Из дома вышел человек

В один из самых жарких дней прошлого лета мне сообщили, что ближайший друг моего отца Петр Петрович С. потерялся в лесу. За пару дней до этого он заходил к нам. Отец мой лежал при смерти, Петр Петрович уезжал на дачу, и дела обстояли так, что все понима­ли, что визит этот, скорее всего, последний. Я видел их из коридора: отец уже практически не мог говорить, и старики просто молча смотрели друг другу в глаза. Они были знакомы больше полувека — оба биологи, оба заядлые походники, знавшие и любившие жизнь в лесу. В детстве оба учили меня разводить огонь, а Петр Петрович давал поиграться с ружьем. В отличие от отца он любил охоту и много времени проводил в экспедициях — ездил в Среднюю Азию, где спускался в пещеры в поисках летучих мышей. Отец тоже порой уезжал в экспедиции на полгода-год: во времена, когда этим не занимался еще никто на свете, он нырял в Антарктиде, позже — в Австралии. Теперь отец лежал в постели, с которой, как он знал, ему уже было никогда не подняться, а его лучший друг, сидя рядом на стуле, рас­сказывал, что собирается за морошкой — несмотря на отсутствие одного легкого и не так давно сломанное бедро. Когда, пожав руку больному, 78-летний С. поднял­ся, чтобы уйти, его качну­ло так сильно, что он едва не упал. И вот теперь он исчез — сошел с таксой на болото и не вышел обрат­но к машине. Водитель безуспешно ждал его на шоссе; сын, работавший в деревне неподалеку, всю ночь носился по соседним дорожкам — но ни гудки, ни крики не дали резуль­тата. В последние годы у С. были проблемы со слухом — возможно, он не слышал сигналов или не смог определить направление звука. Утром родственники вызвали милицию и МЧС, а мне позвонили где-то на третий день.

Я впервые заблудился в лесу еще подрост­ком, отправившись с другом за елкой к Но­вому году, и происшествие это произвело на меня оглушительное впечатление. Было холодно — под минус тридцать. Мы жались к костру, поворачиваясь то одним, то другим замерзшим боком, но нещадно одолевавший нас мороз не шел ни в какое сравнение с хо­лодным страхом: никогда не ночевавшие зи­мой в лесу, ни я, ни мой приятель не были уверены, что доживем до утра. На следующий день мы вышли обратно по собственным следам и встретили отца, разыскивавшего нас с группой друзей. С тех пор мне несколько раз случалось заблудиться в незнакомой местности — и почти каждый раз меня охватывал знакомый скучный страх.

Место, где С. свернул с дороги в лес, находилось всего в ста километрах от города и приблизительно в двадцати — от ближайшей деревни. Грунтовка, петлявшая по угрюмому лесу, заканчивалась Т-образным перекрестком с разбитой лесовозами глинистой просекой. На топографических картах здесь значилась узкоколейная железная дорога, но рельсы и шпалы, видимо, давно растащили. Вокруг не было никаких населенных пунктов — толь­ко частый темный лес с глубокими оврагами, болотцами и заросшими мелколесьем или ­цветами вырубками да давно брошенные ­лесовозные просеки. Даже надписи на карте были мрачноватыми — все развалины, болота и урочища с названиями вроде Пересыльный Мох. Всю дорогу я говорил по телефону с оставшимися в городе друзьями, пытавшимися через интернет добыть поисковых собак: ни у местной, ни у городской милиции таких собак не нашлось. Потом телефон перестал ловить сигнал.

На обочине, возле места, где С. видели в последний раз, стоял пяток городских автомобилей и зеленая «буханка» МЧС. Несколько человек закусывали бутербродами, склонившись над картой, кто-то безуспешно пытался завести заглохший квадроцикл. Далеко в чаще непрестанно аукали — там бродила другая группа. Лес стоял тихий и темный, но даже в тени было невыносимо жарко. Искали человек тридцать, и, зная походный опыт Петра Петровича, я подумал, что мы найдем его до вечера — в голове не укладывалось, что человек, «одетый в х/б брюки светло-серые, рубашку в серо-красную клетку, зашедший в лес в понедельник в 9.00 утра 12 июля», может просто так исчезнуть в трех часах езды от своей городской квартиры. Я подошел к сотрудникам МЧС — спросить, не удалось ли найти собаку для поиска.

— Собаки у нас на базе есть, — ответил мужик, сидевший на подножке «буханки», — но они натасканы искать живых под завалами. Дед ваш — немолодой человек, и вы сами говорите — опытный. Раз не вышел ни вчера, ни сегодня — наверное, сердце на жаре не выдержало. А мертвых наши собаки не ищут.

