Конечно, Вася

На десятой минуте разговора он убрал ноги со стола и заговорил про Георгия Данелию и Эльдара Рязанова, которые когда-то снимали хорошие фильмы, а потом состарились и стали снимать плохие. Им должно быть стыдно перед самими собой сорокалетними, «и вот чтобы мне перед собой не было стыдно, я валю». Тут я должен был возразить, ну и возразил: пятьдесят с небольшим — не совсем еще пенсионерский возраст, и рано сравнивать себя с поздним Эльдаром Рязановым. Но Васильев ответил: профессия у нас, извини, творческая, и в этой профессии возраст — категория ментальная, а не физическая. «У меня драйва нет. Мне кажется, нужна какая-то новая журналистика в этой новой информационной среде и в этих политических условиях. Я же не говорю, что надо сливать воду и закрывать все газеты. Что-то надо менять. Но я — не могу, а раз я не могу, значит, я тормоз».

Пока мы будем разговаривать, он еще несколько раз заговорит на эту тему, вспоминая своего начальника из «Московских новостей» Егора Яковлева. «Он был самым лучшим главным редактором какое-то время. И говорят, он был офигительным главным редактором в «Журналисте». Но потом он запустил свою «Общую газету» — и вот это был стыд и срам. Не надо, ты заслуженный человек, ты же историк, занимался Лениным — ну и пиши про Ленина книжки какие-нибудь. Ну как человек сам не по­нимает, что он уже устарел для этой ­деятельности?» В общем, понятно, что Васильев себя сам убедил: он старый, он не понимает, какой должна быть новая журналистика, и поэтому ему нужно уходить. «Поскольку я, как говорят, глыба, легенда советской журналистики, еще какую-то херню говорят… То пока я буду что-то возглавлять, ничего не пошевелится. Вот и все».

«Глыба» применительно к Васильеву — слово, очевидно, правильное. Вот сидит в кафе-клубе «Маяк» лысый небритый дядька, пьет виски и ругается матом, но посмотришь на него — и почему-то сразу понятно, кто здесь главный. До такой степени понятно, что трудно отделаться от чувства, что этот образ он тщательно и любовно культивирует. Даже в фильме Леонида Парфенова о «Коммерсанте», который в день юбилея газеты показывали по Первому каналу, Васильев сидел не в своем кабинете за компьютером, а в «Маяке» со стаканом. Я напоминаю Васильеву об этом эпизоде, и он вдруг начинает подробно объяснять: «Это делал не я, а Парфенов, и он сказал мне — я тебя вижу со стаканом виски. Я говорю, Леня, я виски пить не буду, потому что я тебя знаю, ты будешь три часа вынимать из меня мозг, и к концу первого часа я буду мычать, и все. Поэтому я пил чай со льдом. Официантки бедные чуть с ума не сошли, когда я выпил 8 стаканов чая со льдом. А у меня просто моторика такая — в руках должен быть стакан». И потом естественным образом переходит на свои отношения с алкоголем: «Если по-честному работать в «Коммерсанте» главным редактором, то это же, будь здоров, 13-часовой рабочий день. Очень напряженный. И я просто сни­мал стресс таким образом. Приезжал в «Маяк», на меня все смотрели и говорили: у тебя что, умер, что ли, кто-то? А просто такое состояние».

Что матом много ругается — тоже, по его словам, не сознательно выстраиваемый образ. Даже своим известным интервью писателю Багирову (в конце 2008 года Багиров опубликовал у себя в блоге стенограмму разговора с пьяным Васильевым) он остался недоволен прежде всего потому, что много матерился не по делу: «Ну да, я много матерюсь, но меня дико раздражает, когда мат просто через запятую — это когда людям не хватает слов, и они начинают впроброс матерком. В общем, с текстом нужно было поработать, убрать мат». Что одевается не как типичный главный редактор — так получилось исторически. Еще Егор Яковлев в «Московских новостях» говорил, что готов выписать Васильеву премию, чтобы тот купил себе костюм, но Васильев отвечал, что премию-то он возьмет, а вот костюм не купит. «Если я надену костюм и галстук и так выйду на улицу, то меня сразу заберут менты, совершенно точно. Ну я буду себя чувствовать стремно очень, и вот Яковлев — он меня сильно старше был, но это он понял».

