Как снять телку

Вы сурковская пропаганда

Не знаю, не знаю. Не уверен. Да, мы получили ваш факс, давайте созвонимся на следующей неделе и согласуем это с руководством. Вы что, с луны свалились? Нам нужно прислать сце­нарий и готовые вопросы заранее! Извините, но я не комментирую это сегодня — возможно, завтра, перезвоните. Пришлите письмо на официальном бланке в нашу канцелярию. Идите в жопу.

Обычно нудно и нерешительно, как мямли, пытаются быть вежливыми до последнего. А потом просто переста­ют подходить к телефону. А у тебя сегодня эфир. И ты рассчитывал на людей. А они, как всегда, слились.

Так работают пресс-секретари почти всех крупных компаний, абсолютно всех политиков и партий. Но в последнее время такими пресс-секретарями стали и простые люди. Журналистов не переносят на дух все. Как будто мстят им за что-то очень страшное. И каждый раз, когда пытаешься договориться с кем-то об интервью (особенно с приличным чело­веком), за всеми этими «Давайте созвонимся позже» слышится: «Вы что, правда думаете, что я идиот?»

Это проблема. Друзья с НТВ говорят, что для них это уже даже не проблема, а катастрофа. Договориться о съемках невозможно ни с кем. Только если с трупами. Но за останки в «Останкино» отвечает специальная дирекция профессиональных антропологов. А живые люди, услышав эти три буквы, тут же отвечают своими тремя.

Пугачева? О нет. Времена золотых эксклюзивов для Антона Хрекова давно позади. Иногда снимать этих людей получается обманом, но чем больше обмана, тем больше отказов потом. И через пару лет, если все так пойдет и дальше, постоянными и единственными говорящими людьми во всех телешоу будут человека три-четыре: Владимир Путин, Отар Кушанашвили и Амаяк Акопян.

Чуть лучше в других телекомпаниях, но только чуть. Невозможно ничего планировать и ни на кого надеяться, кроме своих собственных личных связей. Но старая дружба с какими-то важными людьми может в конечном итоге вывести тебя на Пугачеву. Простые же люди ведут себя с тележурналистами жестче, чем Стив Джобс при жизни.

Вы африканская чума

Не знаю, бывал ли Стив Джобс на заводе «Рузское молоко» (совхоз «Космодемьянский»). Судя по всему, пару мастер-классов на тему «Хороший журналист — мертвый журналист» для местных жителей он там все-таки успел дать.

Поехал я туда на 15 минут. Делал сюжет про последствия отмены ­зимнего времени. Все плюсы, которые анонсировались президентом во время этой временной реформы, мое нехитрое расследование превращало в минусы. Оставались коровы, которые вроде должны были реабилитировать Медведева и быть за. Я ехал не к Пугачевой, не к Лужкову, не к Шевчуку и даже не к Явлинскому. Я ехал снимать коров.

Совхоз как совхоз. Поселкообразущие загоны с разными животными. Трактор у стога сена. Кучи навоза и корма. Мужики-работяги с добрыми и морщинистыми руками ковыряются в какой-то технике. Запах деревни, говна и свободы. Шукшинский пасторальный рай. В самом центре угодий уродливое зеленое здание в три этажа — руководство.

Захожу. «Здравствуйте». — «Здравствуйте». — «Кто у вас главный?» — «Прямо по коридору». Иду, упираюсь в табличку «Главный бухгалтер». Дверь приоткрыта. Заглядываю… Сидит мужик с трагическими залысинами и с усиками. В пиджаке. Валентин Николаевич. Можно просто Валентин.

— Валентин Николаевич. Валентин. Я вам звонил вчера. Я журналист. Вот мы приехали поснимать.

— Да-да, журналист, работайте, снимайте. Кофе будешь?

— Нет, спасибо, а как к вашим коровам пройти?

— Зачем?

— Ну я вам объяснял тему подробно. Нам же нужно с коровами пообщаться про отмену времени зимнего, хорошо ли им стало и так далее.

— С коровами? С нашими коровами? Ха-ха-ха.

— Нет, ну я фигурально выражаюсь. Пообщаться с доярками на фоне коров.

— Ха-ха-ха. Ты что, правда думаешь, что я идиот? Я МГУ закончил. Я знаю, что такое «фигурально». А я тебе говорю не фигурально, а прямо: это невозможно.

— ???

Я все-таки согласился на кофе. Разговор был долгим и странным. В лучших традици­ях Хармса. Ну как же так. Мы три часа ехали на машине, а вы нас африканской чумой встречаете. Вы тоже нас поймите, начальство, то-се. Договорились до израильских кибуцев, где африканской чумы не боятся, хотя Африка вот она, а в заснеженном пьяном совхозе в ста тысячах километров от эпицентра эпидемии все только о ней и думают. Договорились до того, что серого кардинала Суркова снять проще, чем ваших коров (этот аргумент главбуху совхоза польстил). Вален­тин Николаевич хотел было взвизгнуть что-то вроде «Да кто такой ваш Сурков!», но портрет Путина на стене как будто вовремя остановил.

Потом был второй стакан кофе. Мы уже и поругались. И помирились. Нашли общих знакомых в Москве и в Орен­бурге. Я льстил, врал и обещал хороший пиар что есть мочи. Бесполезно. Нужна была справка, что мы не болеем чумой. ­Причем, по словам Валентина Николаевича, после недавних за­явлений Онищенко без этой справки нас не пустит к себе ни один ­фермер.

