Канализация

До самого недавнего времени я был уверен, что песенки раннего Макаревича глуповаты и примитивны. Я даже представлял себе его — нагловатого прыщавого подростка-мажора из спецшколы, который на папиной даче по-акынски пишет, что видит: окно выходит в лес... Андрюша чешет привозным фломастером свою кучерявую репу и задумывается над философской рифмой... Лес... До небес! В поле — боли! Руля — земля! Больше всего меня раздражал опус про выпивание за тех, кто в море, в котором рубили канаты и, как следствие скудности запаса рифм, каждый пятый, как правило, был у руля. Какой «пятый»?! Какое такое «правило»?! Со мной соглашались поэты и филологи, меня просили не говорить об этом с Макаревичем, но я был непреклонен: туфта! И, как оказалось, жестоко заблуждался. Прости меня, Андрей Вадимович, ты кумир, а я салага, ничего не знающий про судоходство.

Запоздалое раскаяние пришло ко мне в ту самую минуту, когда перед входом в шлюз возле города Анси-ле-Франк я оказался тем самым «пятым», кому пришла очередь быть у руля. Жизни пассажиров плавсредства с гордым именем «Анна-Мария» находились в моих неловких руках, которые баранку «жигулей» до этого сжимали всего один раз.

– Спокойно, Аня-Маня, прорвемся! — успокаивал я себя, обращаясь к кораблику, волею французского речного регистра названному так же, как и дочь актера Михаила Ефремова. Покорная моему приказу, «Анна-Мария» теранулась о стенку шлюза, напоминая надувную уточку в детской ванне. По каменному берегу расхаживал персонаж в тельняшке и фуражке, напоминающий пластмассовых капитанов, которых родители привозили из турпоездок в ГДР.

– Жё-жё-мажё ву жё лежёжё? — строго спросил он. Это был уже мой шестой шлюз, и я не стал накидывать рубаху и прятать стакан вискаря, а ответил ему на чистом французском:

– Бонжур-тужур на абажур!

Я уже знал, что смотритель шлюза — должность ответственная, пенсионерская, и он обязан о чем-то важном спросить каждого проходящего мимо капитана. Отвечать нужно сразу и по-морскому четко, все равно что, тем более что смотритель глух, а после завтрака еще и навеселе. Он показал трубкой на наших загорающих подружек, пьющих в десять утра из горла бургундское, и одобрительно поцокал языком.

– Проблем интернасьональ! — я снисходительно махнул рукой, изображая мужскую солидарность и пренебрежение к женской красоте и алкоголизму.

Все описываемое происходило чудным июньским утром на одном из маленьких каналов в самой середине Франции. Не помню, кому пришла в голову мысль уехать из асфальтового Парижа на маленьком «рено» за бургундским именно в Бургундию, но точно знаю, что автор идеи сам с нами не поехал. В результате мы, пятеро не знающих ни одного французского слова, оказались c похмелья перед дорожным знаком с надписью «Nivernaise».

– Не-вер-нюсь, — по слогам прочли мы и поняли, что в Париж нам сегодня пути нет.

Обед в местном ресторанчике отличался от парижского только одним обстоятельством: официант не придуривался, а действительно не говорил по-английски. Представить же себе после обеда несколько часов пути до Парижа стало еще сложнее, тем более что за руль было сажать решительно некого. Мы вспомнили знак «невернюсь» и отправились искать ночлег. Деревня называлась — со слов официанта — Верни-Мои-Люли (пишется, я потом проверил, Venarey-les-Laumes), и это «ай-лю-ли» окончательно убедило нас в верности выбора. Все обстоятельства места нас устраивали: сыр, вино, копченые окорока, отсутствие не только машин, а даже велосипедов, дети, бегающие за нами и кричащие что-то вроде «турист весь прокис». Попытки найти гостиницу каждый раз заканчивались торжественным сопровождением нас в очередной ресторанчик. Может, дело в том, что слово «hotel» хотя и пишется по-французски так же, как и у нас на вывеске «Балчуга», французами не признается за свое то ли из скрытности, то ли из нежелания оставить вас ночевать в своей милой деревне. Короче, ешь, пей и сматывай удочки. Что, судя по всему, и делали счастливцы, проплывающие мимо нас на уютных лодочках по узенькому каналу, ровно разрезающему деревню пополам, как железное колесико — пиццу. Главный урок дня: фраза из разговорника «Parlez plus lentement, s’il vous plait», которая должна означать «Говорите медленно», на самом деле значит «Говорите то же самое, но в два раза быстрее, и смотрите на меня, как на полного дебила».

Не знаю, случайно ли, но к вечеру, отчаявшись и выбросив бесполезные карты и словарики, мы вдруг повстречали чудо. Оно, как Красная Шапочка (ешьте меня!), шло нам навстречу через площадь в футболке с английским (!) флагом и, глядя в облака, томно напевало «Let It Be». Чудо остановилось в двух шагах от нас, наступило на шнурок своего ботиночка, сказало: «Упс!» — и взялось деловито шнуроваться. Я подумал было, что англопоющая незнакомка послана небесами (тем более что я один из группы был неженатым), но потом вспомнил, как в своем фарцовщицком прошлом так же точно подкрадывался к иностранцам, давая им возможность заговорить первыми.

Через тридцать секунд мы знали, что ее зовут Клодин, что она училась дизайну в Сан-Франциско и что она переводит на французский Эминема без словаря, а через полчаса мы все, включая женщин, стали ее клиентами. Нет, Клодин не оказалась проданной за долги албанской проституткой, она просто была дочерью хозяина проката прогулочных корабликов и получала от отца комиссию за каждого клиента.

