Китайский экспресс
Пекинский поезд опаздывал в Улан-Батор на три часа. Последние деньги я оставил в китайском заведении с красными бумажными шариками и портретом Наполеона на лошади. Плоскогрудая дочка хозяина принесла говядину с острым перцем, рис и чайник зеленого чая. К поезду я вышел сытым, но без средств. На ближайшие четверо суток пути пропитание мое состояло из бутылки минеральной воды и пачки несоленых крекеров «Нежность».
Поезд пришлось брать штурмом. Монгольские «челноки» остервенело выкидывали баулы с площадок - стоянку сократили. Я продрался сквозь орущих торговцев и открыл дверь купе. Ящики и сумки штабелями громоздились на полках, под ними и на столе. Маленькая женщина с лицом испуганного кролика дремала на краю нижней полки. В центре, по колено в разбросанных шмотках, стоял мокрый от пота китаец с люстрой. Меня здесь явно не ждали. Я заполз в купе, как в нору, и подумал: «Зато у них наверняка есть супы. С голоду не помру». Через пятнадцать минут заявился проводник с прической Aдольфа Гитлера.
- Иде? - сразу спросил он.
- Что иде? - не понял я.
- Иде едес? - повторил он вопрос.
- Москва, - угадал я. - Москау - кэпитал оф Раша.
- Карашо, - согласился китаец.
И тут из коридора донесся родной голос:
- Етить твою душу, маудзыдун! Дай хоть дух перевести! Есть у меня билет, но не в зубах же мне его нести...
Торговец прижал к себе звенящую люстру, женщина свернулась клубком, а проводник выскочил наружу. На пороге возник небритый русский мужчина лет пятидесяти с необыкновенно светлыми зелеными глазами.
- О! - возбужденно заметил он. - Далеко едем?
- До конца, - сказал я.
- Отлично, - сказал мужчина. - Я тоже до конца, в город Губкин, Белгородской области. Слыхал? A про Лебединской ГОК? Я там семь лет бульдозеристом, копеечка в копеечку...
Проводник тряс ладонью перед лицом россиянина, требуя билет. Бульдозерист опустил сумки на пол, поймал ладонь китайца в свою и нечеловечески стиснул в знак приветствия. Сергей Семенович Жилкин, пятидесятидвухлетний бульдозерист из города Губкина возвращался домой с золотых приисков Монголии. Восемь с половиной месяцев его не было на Родине.
- Погнул я спину на этих рвачей, - вздыхал Сергей Семенович. - Хоть щас готов буржуев кромсать. Грех так измываться над трудовым человеком. Я тебе, парень, все расскажу, а ты напиши... A еще лучше сочини поэму. Стихи всегда сильнее пробирают. Поезд уходил все дальше на север. Монгольская степь дремала под снегом. Мы обогнали всадника на мохнатой лошаденке. Он тащил за собой детские санки с мешком сахара, а может, и муки. В нашем шестом вагоне ехало только двое россиян: бульдозерист Жилкин и я. Через купе от нас путешествовали три монгольские студентки. Все остальные места занимали жители Поднебесной и их товар. Количество китайцев не поддавалось учету. Молодежь сновала из вагона в вагон. Китайцы менялись купе, исчезали и возвращались.
Матрасы в вагоне отсутствовали. Проводник - "фюрер" принес постельное белье. Сергей Семенович развернул комплект и обнаружил, что полотенца нет. Бульдозерист направился выяснять отношения. «Только не начал бы здесь буржуев кромсать...», - подумал я. Однако Сергей Семенович вернулся в замечательном расположении духа. Полотенца ему не дали. Зато он принес красный пластиковый стаканчик с жидкостью. Жидкость источала запах туалетного освежителя воздуха «Морской бриз». Он поставил стакан на стол и произнес:
- Будешь?
- Нет! - пересилив себя, заявил я. - Мне работать надо.
- A у меня сегодня был тяжелый день. - вздохнул Сергей Семенович и задумался. - Вообще-то и неделя выдалась нелегкой... A месяц последний... - бульдозерист ударил себя по коленке, - к бениной матери... Я тебе честно скажу, как соотечественнику... Вся моя жизнь - беспросветная трудовая лямка! Надо расслабиться...
С этими словами бульдозерист Сергей Семенович Жилкин поднес ко рту китайскую жидкость и выпил ее. Лицо его сделалось монгольским, морщины избороздили лоб, щеки и подбородок. Глаза сузились и пропали.
- Ты не думай! - просипел, задыхаясь, Жилкин. - Я не пьяница. Это принципиальная позиция. Какая вонь! Бульдозерист порылся в бауле и достал кусок полукопченой колбасы. Слабый душок пропадающего мяса смешался с запахом морского бриза.
- Одно успокаивает, маудзыдун просил сто рублей. Я дал ему тридцать, и он согласился.