Свой первый костюм («Valentino, за бешеные деньги») Васильев купил, когда стал начальником информационной службы ОРТ и его повели знакомиться в Кремль. «Сидит Юмашев, он тогда был начальником администрации президента, Таня — Дьяченко еще тогда. Еще кто-то сидел. Ну начальство какое-то там. Они меня увидели — и все заржали. И я подумал, козел, что купил костюм. Идиот. Просто люди — что, не видели людей в костюмах? Но меня они увидели и заржали». Это был 1997 год и второй эпизод телевизионной карьеры Васильева — первый был в 1995 году, когда по рекомендации Ксении Пономаревой и Константина Эрнста он стал заместителем генерального продюсера ОРТ, а фактически — пиарщиком Бориса Березовского с более широким, чем телеканал, кругом интересов и обязанностей.

Об этом периоде Васильев вспоминает совсем без удовольствия: «Вообще, очень неприятно заниматься пиаром, очень противно», — и говорит, что, когда перед президентскими выборами 1996 года основатель «Коммерсанта» Владимир Яковлев его «выпросил у Березовского» работать в антизюгановской агитгазете «Не дай Бог!», был очень этому рад. Строго говоря, и сама «Не дай Бог!» была вполне пиаровским учреждением, но Васильев настаивает: «Нет, это была такая прикольная журналистика. Ловили кайф. Все, кто там работал, вспоминают с теплотой. Я сказал, ребята, мы делаем злобную сусловскую газету, только с обратным знаком, вот и все. И мы развлекались — хорошо, клево, смешно. Это была нормальная творческая работа, причем за большие бабки. Мы прикалывались, тем более зная, что это не на всю жизнь».

С дополнительной гордостью («мы не совсем б…ди») он рассказывает, что, уведя всю антикоммунистическую агитацию в специально созданный для нее проект, Владимир Яковлев не позволил использовать сам «Коммерсант» как агитационный ресурс. Но по поводу предвыборной кампании Бориса Ельцина, которую, в общем, вполне можно считать политической родиной и Владимира Путина, и «Единой России», Васильев мнения не изменил: «Ну вот хрен его знает. Я боялся. У Зюганова такие речи были, а весь мир целовал его в попу, когда он поехал в Давос». В 1996 году Андрей Васильев единственный раз в жизни ходил на выборы.

После выборов, когда «Не дай Бог!», выполнив свою миссию, перестала существовать, Васильев остался в «Коммерсанте» и стал главным редактором жур­нала, который теперь называется «Власть» (тогда — еженедельник «Коммерсант»). Это было первое из трех возвращений Васильева в редакцию на ули­це Врубеля, остальные два раза будут связаны со сменой владельцев издательского дома — в 1999 году, когда «Коммерсант» купит Борис Березовский, Васильев возглавит издательский дом, а в 2006-м на ту же должность шеф-редактора его назначит уже Алишер Усманов. Должность одна и та же, но назначения раз­ные. Березовский назначал Васильева сам, Усманов — по согласованию с Кремлем (имя чиновника, принимавшего решение, Васильев называть не стал). «Алишер везде говорит: я человек Кремля. Можно предположить, что в момент покупки «Коммерсанта» он совсем не занимался медиа. А в Кремле люди занимались. И я в этом для себя ничего такого не видел. Изменилась жизнь, изменился владелец». Потом добавляет: «Ну просто дали понять, что иначе пришлют какого-нибудь комиссара. Недвусмысленно дали понять. А этого я при всем желании не хотел — ни для «Ъ», ни для конкретно ребят, которые вот этот год, пока я был в хохлах (Васильев имеет в виду год работы главным редактором газеты «Коммерсант-Украина». — БГ), тут работали. Причем я-то хоть бабла получил — а тут люди что получили? В падлу было бы отказываться — и газета не чужая, и люди не чужие».

