Капуанский синдром
Исторически обоснованные соображения в защиту тактики «любого другого кандидата» на выборах 4 марта
Женщины голосуют первый раз. Амстердам, Нидерланды, 1921 год
Некогда Макиавелли изучал науку править людьми, перечитывая римскую историю Тита Ливия. Флорентийцы эпохи Возрождения не стеснялись учиться по книгам, написанным за полторы тысячи лет до их рождения, и они были правы — вопреки распространенному мнению, единственный бесспорный урок истории заключается вовсе не в том, что она никого ничему не учит (это неправда), а в том, что времена меняются, но люди остаются прежними. Чтобы убедиться в этом, достаточно последовать примеру праотца политологов и открыть XXIII книгу истории Ливия — там, где он рассказывает о хитроумии кампанца Пакувия, пожелавшего без кровопролития захватить власть в своей родной Капуе.
Этот Пакувий, убедив капуанских старейшин, что ему одному под силу спасти ненавистный всем сенат от народного гнева, запер их в здании курии под охраной своих людей. Затем он созвал горожан на собрание и объявил, что настал час правосудия — бесчестные правители будут казнены, и лишь об одном он просит народ: избрать немедленно новых сенаторов вместо приговоренных, чтобы город не остался вовсе без законной власти.
«Итак, — пишет Ливий, — он сел, жребии положили в урну, и того, чье имя выпало первым, по его приказу вывели из курии. Едва услышав имя, все закричали, что сенатор этот — бесчестный негодяй и заслуживает смерти. Тогда Пакувий сказал: «Ваш приговор мне ясен; изберите же вместо него сенатором честного и справедливого человека». Сначала все молчали, не в силах вспомнить никого, кто был бы лучше осужденного; затем, когда один из собравшихся, преодолев смущение, назвал кого-то, толпа зашумела пуще прежнего: одни кричали, что не знают этого человека, другие попрекали его кто бесчестием, кто низким происхождением и недостойной бедностью, кто постыдным ремеслом. Еще больший шум поднялся, когда привели второго и третьего сенатора, ибо, как люди ни желали от них избавиться, они все же не могли найти им замены: те, кого вспомнили первыми — лишь для того, чтобы тут же осыпать их попреками, — очевидно не могли быть избраны, а все прочие были еще более незнатны и безвестны.
В конце концов собравшиеся разошлись, повторяя, что привычное зло переносится легче, и призывая освободить сенат из-под стражи.
Так Пакувий, которому сенаторы были благодарны за свое спасение много больше, чем народу, получил власть при всеобщем согласии, не притронувшись к оружию».
Я не думаю, что люди, которые привыкли вершить наши судьбы за древней каменной стеной, читали Тита Ливия; судя по их беспомощности, они не заглядывали и в труды Макиавелли. Тем не менее единственный действенный элемент их предвыборной стратегии (помимо упований на волшебство, в котором древние не преуспели) кажется прямо позаимствованным у Пакувия. Впрочем, совсем приуменьшать их заслуги не стоит: то безрадостное положение дел, которым хитроумный кампанец всего лишь сумел блестяще воспользоваться, они создали здесь сами долгим и кропотливым трудом. В результате ситуация с предстоящими нам президентскими выборами мало отличается от описанной Ливием: на давний вопрос власти: «Кто, если не Путин?», оппозиция до сих пор не сумела дать внятного ответа. Значит ли это, что исход и на этот раз предрешен?
Последние события показали, что успех гражданского протеста в России прямо зависит от способности общества преодолеть капуанский синдром. Громкое фиаско «Единой России» стало возможным не благодаря внезапно возросшей популярности той или иной политической партии, а благодаря тому, что миллионы избирателей поняли: единственный способ пошатнуть ненавистную систему — пойти и проголосовать 4 декабря «за других сволочей». Убежденные демократы отдавали свои голоса КПРФ и ЛДПР (которую циники тут же расшифровали как «любая другая партия России»), не задумываясь о том, чем мог бы обернуться для них реальный приход к власти Зюганова или Жириновского; и когда их голоса украли — они впервые за много лет вышли на улицы, отстаивая свое право голосовать против, а не за. Через пять дней вся страна увидела похороны «Единой России» на Болотной площади.
