Как адвокат Pussy Riot всех обманул
БГ побывал на несостоявшемся освобождении Pussy Riot в Мосгорсуде и понял, что анонимный источник из администрации президента может превратить любое событие в драматическое шоу
«Это попытка заставить человека из администрации президента отвечать за базар». «Но как можно заставить человека держать слово, не называя его имени?» «Единственная логика: если одно из условий положительного решения — вот это самое объявление накануне, чтобы не возникало сомнений, что это акт доброй воли и царский красивый жест, а не то, что случилось чудо и суд решил действовать по закону». «Правильно адвокат слил — если действительно решили отпускать, то не по доброй воле, а под давлением. Следовательно, давление нужно усиливать, чтобы не передумали».
Эти рассуждения интернет-общественности — попытка объяснить запись в твиттере адвоката одной из участниц Pussy Riot Николая Полозова. Накануне заседания в Мосгорсуде он сообщил, что девушек, возможно, отпустят из-под стражи — при этом ссылался на таинственный источник в АП. В другой раз «источник из АП» назвали бы уткой и сливом и забыли бы к следующему посту в фейсбуке. Однако информация пошла от адвоката, и подозревать его во вранье или намерении испортить дело — еще большая конспирология, чем наивные попытки объяснить его логику.
На следующий день к двум часам я оказываюсь на солнцепеке у главного входа в Мосгорсуд среди десятка телевизионных камер, сотни журналистов, сочувствующих единомышленников и негодующих православных граждан — все ожидают победного спуска трех девушек по мраморным ступенькам Мосгорсуда. В узком коридоре у зала №324 — аншлаг, как в вагоне метро: духота, люди дышат друг другу в затылки, сосредоточенно глядя на дверь. Первый аттракцион — количество мест в зале ограниченно, поэтому внутрь попадает только тот, кто первым успел просочиться между двумя плотно защищающими дверь спецназовцами.
За судейской кафедрой — коллегия из трех человек с серьезными лицами, во главе с председательствующей по фамилии Строева. На стенах — три плазменных монитора для видеосвязи с обвиняемыми из СИЗО: на кассацию их почти никогда не привозят, поэтому торжественного выхода трех девушек к журналистам внизу и быть не могло.
Между толпой в коридоре и кабинетом курсирует высокая женщина в ярко-зеленом костюме — пресс-секретарь Мосгорсуда Анна Усачева. Вообще последние полгода она находится в декрете, но, видимо, по особо важным случаям появляется на работе. Ее присутствие только подтверждает, что сегодня — тот самый случай.
В первом ряду зрителей сидят специально приглашенные гости: поручители за обвиняемых, среди которых главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов, бизнесмен Александр Лебедев, режиссер Владимир Мирзоев.
На экранах появляется Надежда Толоконникова, зал приветственно машет ей руками — звук ей еще не включили. Секретарь суда по фамилии Ромашкина, выпускница в бирюзовой юбке-карандаш и балетках, строго караулит пульт и направление телефонов присутствующих — снимать процесс ни в коем случае нельзя, и любое движение телефоном вверх воспринимается Ромашкиной как личное оскорбление. Она истерично обращается то ли к суду, то ли к спецназу: «А вот молодой человек в синей футболке фотографирует!» Обычной функцией секретаря суда — ведением протокола заседания — Ромашкина почему-то не занимается.
Заседание начинается с ходатайства адвоката Марка Фейгина, который протягивает судье пачку из 53 заявлений поручителей и зачитывает их фамилии. Среди них слышу свою — пробивает холодный пот: подписывая несколько дней назад поручительства, я, если честно, никак не рассчитывала стать участником заседания.
Среди них слышу свою — пробивает холодный пот: подписывая несколько дней назад поручительства, я, если честно, никак не рассчитывала стать участником заседания
Судьи быстро перешептываются, единогласно сомневаются в подлинности заявлений и просят присутствующих из списка встать. Встаем всемером. Сдаем паспорта судье. Всерьез задумываюсь, каким именно образом могу обеспечить «явку по вызову следователя, прокурора и судьи» и «надлежащее поведение» трех девушек, с которыми мы ни разу не здоровались. Прикидываю, у кого можно срочно взять взаймы 30 тысяч рублей — такая сумма залога звучала в инструкции по заполнению поручительств, — тут же успокаивают, что это не срочно: сначала обвиняемые должны, например, не явиться в суд, а потом уже я буду должна за это государству.
