мелочей приходит в заметное раздражение.

Ему вообще ежедневно приходится отстаивать свой проект. За последний год его вынудили залить бетоном полые стальные пилоны, нарастить бетонное кольцо, на котором висит стальная мембрана крыши. В результате попыток создать дополнительные укрепления для крыши, увеличилась нагрузка на мембрану, и в центральной точке она немного опустилась. Чтобы вернуть ее обратно, конструктор придумал натянуть стальные тросы. Из Франции были вызваны специалисты по натягиванию тросов. Один из них, парень в дурацкой белой каске с биркой «Абдурахманов В. Ю.», ходит по крыше, щурится на солнце и расспрашивает конструктора о нагрузках. Конструктор жестикулирует и объясняет. Француз улыбается и кивает. Он доволен объяснениями. И ему очень нравится крыша.

Конструктор вместе со всеми идет посреди крыши, сбивает тающий снег носком мягкого черного ботинка, затем сворачивает в сторону и бредет по щиколотку в мокром снегу. Все смотрят. Отразится ли на его лице весь трагизм его положения? Скажет ли он что-нибудь о том, что этот его объект — последний? Он молча возвращается к группе и снова становится похожим на доброго дедушку.

Конструктора зовут Нодар Канчели. С начала апреля он проходит обвиняемым по делу о гибели 28 человек в результате обрушения аквапарка «Трансвааль». Формально его лицензия приостановлена больше года назад. Но на самом деле приостановлена не у него, а всего лишь у одного из множества юридических лиц, принадлежащих руководимому им институту. Так что строить ему ничто не мешает.

Архитектурное сообщество вообще устроено особым образом. Вот, например, никто не хочет ничего говорить о Канчели и истории с «Трансваалем». На то есть три причины. Во-первых, его все любят. Буквально все. И считают, что он не мог ошибиться. Во-вторых, все, кто так или иначе связан со строительством, понимают, что и они могли бы оказаться на месте Канчели. И не потому, что ошибиться может каждый, а просто каждый может оказаться крайним. Союз московских архитекторов сначала выступил с гневным открытым письмом к журналистам, по мнению подписавших участвовавшим в травле архитекторов-проектировщиков. Затем Союз обратился в Генпрокуратуру с заявлением о том, что Канчели не может быть виноват. Архитекторы просят проверить все возможные другие версии, подтверждающие, что причиной трагедии явился теракт, тектонический сдвиг, все что угодно, но только не кто-то из их цеха. В то же время коллеги Канчели часто говорят: было бы правильным, чтобы хоть кто-то взял на себя ответственность за трагедию. Лучше бы Канчели не отстаивал так отчаянно свою невиновность, а сказал бы во всеуслышание, что да, виноват — а еще лучше бы, чтоб потом выяснилось, что все-таки не он. Коллеги требуют от Канчели невозможного, ибо они знают: он всю жизнь делал невозможное.

Появление в Советском Союзе такого конструктора, как Нодар Канчели, — это в некотором смысле чудо. Архитектура и строительство в СССР были организованы примерно так же, как и все остальное — жестко, однообразно и нелогично. Технические решения приобретали статус идеологических. Середина XX века, время, когда Канчели учился в институте, была для советской архитектуры эпохой глубочайшего застоя. Технологии, вдохновлявшие великих архитекторов предыдущего поколения, были либо забыты (как вантовые технологии, последний раз использовавшиеся в СССР при строительстве Шуховой башни), либо превращены в пародию на самих себя (как бетон, который нарезался на куски строго определенной формы и размера в то время как основатели современной архитектуры мечтали о том, что бетон будет принимать любую форму и заполнять любой объем).

Канчели считает, что ему повезло: после Московского инженерно-строительного института он попал в Моспроект-1 (тогда, впрочем, других Моспроектов и не было), занимавшийся в то время строительством Останкинской башни и Телецентра. «Известно, что Телецентр в объеме в шесть раз больше, чем весь Новый Арбат и СЭВ вместе взятые, — хвастается Канчели. — Я занимался всеми студиями — там, кажется, их штук девять. По-моему, мы интересно поработали». Надо быть человеком вполне определенного склада, чтобы увидеть что-то по-настоящему интересное в строительстве Телецентра: основным его достоинством было то, что он не был целиком сложен из стандартных железобетонных плит, а студии и делались из экзотического по тем временам монолитного бетона. Затем Канчели участвовал в проектировке Бауманского рынка, получившего передовую в те годы оболочку — тип конструкции, характерный скорее для спортивных сооружений, что стало в то время актуальным для Москвы, замахнувшейся на Олимпиаду. «Потом сделал еще монолитную висящую оболочку для Студии циркового искусства в Измайлове, — рассказывает Канчели. — Винтовые лестницы. Всякие изюминки, в общем, делали». В это время Канчели решил: для того чтобы рассчитывать эти самые изюминки, ему мало той математики, что преподавали в МИСИ, и в 1967 году он закончил мехмат.

«Ну мне повезло, — повторяет Канчели. — Но я всегда думаю, вот жалуются: у меня плохая работа. Это говорят люди, которые не хотят немножко сами подумать и сделать какой-то интерес». Канчели «сделал интерес», когда появилась возможность построить пансионат в Ялте по заказу советских и чешских профсоюзов. Повезло ему в том смысле, что, во-первых, в проекте участвовали чехи, а во-вторых, профсоюзы тогда были этаким надгосударственным образованием, где могли существовать другие правила. Профсоюзные деятели представляли себе проект примерно так: советские строители соорудят несколько корпусов из сборного бетона, чешские товарищи привезут свои красивые стекляшки и мебель, и будет им пансионат. Канчели удалось уговорить всех — архитектора, профсоюзы, строителей, — что выглядеть это должно совсем по-другому, что это должно быть ни на что не похоже. В результате пансионат «Дружба» представляет из себя длинный — 240 метров — пятиэтажный корпус, закрученный бубликом и поставленный на три массивные колонны. Одна сторона бублика опирается на холм, а вторая нависает над пляжем. Между трех ног висит бассейн с коническим дном. Огромная фотография этого чуда, построенного в 1985-м, стоит на самом видном месте в его кабинете.