Теперь, когда второй акт комедии уже не за горами, победа или поражение власти по-прежнему зависит в первую очередь от готовности несогласных голосовать против Владимира Путина даже за тех политиков, которых он сам назначил своими конкурентами в расчете на брезгливость Болотной. Это хорошо понимают его сторонники:
Я не думаю, что люди, которые привыкли вершить наши судьбы за древней каменной стеной, читали Тита Ливия; судя по их беспомощности, они не заглядывали и в труды Макиавелли. Тем не менее единственный действенный элемент их предвыборной стратегии (помимо упований на волшебство, в котором древние не преуспели) кажется прямо позаимствованным у Пакувия. Впрочем, совсем приуменьшать их заслуги не стоит: то безрадостное положение дел, которым хитроумный кампанец всего лишь сумел блестяще воспользоваться, они создали здесь сами долгим и кропотливым трудом. В результате ситуация с предстоящими нам президентскими выборами мало отличается от описанной Ливием: на давний вопрос власти: «Кто, если не Путин?», оппозиция до сих пор не сумела дать внятного ответа. Значит ли это, что исход и на этот раз предрешен?
Последние события показали, что успех гражданского протеста в России прямо зависит от способности общества преодолеть капуанский синдром. Громкое фиаско «Единой России» стало возможным не благодаря внезапно возросшей популярности той или иной политической партии, а благодаря тому, что миллионы избирателей поняли: единственный способ пошатнуть ненавистную систему — пойти и проголосовать 4 декабря «за других сволочей». Убежденные демократы отдавали свои голоса КПРФ и ЛДПР (которую циники тут же расшифровали как «любая другая партия России»), не задумываясь о том, чем мог бы обернуться для них реальный приход к власти Зюганова или Жириновского; и когда их голоса украли — они впервые за много лет вышли на улицы, отстаивая свое право голосовать против, а не за. Через пять дней вся страна увидела похороны «Единой России» на Болотной площади.
Теперь, когда второй акт комедии уже не за горами, победа или поражение власти по-прежнему зависит в первую очередь от готовности несогласных голосовать против Владимира Путина даже за тех политиков, которых он сам назначил своими конкурентами в расчете на брезгливость Болотной. Это хорошо понимают его сторонники:
упрекая оппозицию в отсутствии позитивной программы, сами они парадоксальным образом давно уже предпочитают не превозносить своего кандидата, а пугать Россию хаосом и революцией, тем самым фактически предлагая оппонентам своеобразный компромисс: сообща признать Путина наименьшим злом.
И некоторые тревожные для протестного движения признаки говорят о том, что многие готовы попасться в ловушку.
Множество дискуссий, в которых мне довелось участвовать в последнее время, оставляет впечатление, что нередко даже люди, с легким сердцем голосовавшие за «любую другую партию» 4 декабря, внутренне не готовы избрать ту же тактику на мартовских выборах и поддержать чуждого им кандидата. Насколько сильны такие настроения, видно уже по резолюциям последних митингов: призыв «Ни одного голоса Владимиру Путину!» прямо указывает на то, что необходимость протестного голосования в марте признается далеко не всеми — ведь не голосовать за Путина еще не значит голосовать против Путина. Поскольку я убежден, что протестное движение не может рассчитывать на успех без окончательного преодоления капуанского синдрома, думаю, стоит сформулировать здесь некоторые соображения в защиту тактики «любого другого кандидата» — которую, как мне кажется, следует признать единственно разумной не только в первом, но и в гипотетическом втором туре президентских выборов.