Все помолчали.

— Бывает, что и через неделю сами выходят, — сказал мужик, пытаясь поправить эффект от собственных слов. — Ну, что будем делать?

Я рассчитывал, что это они скажут нам — что делать. И действительно, определенный алгоритм у эмчеэсовцев все же был.

— Для начала, — сказал главный, державший в руках единственный на всю бригаду прибор GPS, — будем прочесывать линейные ориентиры: тропки, линии электропередач и просеки. Если человек выходит к тропе или к проводам, он дальше будет двигаться вдоль ориентира — так и найдем, если живой.

Весь инвентарь МЧС состоял из пары раций, армейских брезентовых носилок, 50-метровой веревки, аптечки, карты и одного GPS. ­Второй прибор был у меня. Бригада занялась линей­ными ориентирами, а мы, выстроив­шись цепью, принялись прочесывать лес по квадратам. Болото, на котором исчезли С. и его такса, занимало около четырех квадратных километров и было рассечено узкими, ­около метра шириной, канавами — следами заброшенного мелиорационного проекта. С одной сторо­ны его ограничивал большой цветистый луг, с другой — речушка, показавшаяся нам непреодолимой, во всяком случае для пожилого человека. Искали от луга до до­роги, затем, ­развернувшись всей цепью, от до­роги до речушки. Канавы и овраги не да­вали держаться рядом — цепь постоянно рассыпалась, и идущий слева вечно терялся из виду. В лесу было так же жарко, как на дороге, и нас непрестанно одолевали оводы, к которым ближе к вечеру добавились невероятно злобные комары. Зная, что С. ушел в одной рубашке, я с ужасом думал, что они с ним успели ­сделать.

Мы ничего не нашли — ни следов, ни окурка, только пару раз прямо из-под ног выпрыгивали зайцы. В очередной раз потеряв и вновь обнаружив соседа по цепи, я понял, что, если С. на самом деле уже нет в живых, мы можем запросто пройти в метре от него и не заметить тела в буреломе или овраге. Сам я поте­рял ориентацию очень быстро и шел только по показаниям GPS. Уже в сумерках мы выбрались обратно к шоссе. На дороге стоял «газик», вокруг которого бегал крупный веселый пес.

Приехавшие оказались волонтерами «Объединения добровольных спасателей» — на организацию удалось выйти через интернет. Добровольцы были экипированы значительно лучше государственных спасателей и в отличие от них не спешили домой. Мы бродили вдоль канав, пока совсем не стемнело, но пес так и не взял следа. Зато, уезжая, его хозяева категорически отказались от денег, не приняв даже символического вознаграж­дения за бензин, а через день приехали снова. Позже я видел их сайт: в течение двух недель совершенно незнакомые люди в мно­гостраничной ветке дискуссии обсуждали ­разные версии происшедшего, искали во­лонтеров и собак, обеспечивали транспорт и карты.

Всю следующую неделю мы провели в лесу, постепенно расширяя зону поисков и исходив болото вдоль и поперек. Человека с таксой не было — оба словно провалились сквозь ­землю. Как именно это могло произойти, я понял, когда недопрыгнул до берега очередной канавы. Узкая щель оказалась неожиданно глубокой — затягивавшая ее зеленая ряска разошлась в стороны и я провалился в воду почти по грудь. Покрытое тиной дно было предательски топким. Вечером, отойдя в сторону от родственников, я обсуждал этот случай со спасателями.

— Провалиться мог запросто, — сказал один, — но неясно, куда тогда делась такса. Могла, конечно, с перепугу убежать еще дальше в лес, а могла попасться медведю — сегод­ня видели медвежьи следы совсем свежие. Но на такой жаре труп должен бы был уже всплыть — если, конечно, не зацепился за что-нибудь. А если его медведь нашел — мог прикопать, чтобы потом вернуться. Надо бы под всякие сучья и коряги заглядывать.

От этих бесконечных «если» и связанных с ними — одна мрачнее другой — гипотез делалось как-то невыносимо тоскливо и холодно внутри. Больше всего это чувство напоминало тягостную, безнадежную скуку, с которой я впервые столкнулся зимней ночью у костра, когда не знал, доживем ли мы до рассвета. Каждое утро я входил в лес, думая, что сегодня Петр Петрович отыщется живым или ­мертвым. В первую половину дня я искал живого, а ближе к обеду, взмокший и совершенно съеденный кровососами, поднимался на какую-нибудь возвышенность или попадавшуюся порой охотничью засидку, окидывал взглядом бесконечный зеленый лес и, в сотый раз подсчитывая, сколько прошло дней, склонялся к мысли, что шанс увидеть С. живым ничтожно мал.