А вот кабинет конструктора — это редкостного уродства помещение. Большая комната, оклеенная светло-бежевыми обоями. 17 квадратных коричневых стульев, массивные полированные столы, кресло конструктора, обитое коричневым дерматином, несуразно высокий журнальный столик, заваленный бумагами. Представления о прекрасном, которые исповедует Канчели, — это представления поколения архитекторов двадцатых годов: они понимали красоту как гармонию формы и функции. Судя по форме, кабинет Канчели — это помещение для пыльных совещаний мужчин в мятых черных костюмах. Это очень мало похоже на главные архитектурные бюро Москвы с их изящным офисным шиком.

Вообще, на первый взгляд, Канчели с его строгими представлениями о гармонии — строитель не для сегодняшней Москвы. Ему претят излишества, он не дружит с парадоксом. С отвращением рассказывает о скульптуре шара, закрепленной на углу крыши одного из домов Барселоны. «Это парадокс», — говорит он и чуть не плюется. Ему представляется, что это просто обман: в шаре явно смещен центр тяжести, иначе он давно упал бы на толпу.

Тем более удивительно, что в девяностые годы Канчели стал главным среди конструкторов Москвы. К тому времени курортные проекты, над которыми он работал все восьмидесятые годы, были заморожены. Работа переместилась в Москву. Канчели спроектировал купола храма Христа Спасителя, затем Манежную площадь, помог перекрыть Гостиный Двор. Ни один из этих объектов не вызывает у Канчели энтузиазма, а о Манежной он говорит с откровенным отвращением, но очевидно, что в какой-то момент конструктор, верящий в подчиненность формы функции, и мэр, очевидно исходящий из совсем иной философии, полюбили работать друг с другом. Канчели восхищен Лужковым, в особенности тем, как мэр умудряется одновременно держать в голове невероятное количество информации: «это специфический талант, гениальность специфическая». Очень приятно Канчели оттого, что мэру нравится с ним разговаривать. И оттого, что последние годы у него огромное количество работы: башня в Сити, дом правительства Москвы, дом правительства Московской области, реконструкция Большого театра (ненавистный объект), аквапарк «Трансвааль», горнолыжный центр на Нагорной.

Канчели выиграл конкурс на строительство горнолыжного центра в тот же день, когда прокурор предъявил ему обвинение. Ему кажется, что это лишнее доказательство его невиновности. Впрочем, доказательства ему не нужны. «Я знаю почти наверняка, почему она рухнула — от некоторого воздействия, от которого переломилась одна из колонн». Канчели придает большое значение тому, что на видеозаписи обрушения видно облако, которое появляется у основания сломавшейся колонны, — он полагает, что там был взрыв. Правда, есть мнение, что облако пыли могло появиться после того, как колонна начала рушиться. В профессиональном сообществе основной версией является строительный брак: возможно, из соображений экономии строители решили изменить конструкцию, сделав ее менее гибкой, а Канчели виноват в том, что разрешил внести изменения. Сюда же подверстываются и все версии, связанные с землей: возможно, именно жесткость конструкции привела к тому, что здание обрушилось, когда сместился грунт. Ни Канчели, ни строители в это не верят: при мне к Канчели приходил Исмаил Кочак, владелец строительной компании, которая инвестировала в аквапарк и строила его. Принес бутылку Hennessy, спрашивал, чем помочь. Говорил, что версии по поводу осадки грунта или самой конструкции — чушь: ведь в здании не просто не было трещин, а даже ни разу не пришлось менять какое бы то ни было стекло… Канчели обрадовался: «Разве бы они ко мне пришли, если бы думали, что я виноват?»

Есть еще одна версия. Канчели — человек, который всю жизнь пытался доказать, что дома могут если не летать, то стоять на трех опорах или даже на одной, выглядеть воздушными и вообще вести себя, как полная противоположность классического советского сооружения, которое тяжелее, толще и даже теплее, чем нужно для жизни и, следовательно, для красоты. Всю его сознательную жизнь заказчики и проверяльщики пытались заставить его утяжелить конструкции, сделать их грубее, тупее и безопаснее. Он вновь и вновь доказывал, что невозможное возможно. Пока в какой-то момент он не стал любимцем мэра и главным конструктором в Москве. Тогда ему перестали ставить палки в колеса — ему просто стали помогать строить. Конечно, как все конструкторы, он должен проходить всяческие экспертные комиссии, где все его расчеты должны были проверяться. Но кто может понять и проверить расчеты Нодара Канчели, гениального конструктора и доктора наук? Он летел один. И он мог ошибиться.

«У меня внутреннее спокойствие, — объясняет Канчели. — Скажем так, нет ощущения ответственности за жизни людей. Когда я попал первый раз ночью туда и увидел трупы детей и прочее и прочее, я через некоторое время попал в больницу, мне кололи всякие психические лекарства, и я был в довольно каком-то состоянии так себе очень. Сейчас… дело не в том, что я верю, что обязана восторжествовать справедливость. Такой у меня веры нет. Хотя Лужков…» Следует сумбурный рассказ о каких-то разговорах, о жестах, по сути, о любви, которая делает конструктора уверенным в том, что все для него кончится хорошо.

Нодар Канчели на крыше спорткомплекса в Коломне. Здесь по его проекту возводится беспролетный купол площадью 200 на 110 метров.