Я надел шапку, картинно встал со стула и быстро пошел к двери. Стой, журналист! Ладно, хрен с тобой. Есть тут по соседству один ­частник. Частник пустит. Там не так строго.

Приходит частник. Примерно такой же Валентин Николаевич, только в шапке. Познакомились. Объяснил ему ситуацию. Можно?

— Ха-ха-ха.

— Справка нужна?

— Какая, на х…, справка?

— Ну что мы не болеем африканской чумой.

— Ха-ха-ха. Это тебе Николаич сказал про справку?

— Да. Только что всю душу этой справкой извел.

— Ха-ха-ха, Николаич, дай пять! (Дает пять.) Нет, никакой справки, конечно, не нужно. Это Николаич просто театрал у нас хороший. Но я к своим коровам вас не пустил бы и со справкой, и без.

— Это почему?

— Ну как вам сказать. Вы все равно не поймете меня, вы же мало того что журналист, вы же еще и не животновод.

— Ну вы попробуйте объяснить?

— Пару месяцев назад приезжали ваши коллеги. С местного телевидения. Тоже в очках. Пустил я их к коровам. На прошлой неделе трех похоронил.

— О господи. Все-таки чума?

А камеры ваши е…учии я и сам видеть не могу. Так что до свидания.

— …

— Есть вещи пострашнее африканской чумы. Журналисты, ­например.

И так в полной тишине выходит из комнаты. Шукшин был бы ­доволен.

Гонзо

Но так только в последние лет 5–6. До этого в России ведь всегда поэт был больше, чем поэт. И журналист больше, чем журналист. Перед ними открывались все двери всех кабинетов и всех совхозов. Чело­век с камерой круче Чака Норриса. Человек с микрофоном круче Рона Джереми.

Факсы, справки, предварительные ласки-договоренности, перезвоните завтра — таких проблем не было вообще. На контакт с прессой с удовольствием выходили почти все. Иногда это доходило до абсурдов. Этот абсурд, приправленный тотальным расп…дяйством и карикатурным желанием быть похожими на цивилизованную френдли-страну западного типа, делал из нас и правда самую свободную страну в мире. Где возможно вообще все.

Бывший коллега, телеоператор Андрей, рассказал по большому секрету. Андрей всегда хорошо снимал и говорил только правду.

Работал он во второй половине 90-х в какой-то совсем маленькой провинциальной, но гордой телекомпании. Этой конторе до всего было дело. И до местных криминальных разборок, и до политики побольше. А политика тогда уже вовсю плясала, смешила и болела.

И вот в Кремле должен был состояться какой-то суперважный хеппенинг с участием президента и других первых лиц. Что-то вроде нынешних путинских заседаний в джакузи-студии с журналистами. Руководство провинциальной телекомпании уже готовило командировку в Москву.

Выбрали двух самых лучших и надежных сотрудников. В смысле пьющих чуть меньше остальных. Розовощекого корреспондента и оператора Андрея — скромного, молчаливого и субтильного паренька.

День хеппенинга. Утро, Кремль, две оче­реди из журналистов. Запускают медленно, досматривают, проверяют документы, ро­ются в списках. В одной из очередей стоят наши герои сами-не-местные: корреспондент и субтильный оператор Андрей.

Очередь, которую они выбрали, естественно, движется медленнее той, второй. Корреспондент решает попасть в Кремль поскорее, чтобы осмотреться, выбрать выгодную точку для съемки. Оставляет свои вещи оператору Андрею и перестраивается в другую очередь. Встретимся, мол, внутри.

Через полчаса оператор Андрей находит чуть живого корреспондента возле перил. Корреспондент бросается на субтильную шею Андрея и всхлипывает:

— Андрюша, родненький, ты прошел. ­Господи, прости, я ей-богу забыл, прости.

— Ты чего, е…нулся?

— ПИСТОЛЕТ?!

— Да не ори ты, придурок, мы в Кремле. Да, я м…к, понимаешь?

— Откуда у тебя пистолет?

— Оттуда. Неважно. Коллекционирую я их, может.

— Коллекционер х…ев.

— Просто забыл выложить из сумки, когда в командировку собирался, понимаешь? И сейчас вспомнил… Кошмар, как же ты прошел-то?

— Б…дь, ты понимаешь, что вообще… может… это же покушение… это же п…дец… а они, понимаешь, они мои документы посмотрели, а сумка пискнула, но они не стали смотреть. Чо делать-то будем?

— Не знаю. Стремно будет сейчас уйти, до начала. Внимание только привлечем. Да и уволят на х….

— Да. Ты идиот. Съездили в командировку.

— С писто…

— Ну а что? В туалете предлагаешь спрятать, а потом забрать?..

В тот день Борис Николаевич выглядел хорошо. Говорил складно. А после официальной части был большой фуршет. Еще никогда спе­лые дыньки не казались такими противными субтильному оператору Андрею и розовощекому корреспонденту.

Руководство провинциальной телекомпании выписало гонзо-жур­налистам премии. Пистолет был потерян через несколько месяцев после возвращения из командировки. Сотрудники ФСО до этого момента так ничего и не знали. Президент Ельцин умрет в начале ­следующего века.