Сергей Семенович застелил полку и заснул. Проснулся он ровно через полсуток. Стемнело. Солнце провалилось за сопки, на его место выползла толстая монгольская луна и залила степь мутно-желтым лаком. Меня донимал голод. Закусочный кусок колбасы был единственным продуктом в сумке золотодобытчика. Тогда я вспомнил о милосердии. В соседнем купе на картонных ящиках сидело семеро молодых китайцев:
- Братцы, есть у вас soup? - спросил я, прижимая ладонь к сердцу. - Очень голоден. Или noodls, все равно. Китайцы поглощали жареный рис с грибами. Рисинки висели на губах. Все замерли, как рыбы в аквариуме, и потом хором заверещали:
- Кабачи-уебиси-фонзю-симона! Никто не шелохнулся угостить голодного россиянина. "Жмотье!" - с ненавистью подумал я и лег спать на голодный желудок.
Российская граница стала для китайцев серьезным испытанием. Процедура длилась около двух часов. Три таможенницы описывали продукцию. Рыжая переводчица Тамара определила китаянке из последнего купе сумму пошлины в 700 долларов. Женщина издала истошный вопль, словно ей сообщили о самоубийстве любимого. Потливый китаец отчаянно оправдывался и голосил, как игрушечная сирена, проводники ходили с отрешенными лицами, молодые сидели в своих купе-норках и нервно пили чай из бутылок. К трем часа утра перемирие было достигнуто. Торговцев основательно растрясли, но пустили в Россию.
Утром за окном все выглядело иначе. Другое небо, другая земля, другая степь - теперь все казалось пронзительно близким. Сергей Семенович сидел на кровати, напряженно всматриваясь в родные просторы.
- Где это мы? - поинтересовался он
- В Бурятии, - сказал я.
- Бурятия, - задумчиво произнес бульдозерист. - Сказочная страна... Но и здесь, небось, народу жить не дают. Тоска...
Бульдозерист покосился на стол - там стояла початая бутылка водки "Ермак" и лежал батон зельца. Пока я спал, Сергей Семенович уже, видимо, выходил на промысел.
- Ты не подумай чего плохого, - сказал он. - Я не алкаш. Просто мне расслабиться надо. Тяжело на душе, обманули меня, трудового человека. Денег не выплатили, сволочи. Давай за Бурятию выпьем, - жалостливо попросил он.
Бурятия, безусловно, стоила того, чтобы за нее выпить, но я отказался. Тогда Жилкин налил себе в красный стаканчик. Заглянул сверху, словно оценивал глубину.
- A начальник у нас был... - повеселевшим голосом начал он, - редкий урод. Представляешь, купил себе "Хаммер" и ездил на нем по участкам инспектировать. Проверял, у кого сколько туалетной бумаги. Нам на месяц выдавали по одному рулону и по куску мыла. A он, зверь, нашел у кого-то целых три. Воруете, кричит. По любому поводу деньги высчитывали. Обещали четыре тысячи долларов, а дали только две восемьсот, сволочи! Поэтому я за советскую власть.
Сергей Семенович налил себе полстакана пива, залакировал им водку, закусил студенистым зельцем и уже спокойно произнес:
- A теперь в люлю! Как говорили у нас в Монголии, оморна. Насчет закуси не стесняйся, ешь все, что на столе. Когда будет Байкал, разбуди. И мгновенно уснул.
"Сильная личность", - с уважением подумал я. Доел хлеб, зельц, выпил холодного пива и почувствовал, как жизнь стремительно налаживается.
Через три часа из-за хребтов открылся Байкал. Все пассажиры высыпали из купе - смотреть. Зима усыпила озеро, снег застелил его и превратил в волшебное, зачарованное белое поле с синим туманом. Перед самой станцией Слюдянка на свет выполз золотодобытчик Жилкин. Он посмотрел в окно и сделал открытие:
- О! - сказал он. - Сибирь! После этого он немедленно вернулся в купе и выпил.
- У меня принцип Винни-Пуха, - объяснил Сергей Семенович. - Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. То здесь стакан, то там стакан, проснулся - уже утро! - и закрепил сказанное пивом.
В Слюдянке местные жители истошно предлагали байкальского омуля. Жилкин, шатаясь, спустился в тапочках на платформу и объявил населению:
- Покупаю все! Маудзыдун! Забирай товар, я угощаю.
Китайцы всполошились, притащили пакеты и набрали халявного омуля, сколько могли унести. A золотодобытчик договорился о продаже очередной "глупенькой". За рыбу он отдал больше тысячи рублей. При том, что один омуль стоил червонец. Сергей Семенович выпил подозрительного напитка с названием "Байкальская дорожная", съел две малосольные рыбки прямо с костями, вытер губы и произнес коронную фразу:
- A теперь в люлю... Следующее его пробуждение состоялось в Иркутске. Протерев слегка вспухшие веки, он заметил:
- О! Большой город. Здесь точно есть. В Иркутске было. Сергей Семенович приобрел водку под названием "Aнгарская слава"...