Сама того не зная, Клодин решила все наши проблемы: где переночевать и что делать следующую неделю. У нас появилась малышка Anne-Marie, шестиместная трехкаютная лодка типа «пеношет», придуманная специально для плавания по местным каналам. Три двухспальные кровати, душ, туалет, кухня, холодильник, верхняя палуба для отдыха и четыре велосипеда.

– Хотелось бы увидеть капитана! — томно пропела Елена, явно надеясь вызвать ревность Артема. Я надеялся, что капитаном окажется сама Клодин, но просчитался: в комнату вошел бритоголовый мужик лет тридцати пяти. А чтобы таким, как я, в голову не лезли похабные мыслишки, левый рукав его майки был закатан и обнажал свежую татуировку в виде голой девицы верхом на дельфине, который держал в зубах ленточку с надписью «Clodine forever».

Жан-Поль оказался инструктором по вождению пеношетов. Он за пять минут показал руль (право-лево) и ручку газа и тормоза (вперед-назад). Еще полчаса ушли на обучение пользованию душем и унитазом. Потом он оглядел нас, выбрал, как на расстрел, из пятерых Лену и Варвару, увел их куда-то учить швартоваться. Девочки вернулись очень одухотворенными и весь вечер потом шепотом делились знаниями про «принять носовой» и «отдать кормовой».

Они не шутили: нас действительно оставляли на лодке одних. Права и знания лоцманского искусства не требовались, этот тип судоходства во Франции называется «sans permis» («без разрешения») — и это в сегодняшнем Евросоюзе, где с кошек требуют отпечатки носа, а покраска окна со стороны улицы регламентирована пятью законами! На всех нам выдали временные права, вписав от руки в квадратик для фотографии «sans photo», а в линеечки для имени — «5 personnes». Меня это немного обидело:

– Почему файв? А я?

– А я — вуайя! — отшила меня Клодин и шлепнула на бумажку треугольный штемпель, явно для французских больничных листов. С этого момента мы стали на неделю полновластными хозяевами «Анны-Марии» с правом неограниченной шлюзовки и швартовки в любом месте Большого Бургундского канала на семь дней и восемь ночей. Все про все это удовольствие встало в тысячу евро на пятерых плюс сотня налогов и тридцать долларов наличными для Жан-Поля, на которого, хихикая, сбросились обученные им матроски.

За вечер, естественно, нам попались на глаза семь или восемь гостиниц. Такое впечатление, что хозяева причала, впарив нам свою «пеночетку», дали деревенским знак: все нормально, можно опять развешивать вывески и говорить по-английски. Впечатление, что с нами разыгрывают пьесу в духе Агаты Кристи, усилилось, когда на руке тщедушного официанта я увидел такую же «Clodine forever», как и у инструктора. Паники добавил арабский мальчишка, который с криком «Ауто соси жёто!» схватил со стола ключи от арендованного «рено» и скрылся в переулке. Слава богу, возникшая, как всегда, из ниоткуда Клодин объяснила, что она уже созвонилась с прокатной компанией, и они забирают машину через полчаса.

– Нет, блин, все-таки Европа! — сказали мы и продолжили обсуждать маршрут. Примерно в полночь хозяйка ресторана собрала нам в дорогу недоеденное, упаковала все в корзинку, похожую на рождественский подарок руководству ЮКОСа, пожелала (на неплохом английском) счастливого плавания и просила корзинку оставить на лодке под столом, она потом заберет.

Спится после двенадцати литров бургундского, может, и хорошо, но к утру оно у нас еще не закончилось, и в плавание мы вышли, как и положено морским волкам, довольно помятыми. Собственно говоря, «плавание» скорее напоминало белогорячечное ощущение, что дачная веранда вдруг поехала по подмосковным полям. Скорость пеношета — не больше десяти километров в час. Если учесть постоянные шлюзы, то за ним можно легко угнаться пешком, тем более что по обоим берегам — аккуратные вымощенные дорожки для французских бурлаков, которые с XVII века таскали по каналам баржи из Рейна в Сену и обратно. На третий день мы так приноровились к ритму, что посылали гонца за вином и сыром в ближайшую деревню, высаживая его с велосипедом по дороге и подбирая через пару километров.

Виноградники, замки, монастыри и акведуки при таком ленивом плавании становятся чем-то вроде фотообоев, а мысль о том, чтобы остановиться на ночь в гостинице, кажется крамольной. После того как карта местности с описанием достопримечательностей была успешно утоплена, был объявлен конкурс на лучшего экскурсовода. Комментарии в маленький «матюгальник» излагал дежурный капитан, и мы всю дорогу развлекались импровизированной смесью «Трех мушкетеров», «Всеобщей истории искусств» и «Книги о вкусной и здоровой кухне».

Вечером шестого дня мы увидели родную сестру нашей «Ани-Мани», уныло стоящую у каменной стенки вдали от человеческого жилья. По палубе в панике метались полуодетые люди. «Идем на помощь!» — единогласно решили мы, повинуясь законам канального братства. Помощь, как оказалось, была срочно необходима пяти молодым итальянцам, которые остались на ночь глядя одни в чужой стране с морем еды и выпивки, а друг другу порядком надоели. Вечеринка удалась на славу российской и итальянской эстраде. Мы пели Челентано, а они танцевали «Катюшу».

Утром мы сдали лодку и отправились в Париж, а проезжая над каналами по-моряцки сигналили «пеношеткам». И это правильно.