Первое и наиболее очевидное соображение заключается в том, что, как показали декабрьские события, громкий провал власти на выборах — если не юридический, то фактический — есть необходимое условие широкомасштабного гражданского протеста в принципе. Если именно последние выборы в Думу вызвали взрыв возмущения по всей России, то это произошло в первую очередь не из-за фальсификаций как таковых (фальсификациями здесь никого не удивишь), а из-за того, что впервые поражение партии власти было выдано за победу. Если бы и теперь, как после выборов 2007 года, общество было убеждено, что «Единую Россию» действительно поддерживает большинство населения — пусть и не заявленные две трети, — сам факт подтасовок вряд ли заставил бы десятки тысяч людей выйти на площадь.
Нет оснований предполагать, что с президентскими выборами будет иначе. Даже если в марте власть и будет вынуждена скрепя сердце допустить второй тур, формальным победителем все равно при любом исходе голосования будет объявлен Путин — на этот счет не стоит обольщаться; но если он проиграет выборы де-факто, этого будет достаточно для того, чтобы протест вспыхнул с новой силой и, возможно, принял новые формы.
Множество дискуссий, в которых мне довелось участвовать в последнее время, оставляет впечатление, что нередко даже люди, с легким сердцем голосовавшие за «любую другую партию» 4 декабря, внутренне не готовы избрать ту же тактику на мартовских выборах и поддержать чуждого им кандидата. Насколько сильны такие настроения, видно уже по резолюциям последних митингов: призыв «Ни одного голоса Владимиру Путину!» прямо указывает на то, что необходимость протестного голосования в марте признается далеко не всеми — ведь не голосовать за Путина еще не значит голосовать против Путина. Поскольку я убежден, что протестное движение не может рассчитывать на успех без окончательного преодоления капуанского синдрома, думаю, стоит сформулировать здесь некоторые соображения в защиту тактики «любого другого кандидата» — которую, как мне кажется, следует признать единственно разумной не только в первом, но и в гипотетическом втором туре президентских выборов.
Первое и наиболее очевидное соображение заключается в том, что, как показали декабрьские события, громкий провал власти на выборах — если не юридический, то фактический — есть необходимое условие широкомасштабного гражданского протеста в принципе. Если именно последние выборы в Думу вызвали взрыв возмущения по всей России, то это произошло в первую очередь не из-за фальсификаций как таковых (фальсификациями здесь никого не удивишь), а из-за того, что впервые поражение партии власти было выдано за победу. Если бы и теперь, как после выборов 2007 года, общество было убеждено, что «Единую Россию» действительно поддерживает большинство населения — пусть и не заявленные две трети, — сам факт подтасовок вряд ли заставил бы десятки тысяч людей выйти на площадь.
Нет оснований предполагать, что с президентскими выборами будет иначе. Даже если в марте власть и будет вынуждена скрепя сердце допустить второй тур, формальным победителем все равно при любом исходе голосования будет объявлен Путин — на этот счет не стоит обольщаться; но если он проиграет выборы де-факто, этого будет достаточно для того, чтобы протест вспыхнул с новой силой и, возможно, принял новые формы.
Если же кандидат оппозиции не сможет хотя бы приблизиться к победе по гамбургскому счету, общественное возмущение неизбежно начнет ослабевать, и молчаливое большинство признает Путина законно избранным президентом — несмотря на любые фальсификации.
Именно поэтому не важно, кто будет этим кандидатом: стать президентом, иначе как вследствие падения режима и новых выборов, он в любом случае не сможет, но его фактическая победа необходима для того, чтобы окончательно делегитимизировать власть — как в глазах граждан России, так и в глазах тех иностранных правительств, с которыми ей менее всего хочется ссориться в силу понятных имущественных интересов.
Другое соображение, более общего порядка, сводится к тому, что даже в крайне маловероятной ситуации «честных» выборов с перспективой реальной победы на них, допустим, Зюганова (политика, для многих либералов, несомненно, еще более одиозного, чем Путин) мы должны ясно понимать: кто бы ни стал соперником действующего премьера во втором туре, если таковой состоится, выбирать все равно придется не между двумя кандидатами, но между демократией и диктатурой.