В 2005 году Васильев, сосланный Борисом Березовским в Киев, лишился сразу двух должностей — шеф-редактора и ге­нерального директора издательского дома. В 2006 году, когда он возвращался, одна должность была уже занята — генеральным директором работал Демьян Кудрявцев, к тому времени уже бывший сотрудник Бориса Березовского. «У него даже должности не было — ну просто в штабе Березовского, в офисе. И с ним мы, пока он был в Англии, собачились как собаки. У нас были довольно хреновые производственные отношения. Он был при Березовском и очень много знал по поводу того, как делать газету, а я считал, что он не понимает. А он учил меня жить, говорил умные слова на английском языке. Но когда он был вынужден сюда вернуться, то хлебнул горюшка по полной программе. Это был пожар в дурдоме во время наводнения — то, что наделали Бородулин с Ленским, особенно Ленский. Ужас».

Владимир Ленский и Владислав Боро­дулин в 2005 году стали преемниками Васильева на должностях гендиректора и шеф-редактора соответственно. От бывшего гендирекора «НТВ-Плюс» Ленского, проработавшего в «Коммерсанте» меньше полугода, остался введенный им в здании издательского дома сухой закон ­(распоряжение не отменено, но после увольнения Ленского фактически не действует), от Бородулина — существующая до сих пор традиция вечерних редколлегий и полоса «Мнения и комментарии», которую редактировал Кирилл Рогов. Вернувшись, Васильев сразу заменил эту полосу на полосу переводных ста­тей из иностранной прессы под назва­нием «No comment» — говорит, ничего не имел в виду, просто так случайно совпало. Но, если не считать этой потешной реформы, возвращение Васильева в «Коммерсант» в 2006 году выглядело как возвращение Черчилля в британские премьеры в 1951-м: ушли лейбористы, вернулся легендарный сэр Уинстон, и — чем славна история Великобритании периода второго черчиллевского премьерства? «Во всяком случае до какого-то момента я считал, что большой героизм и под­виг — чтобы газета не менялась в нашем не всегда комфортно меняющемся мире. А потом я понял, что это тоже хреновая заслуга. Я блюду идеологическую чистоту и не замечаю, что язык-то уже другой. Когда изменились владельцы, а «Коммерсант» не изменился, — это было хорошо, потому что «Коммерсант» не меняется в зависимости от владельцев. А с точки зрения контекста — возможно, не очень хорошо».

Строго говоря, единственным случаем, когда Васильев оглядывался на контекст, можно считать участие в фильме Инны Туманян «Когда я стану великаном» в 1978 году в роли Ласточкина: отчислили из Института химического машиностроения, а в армию не хотелось, пошел на Студию Горького искать, нет ли у кого-нибудь для него роли. Вся остальная биография принадлежит человеку, игнорирующему правила окружающего мира. В начале перестройки из будущего таблоида, а тогда популярнейшей комсомольской газеты «Собеседник» ушел, «потому что стало душно», в незаметный журнал «Профессионально-техническое образование». В 1989 году точно так же ушел из главной перестроечной газеты — «Московских новостей». «Я вдруг понял, что Егор Яковлев — большевик. Хороший, честный большевик, а честный большевик еще хуже. Я не мог выносить его указаний — «Как прочтут, если мы возьмем эту тему». Врагов перестройки очень выборочно можно было мочить. Я не хотел работать в этой газете, я ее уже обогнал и совершенно сознательно завязал тогда с журналистикой, потому что «Московские новости» — все равно лучшая газета, и если меня от нее тошнит, то куда же мне идти?»

В 1992 году из-за разногласий с концепцией газеты «Коммерсант-Daily» ушел из «Коммерсанта». Каждый раз уходил из журналистики навсегда. «Просыпался и благодарил Господа, и заодно Чарлза Дарвина и Владимира Маяковского за то, что не надо писать заметки», — и занимался черт знает чем. В конце восьмидесятых у него был кооператив «Московская окраина», устраивавший районные праздники, в девяносто втором — «Служба 907», первый в Москве секс по теле­фону со слоганом «Вера, надежда и осо­бенно любовь». Каждый уход навсегда заканчивался возвращением, и, судя по всему, каждый раз только Васильев этого не понимал. Вот 1989 год. «Владимир Яковлев сказал: «Я открываю газету». Я сказал: «Ха-ха-ха, конечно, твердое нет», — и уехал в Ригу организовывать выставку. А оттуда стал Яковлеву звонить: «Ты подумай, там вот в газете имеет смысл это сделать и вот это…» Он говорит: «Ладно, чего ты по телефону советуешь? Приедешь, заходи — обсудим». Он лучше меня понял, что я уже пойман на крючок».