Кавардачок

На экзамене передо мной все время маячила шея Люды Кисель. Шея была грязная, а сама Люда - эпилептичка. На диалектологической практике она, по слухам, забилась в припадке прямо на глазах у респондента. "Цурбонить" - это, по-нашему, "сцать", - объясняла ей драгоценное русское слово какая-то старуха. - Особенно когда с шумом". Люда попросила бабушку привести примеры. "Да что примеры! Я вот молока с вечера напилась, так потом ночью полведра нацурбонила - заленилась до ветру выходить". Тут Кисель и опала...

Надо же было так случиться, что на экзамене ей достался Федор Михайлович, "Братья Карамазовы", - то самое, о чем я грезил накануне как о единственном варианте спасения. Не вышло.

У Кисель, в общем, тоже не выходило: она, видите ли, не знала, из-за чего старец Зосима дрался в юности на дуэли. А когда ее спросили, почему он в одни сутки провонял, то бедняжка зарделась, потупилась и надолго умолкла. Тем не менее ей поставили "четыре": Люда была выходец из социальных низов. Я был в бешенстве.

Когда у меня дело дошло до второго вопроса, Тюпа (так мы звали нашего экзаменатора Тюпину) как бы невзначай поинтересовалась у меня:

- Скажите, а что кушал Пьер, когда прилег отдохнуть у Можайской дороги?

"Кушал"! В те годы подобные вопросы казались мне настоящим садизмом. "Войну и мир" я до конца не осилил, да и вообще не любил графа. Тюпа, напротив, всю жизнь дожевывала за ним рисовые котлетки и, разумеется, вкатила мне "тройку". А потом раскрыла тайну: Пьер кушал кавардачок. Такого унижения со мной еще не случалось. Я плюнул на все и, кое-как сдав остальные экзамены, укатил к балтическим волнам - погостить у тетки в совсем еще недавней прусской глубинке.

Тетка, как назло, работала продавцом в книжном магазине, и что-что, а граф у нее дома водился в самых разных изданиях. Я отдыхал в одиночку, и, видимо, от этого одиночества кавардачок до такой степени завладел моими мыслями, что я стал брать с собой на пляж Толстого. Шрифт под яркими лучами солнца был обморочно отчетлив, по страницам время от времени пробегали тени облаков, ветром в книгу наметало песок и сухие травинки - словом, чтение более или менее оптимизировалось. Однако кавардачок по-прежнему оставался загадкой. Вопрос Тюпа сформулировала таким образом, что сходу найти нужное место в романе не получалось. Увязать Можайку с Бородином мне по невежеству не приходило в голову, а если б и пришло, то я бы не поверил, что толстый, очкастый и сильно пьющий Безухов (это практически все, что мне было о нем известно) мог отличиться на батарее Раевского. В общем, читать пришлось с самого начала. Кавардачок обнаружился только на излете третьего тома (часть третья, глава VII, единственное упоминание в тексте). Как и прежде, Толстой меня тогдашнего сильно разочаровал: никакой рецептуры. Точнее - пародия на нее. Пьер завалился у дороги, уснул, а ночью появились какие-то солдатики, развели костер, поставили на огонь котелок с водой, положили туда сала и покрошили сухарей. Все. Гора родила мышь. Я захлопнул книгу, не вытряхивая песка, сбежал к морю и купался до посинения.

После обеда я обычно долго бродил по старому грунтовому аэродрому, на котором теперь пасли скотину. Валялся в траве. Неподалеку от деревеньки Рынтау (один из немногих уцелевших топонимов), куда дядя ездил на велосипеде за вином, была небольшая бетонированная площадка, иногда служившая местному гарнизону как плац. Там я, сам не зная зачем, упражнялся в толкании ядра, используя обычный булыжник и выступая одновременно за нескольких спортсменов. Толкатель ядра Безухов в секторе неизменно оказывался сильнейшим. После разоблачения кавардачка я просто сидел на теплом бетоне и курил одну сигарету за другой. И тут вдруг заметил далеко в поле толпу подростков, двигавшихся по направлению к плацу. Дорожа уединением, я встал и побрел краем пастбища к дому, держа немного левее аборигенов, чтобы и встречи избежать, и собственное бесстрашие продемонстрировать. Однако эти благородные юноши замахали мне руками и стали окликать по имени. Потом отделился вожак и предложил мне присоединиться к стае. Сомнений не оставалось: их натравила тетка, радея о моей скорейшей социализации. Видимо, мои поиски кавардачка поселили в ней некоторую тревогу. Юноши добросовестно старались меня вовлечь в какие-то подвижные игры, так что я смог отделаться от них лишь спустя два с лишним часа беспрерывной пытки.

До прихода своего непрошеного психиатра мне удалось поработать со словарем Даля. Старик Даль еще больше запутал дело. Оказалось, что в разных местах нашей необъятной родины кавардачком называют то окрошку, то солянку, то балык, то брагу с водкой, а то и вовсе "дурную стряпню". О безуховском продукте я знал наверняка только три вещи: это похлебка, это похлебка с сухарями и салом, это вкусная похлебка. Оставалось одно - импровизация.

В начале седьмого пришел из гарнизона дядя - уже с портвейном и забытой на правой брючине прищепкой. Я сказал, что прогуляюсь к морю (летом в тех краях темнеет не раньше одиннадцати вечера), и набросил на плечо сумку, где было уже все необходимое для акции протеста: кусок сала, сухари (дядя, к счастью, увлекался производством кваса в домашних условиях), капуста, морковь, картошка, специи, алюминиевая кастрюля с удобными проушинами, топор и бумага на растопку.

Вернулся я заполночь, сытый и счастливый. Тетка уже билась в истерике и даже собиралась звонить моей матери. Пришлось высказать все, что я о ней думаю. Матери я позвонил сам и доложил, что погода портится и что скоро вернусь...

С тех пор прошло больше десяти лет. Недавно я принимал свои первые экзамены у студентов. В билетах с неизбежностью фигурировал Толстой. Вопрос о кавардачке был не просто взят на вооружение, но даже стал главным пробирным камнем. Причем я спрашивал не только о том, что именно кушал Безухов у Можайской дороги, но и как это кушанье готовится.

Уважаемые студенты-филологи! Если вы хотите получить "пять", вот шпаргалка. В кипящую воду надо бросить кусочки сала, выварить как следует, потом положить нарезанную кубиками морковь и капусту. Можно добавить овсяных хлопьев для вязкости. Перед употреблением положите в кавардачок сухари.