Следующий аттракцион — каждый поручитель встает и отвечает на вопросы судьи, в курсе ли он, в чем обвиняется госпожа Толоконникова, согласен ли он с этим обвинением (все на удивление отвечают — «да») и осознает ли свою ответственность в случае нарушения статьи 103 УПК РФ. Опять охватывает паника, что мне нужно аргументировать каждый пункт, но оказывается, на все вопросы достаточно уверенно кивнуть.
После опроса звучит речь адвоката. Фейгин говорит громко, уверенно, но после фразы «семантика заболевания неясна и лонгирована» (о том, что Толоконникову мучают головные боли — давно и непонятно почему) перестаю вникать и утыкаюсь в айфон в поисках статьи 103 УПК РФ. Судьи не перебивают Фейгина, но паспортные данные поручителей их увлекают больше.
«У вас все? Обвиняемая Толоконникова согласна с защитой? Переходим к прокурору», — дежурно вставляет председатель. Отстраненность судей от действия немного раздражает, но вполне вписывается в концепцию «источник из администрации президента»: что же им еще делать, если решение уже принято, а формальные процедуры никто не отменял.
Прокурор, упитанный молодой человек по фамилии Тетехин, сутулясь и держась руками за края своей форменной рубашки, бессвязно бормочет скороговоркой цитаты из УПК. Чем он недоволен и на какие статьи ссылается, понять категорически невозможно, но судьи, видимо, привыкли, а остальные не за этим пришли.
Ходатайство удовлетворяют частично — берут в дело заявления только от присутствующих, остальные возвращают адвокатам с формулировкой «невозможно заверить». Адвокаты не протестуют — отпустить обвиняемого, в общем-то, можно под поручительство даже одного человека.
Слово предоставляется Толоконниковой: она, нервно вскидывая руки, заранее извиняется за нескладность речи после шести дней голодовки и пускается в искусствоведческий экскурс о школе концептуалистов, церковных гонениях Галилея и Бруно и акции на Селигере, когда нашисты посадили на кол чучела «известных деятелей либерализма» и никак за свою выходку не ответили. Кажется, в роль слов на суде верит только она: явно продуманная заранее, хотя и чересчур эмоциональная речь в контексте общего формализма вызывает даже какое-то стыдливое чувство — мол, чего это она? Неужели про «источник из администрации» ей не сообщили? Судья Строева отвлекается от переписывания паспортных данных поручителей, просит обвиняемую говорить по существу.
Возвращаются судьи. «Постановление Таганского суда Москвы от 20 июня 2012 года о продлении срока содержания под стражей в отношении Толоконниковой Надежды Андреевны оставить без изменения, кассационную жалобу адвоката — без удовлетворения».
На этом, собственно, увлекательное шоу про романтические ожидания заканчивается, и остается обыкновенный судебный фарс.
Судьям, замурованным в черные мантии и обомлевшим от жары, все так же неинтересны позиции адвокатов, прокурора и обвиняемых, потому что финал они действительно давно придумали: на просьбу Алехиной предоставить ей после заседания протокол (кстати, кто же его все-таки ведет?) Строева отвечает: «Непременно. Протокол будет доставлен вам по месту пребывания — в СИЗО». Таким образом, указав Алехиной «место пребывания» еще до вынесения решения о нем. Единственное, что судей реально занимало, — поручители. Их появление — пусть всего семерых — нужно было как-то оформить должным образом в дело.
Прокурор Тетехин, путаясь в статьях и фактах, но не испытывая от этого неловкости, продолжает бубнить цитаты из УПК и обвинительного заключения.
Адвокаты оказались совершенно неготовыми к такому повороту событий. Очередь Фейгина с подзащитной Толоконниковой уже прошла. Полозов также ограничил свое выступление заранее подготовленной защитной речью, а в перерыве между заседаниями пенял в курилке на доверенное лицо в администрации президента. Вопрос, зачем же он рассказал эту историю до суда, он упорно не мог понять:
— Как зачем? Мы стараемся сделать процесс максимально открытым. Мне позвонил человек, представился, назвал должность — я проверил потом, все правда, — сказал, что «вопрос на суде решится положительно». Он не сказал, что выпустят, сказал, что «положительно». Я предупредил его, что немедленно это опубликую, он только попросил не упоминать его фамилии.