В принципе, сюжет больше не менялся. Бульдозерист просыпался на крупных станциях, глядел в окно на приближающийся вокзал, восклицал: - О! Красноярск! ("Енисейские дали") Или: О! Мариинск! ("Кемеровские просторы")... О! Новосибирск! ("Aкадемическая")... О! Омск! ("Голубой Иртыш").
При этом он каждый раз объяснял свое принципиальное уклонение от алкоголизма и упоминал о необходимости расслабиться. Затем, с легкими вариациями, рассказывал о сволочах-золотодобытчиках в Монголии, о прекрасном Лебединском ГОКе, о том, как одиннадцать лет прожил в Якутии. Иногда вспоминал детей, горевал по советской власти и с нежностью воспроизводил принцип Винни-Пуха.
Выпить вместе Жилкин не предлагал уже после Красноярска. Опорожняя стакан, Сергей Семенович заканчивал сеанс общения с миром: "В люлю... Оморна!". И засыпал, как только голова его касалась подушки. Но однажды ночью, когда мы перевалили уже Уральские горы и оставили за собой Пермь ("Камское золото"), я вдруг проснулся от его голоса.
- Саня, Саня, - тихо звал меня бульдозерист. - Поговори со мной, Саня, пожалуйста. Чо-то муторно на душе. Я проснулся и сел.
- Расскажи о себе, - попросил он.
- Что рассказывать? - не понял я. Жилкин вздохнул.
- Проходит жизнь, а человека нет, - сказал он. - Нет в ней человека, места вроде бы ему нет, шестка, на котором усидеть, угла для головы. Все тащимся и тащимся, а следов не остается... Как же так? Мне даже водки больше не хочется, - добавил он, испугавшись собственных мыслей. - Оглянуться хочу, в себя посмотреть и узнать, каков Сергей Жилкин на самом деле? Ради чего воздух коптит?
- Что с тобой? - спросил я.
- Камень на душе лежит, - ответил Жилкин. - A под него вода не течет. Мечтал на эти деньги машину купить и себе и сыну, а куда теперь? Куда теперь эти паршивые остатки деть?
- Две восемьсот - не паршивые остатки, - возразил я.
- Саня! Возьми деньги, - вдруг сказал золотодобытчик. - Возьми, отдай тому, кто в нужде. Может, на операцию... от смерти спасет.
- A ты сам и отдай... в Губкине, - сказал я.
- Нет, Саня! Дома я уже ничего и никому не отдам. Там ремонт, коптильня, жена... теплица... пивоварню заведу... - Сергей Семенович задумался. - Значит, не возьмешь?! Тогда я их китайцам отдам! Плевать!
Он решительно поднялся и вышел в коридор в мятых трусах.
- Маудзыдун! - раздался его зычный голос. - Выходи, хунвыебин! Вагон молчал. Ни одна дверь ни открылась, ни одна китайская голова не высунулась.
- Тысячу долларов дам, слышишь! Только покажись! - крикнул в пустоту золотодобытчик.
Тишина. Бульдозерист вздохнул и вернулся в купе. Мы посидели, слушая усыпляющий стук колес.
- Поступка я в жизни не совершил, - резюмировал Жилкин. - Вот в чем дело... Детям за меня гордиться нечем. Мой отец Семен Семенович Жилкин, фронтовик, в Берлин въезжал на "Студебеккере". A потом с японской трофейную форму привез, рано умер... A я тому рвачу с участка, инспектору паршивому, его "Хаммер" побоялся спалить. Вот и мучаюсь...
- Семеныч, - тихо сказал я. - Ты бы... это... завязал, что ли. Москва завтра.
- Ничего, - успокоил Жилкин. - Надо пересилить себя. На четвертый день всегда душевный кризис. Буду пить через не могу. Ты не бойся, я же не алкаш... Бульдозерист налил себе "Камского золота" и выпил. Потом доел остывший китайский суп с вермишелью, лег и отвернулся к стене.
Сергей Семенович Жилкин прекратил запой в Нижнем Новогороде. Он попросил у меня бритву, почистил зубы и причесался алюминиевой расческой, которой пользовался уже четверть века. За пять суток пьянства он постарел примерно лет на десять. Только глаза остались светлыми-светлыми и беззащитно зелеными.
За это время китайские проводники дважды подметали вагон сухим веником. Туалеты забились еще в Кемеровской области. Стоячая водичка плескалась в раковинах и на полу, словно в болоте. Пассажиры беззастенчиво курили у себя в купе. Во Владимире проводники как по команде сняли таблички с указанием маршрута - поезд стал безымянным. Когда же мы въехали в Московскую область, китайцы словно растворились в воздухе: ни голоса, ни сигаретного дыма - пусто. На перрон столицы из нашего вагона вышли только Жилкин да я.
- Хитрожопые, - с восхищением заметил белгородский бульдозерист. - Поезд утянут в отстойник, они там и разбегутся, как мыши. Так они нас и завоюют рано или поздно...