Допустить беспрепятственное избрание Путина — значит дать согласие на то, чтобы страной и дальше правила охранка (ныне стыдливо именуемая спецслужбами), уже многие годы успешно заменяющая нам хунты Латинской Америки. Думаю, излишне объяснять, что тот же Зюганов, стань он завтра президентом, при всем желании никогда не смог бы достичь положения диктатора: он не может рассчитывать ни на огромную личную популярность, которой некогда пользовался Путин, ни на поддержку армии и ФСБ, ни на большинство в Думе, ни на помощь олигархов, ни на лояльность судов — а чего стоит в России президентский пост сам по себе, это мы хорошо узнали за последние четыре года.
Приход к власти Зюганова — повторюсь, в любом случае почти невероятный — означал бы, как это ни странно, установление в России демократии, несмотря на всю его личную приверженность тоталитарной идеологии (возможно, искреннюю). Демократии неприглядной — но как человек, успевший пожить во Франции при Шираке и Саркози и в Италии при Проди и Берлускони, я могу подтвердить, что редкая демократия не вызывает отвращения у собственных граждан, если только они дают себе труд к ней приглядеться.
Другое соображение, более общего порядка, сводится к тому, что даже в крайне маловероятной ситуации «честных» выборов с перспективой реальной победы на них, допустим, Зюганова (политика, для многих либералов, несомненно, еще более одиозного, чем Путин) мы должны ясно понимать: кто бы ни стал соперником действующего премьера во втором туре, если таковой состоится, выбирать все равно придется не между двумя кандидатами, но между демократией и диктатурой.
Допустить беспрепятственное избрание Путина — значит дать согласие на то, чтобы страной и дальше правила охранка (ныне стыдливо именуемая спецслужбами), уже многие годы успешно заменяющая нам хунты Латинской Америки. Думаю, излишне объяснять, что тот же Зюганов, стань он завтра президентом, при всем желании никогда не смог бы достичь положения диктатора: он не может рассчитывать ни на огромную личную популярность, которой некогда пользовался Путин, ни на поддержку армии и ФСБ, ни на большинство в Думе, ни на помощь олигархов, ни на лояльность судов — а чего стоит в России президентский пост сам по себе, это мы хорошо узнали за последние четыре года.
Приход к власти Зюганова — повторюсь, в любом случае почти невероятный — означал бы, как это ни странно, установление в России демократии, несмотря на всю его личную приверженность тоталитарной идеологии (возможно, искреннюю). Демократии неприглядной — но как человек, успевший пожить во Франции при Шираке и Саркози и в Италии при Проди и Берлускони, я могу подтвердить, что редкая демократия не вызывает отвращения у собственных граждан, если только они дают себе труд к ней приглядеться.
Мы давно знаем, что свобода приходит нагая и что зрелище это так себе — с тех пор, как ее рисовал Делакруа, она, разумеется, не стала моложе. Но неужели это повод предпочесть ей диктатуру, пусть и обнаженную только до пояса?
Не нужно забывать, что внезапно зашатавшаяся власть охранного отделения, которую пока еще, судя по всему, можно сбросить без кровопролития, после марта может снова окрепнуть; и тогда, рано или поздно, революция неизбежна — та самая революция, которой так любят всех пугать присяжные гуманисты, еще накануне Болотной заботливо предупреждавшие, что за выход на разрешенный митинг нас будут бить палкой по голове и поставят перед нами стакан полицейского чаю. Поэтому, думаю, у протестного движения нет иного выбора, кроме как сосредоточиться на одной главной задаче: любой ценой не позволить Путину снова стать легитимным в глазах большинства президентом России. Пока все говорит о том, что легендарный Чуров сделает это вместо нас; но полностью исключать возможность второго тура нельзя, и в этом случае оппозиционный кандидат должен во что бы то ни стало победить — пусть его победа и не будет признана избирательной комиссией. В конце концов, даже самый неуступчивый моралист должен признать: если судьба предоставляет ему возможность отдать свой голос на выборах за демагога, на котором нет крови, иногда такой возможностью стоит воспользоваться.