— Так а зачем вам было рассказывать это заранее? Чтобы к суду больше людей пришло?
— Вопрос не в том, зачем мы это рассказали, а зачем нам звонили.
— А могло измениться решение по вопросу, потому что вы это рассказали?
— Все могло произойти.
— И вы не жалеете об этом?
— Нет, это наша принципиальная позиция — открытый процесс.
— Но вы понимаете, что информация об источнике пошла от вас, то есть получается, что вы всех обманули?
— Значит, мы несем репутационные риски.
К концу перерыва в кабинете снова появилась пресс-секретарь Усачева, которая язвительно заметила Полозову, что неповадно уважаемому адвокату в твиттерах глупости писать. Начавшуюся было перебранку прервало появление судебной коллегии.
К третьей части заседания — по делу Самуцевич — адвокат Виолетта Волкова наконец припомнила прокурору его промахи: что он постоянно ссылается не на те статьи УПК и сообщает про обвиняемых ложные сведения. Также она наконец заметила, что отклонять заявления отсутствующих поручителей нет основания — про это в законе ничего нет. В итоге Волкова попросила отвода прокурору и составу судей — абсолютно бессмысленная, но по сути единственно возможная попытка защиты изменить ход заседания.
Следующий аттракцион — каждый поручитель встает и отвечает на вопросы судьи, в курсе ли он, в чем обвиняется госпожа Толоконникова, согласен ли он с этим обвинением (все на удивление отвечают — «да») и осознает ли свою ответственность в случае нарушения статьи 103 УПК РФ. Опять охватывает паника, что мне нужно аргументировать каждый пункт, но оказывается, на все вопросы достаточно уверенно кивнуть.
После опроса звучит речь адвоката. Фейгин говорит громко, уверенно, но после фразы «семантика заболевания неясна и лонгирована» (о том, что Толоконникову мучают головные боли — давно и непонятно почему) перестаю вникать и утыкаюсь в айфон в поисках статьи 103 УПК РФ. Судьи не перебивают Фейгина, но паспортные данные поручителей их увлекают больше.
«У вас все? Обвиняемая Толоконникова согласна с защитой? Переходим к прокурору», — дежурно вставляет председатель. Отстраненность судей от действия немного раздражает, но вполне вписывается в концепцию «источник из администрации президента»: что же им еще делать, если решение уже принято, а формальные процедуры никто не отменял.
Прокурор, упитанный молодой человек по фамилии Тетехин, сутулясь и держась руками за края своей форменной рубашки, бессвязно бормочет скороговоркой цитаты из УПК. Чем он недоволен и на какие статьи ссылается, понять категорически невозможно, но судьи, видимо, привыкли, а остальные не за этим пришли.
Ходатайство удовлетворяют частично — берут в дело заявления только от присутствующих, остальные возвращают адвокатам с формулировкой «невозможно заверить». Адвокаты не протестуют — отпустить обвиняемого, в общем-то, можно под поручительство даже одного человека.
Слово предоставляется Толоконниковой: она, нервно вскидывая руки, заранее извиняется за нескладность речи после шести дней голодовки и пускается в искусствоведческий экскурс о школе концептуалистов, церковных гонениях Галилея и Бруно и акции на Селигере, когда нашисты посадили на кол чучела «известных деятелей либерализма» и никак за свою выходку не ответили. Кажется, в роль слов на суде верит только она: явно продуманная заранее, хотя и чересчур эмоциональная речь в контексте общего формализма вызывает даже какое-то стыдливое чувство — мол, чего это она? Неужели про «источник из администрации» ей не сообщили? Судья Строева отвлекается от переписывания паспортных данных поручителей, просит обвиняемую говорить по существу.
«Я просто объясняю вам, что я деятель культуры и что я не опасная для общества. Это моя страна, я не собираюсь скрываться!»
Коллегия удаляется на совещание. Толоконникова, которой опять отключили звук, быстро пишет на листе бумаги цитату из Пригова «И как не хочется за убеждения садиться, а надо». Присутствующие направляют на экран камеры телефонов, за что получают очередную порцию негодования спецназа и Ромашкиной.
Возвращаются судьи. «Постановление Таганского суда Москвы от 20 июня 2012 года о продлении срока содержания под стражей в отношении Толоконниковой Надежды Андреевны оставить без изменения, кассационную жалобу адвоката — без удовлетворения».
На этом, собственно, увлекательное шоу про романтические ожидания заканчивается, и остается обыкновенный судебный фарс.
Судьям, замурованным в черные мантии и обомлевшим от жары, все так же неинтересны позиции адвокатов, прокурора и обвиняемых, потому что финал они действительно давно придумали: на просьбу Алехиной предоставить ей после заседания протокол (кстати, кто же его все-таки ведет?) Строева отвечает: «Непременно. Протокол будет доставлен вам по месту пребывания — в СИЗО». Таким образом, указав Алехиной «место пребывания» еще до вынесения решения о нем. Единственное, что судей реально занимало, — поручители. Их появление — пусть всего семерых — нужно было как-то оформить должным образом в дело.
Прокурор Тетехин, путаясь в статьях и фактах, но не испытывая от этого неловкости, продолжает бубнить цитаты из УПК и обвинительного заключения.
Адвокаты оказались совершенно неготовыми к такому повороту событий. Очередь Фейгина с подзащитной Толоконниковой уже прошла. Полозов также ограничил свое выступление заранее подготовленной защитной речью, а в перерыве между заседаниями пенял в курилке на доверенное лицо в администрации президента. Вопрос, зачем же он рассказал эту историю до суда, он упорно не мог понять:
— Как зачем? Мы стараемся сделать процесс максимально открытым. Мне позвонил человек, представился, назвал должность — я проверил потом, все правда, — сказал, что «вопрос на суде решится положительно». Он не сказал, что выпустят, сказал, что «положительно». Я предупредил его, что немедленно это опубликую, он только попросил не упоминать его фамилии.
— Так а зачем вам было рассказывать это заранее? Чтобы к суду больше людей пришло?
— Вопрос не в том, зачем мы это рассказали, а зачем нам звонили.
— А могло измениться решение по вопросу, потому что вы это рассказали?
— Все могло произойти.
— И вы не жалеете об этом?
— Нет, это наша принципиальная позиция — открытый процесс.
— Но вы понимаете, что информация об источнике пошла от вас, то есть получается, что вы всех обманули?
— Значит, мы несем репутационные риски.
К концу перерыва в кабинете снова появилась пресс-секретарь Усачева, которая язвительно заметила Полозову, что неповадно уважаемому адвокату в твиттерах глупости писать. Начавшуюся было перебранку прервало появление судебной коллегии.
К третьей части заседания — по делу Самуцевич — адвокат Виолетта Волкова наконец припомнила прокурору его промахи: что он постоянно ссылается не на те статьи УПК и сообщает про обвиняемых ложные сведения. Также она наконец заметила, что отклонять заявления отсутствующих поручителей нет основания — про это в законе ничего нет. В итоге Волкова попросила отвода прокурору и составу судей — абсолютно бессмысленная, но по сути единственно возможная попытка защиты изменить ход заседания.
«Вопрос не в том, зачем мы это рассказали, а зачем нам звонили»
Поручители все это время продолжали вставать и кивать по команде судей о понимании собственной ответственности, которая теперь оказалась вообще никому не нужна. Избежать этой сомнительной процедуры было довольно затруднительно — во-первых, паспорта на судейской кафедре, во-вторых, обвиняемые в телеэкранах не скрывали своей радости увидеть полный зал — пусть незнакомых им — лиц.
Эту обременительную для всех участников процессию периодически перебивал взвинченный голос секретаря Ромашкиной: «Не снимать!» — и грубое одергивание спецназа любых попыток коммуникации слушателей между собой и обвиняемыми. Секретарь и спецназовцы, судя по всему, были вообще единственными, кто не задавался в этот день вопросом «Что я здесь делаю?».
Вокруг просторного крыльца Мосгорсуда полукругом выстроились камеры и журналисты. Из пяти часов ожидания сенсации под палящим солнцем им все же нужно было смонтировать новостной сюжет, поэтому все ждали хотя бы адвокатов. Без интриги с прогнозом от администрации президента можно было бы ограничиться вообще одной строкой: «Мосгорсуд жалобу отклонил, Pussy Riot остаются в СИЗО минимум до 24 июля», но теперь обманутые ожидания нужно оправдывать хотя бы сентиментальной картинкой. Адвокаты это чувствовали не хуже публики: Марк Фейгин раздавал интервью, держа на руках четырехлетнюю дочь Надежды Толоконниковой — Геру.