Мы бросили ходить цепью — с утра участ­ки на карте распределялись между медленно, но неуклонно уменьшавшимися группами, и дальше каждый бродил по своему квадрату. Кто-то расклеил объявления о поиске в деревнях вдоль дороги. Кто-то прошел в гидрокостюме всю текшую неподалеку речушку. Ни следа. Вечером я собирал треки с имевшихся GPS и наносил на карту очередной отработанный квадрат. Сменявшиеся бригады МЧС, у которых на всех был только один прибор, никогда не слышали о том, что треки можно сводить на одной карте. Когда я показал им OziExplorer — программу, позволяющую переносить данные из GPS на персональный компьютер, — и убедил, что несколько бригад МЧС уже не первый день ходят по одному и тому же маршруту, они были по-настоящему удивлены. Вообще, эффективность организованных го­сударством поисков очень сильно зависела от смены. Одни бригады приезжали с девушками и практически сразу отправлялись купаться, другие бродили по лесу как заведенные, но все они в конце каждого дня предполагали, что назавтра начальство прикажет прекратить ПСР (поисково-спасательные работы) — особенно если в районе начнется другая, более перспективная операция.

К концу первой недели пришла гроза с ливнем, мгновенно размывшим глиняные дорожки. Надежды ни у кого практически не оставалось — даже оптимисты, предполагавшие, что С. сломал ногу и все это время лежит где-то незамеченным, соглашались, что он вряд ли смог бы пережить холодную мокрую ночь.

— Теперь по мухам надо ориентироваться или по запаху, — сказал один из спасателей, и на меня снова нахлынула знакомая скучная дурнота.

Когда все возможные версии казались исчерпанными, я стал объезжать немногочисленные деревни в округе — на случай, если пропавший выйдет сильно в стороне от района поисков. Дорогу размыло так, что несколько километров отнимали часы — мотоцикл часто падал или вяз в лужах. Хуже всего было то, что на плохой дороге нельзя было ни на секунду отпустить руль — съеденные комарами руки опухали на глазах, и мне снова страшно было думать, как они могли извести за это время человека, ушедшего в одной рубашке. Над головой несколько раз со стрекотом пролетал параплан — родственники С. нашли энтузиастов, организовавших воздушную разведку. Пилоты тоже не брали денег — только один, сжегший над лесом все горючее, попросил отлить немного бензина, чтобы дотянуть до базы. Наконец деревья передо мной расступились, и мотоцикл выскочил к крохотной покосившейся деревеньке. Я обходил дом за домом, расспрашивая хозяев и расклеивая объявления. В каждом ахали и рассказывали какую-нибудь жутковатую историю. Выяснилось, что люди теряются в этих местах регулярно, едва ли не каждый год.

— Самое большее — через пять дней выходили, — рассказала словоохотливая старушка, усадившая меня обедать. — Два года назад у соседа дети заплутали и через пять дней на полустанок к 46-му километру вышли, тебе там тоже обязательно расспросить надо. А еще у соседки муж в лес пошел — и искали, и кричали, а нашли мертвого грибники лет через пять, тут всего в километре под деревом сидел, и даже звери его не тронули. А моего вовсе не нашли — он лет пятнадцать назад ушел. Тут в болоте такие окна есть, провалишься — вовек не выберешься. Должно быть, ваш в такое окно и угодил.

Я доел обед и немного обсохнув у печки, попытался проехать по просеке до полустанка. Вечерело, и прямо перед колесом мото­цикла тянулась цепочка хорошо видимых на мокрой глине медвежьих следов. Я проехал по ним километров пять и совсем уже решил разворачиваться, когда мотоцикл, клюнув носом вниз, вдруг ушел в жидкую глину почти по самые ручки руля. Он завяз так прочно, что я не смог его вытащить — пришлось вбить под раму лесину, которая не дала бы машине утонуть окончательно, и отправляться за помощью. Началась короткая летняя ночь. Я шел по просеке, поглядывая по сторонам, чтобы вовремя заметить хозяина больших когтистых следов, и мне было очень не по себе. Всему, что я знал о выживании на природе, меня научили отец и отчасти — Петр Петрович; а сейчас, когда я не знал наверняка, жив ли еще кто-нибудь из них, в лесу было особенно одиноко и неуютно. В какой-то момент мне показалось, что на дальней опушке завозился медведь — я постарался поскорее пройти мимо. К дому я вышел только утром, и уже через несколько часов мы отправились обратно на старенькой «ниве». Выдернув мотоцикл, мы с младшим сыном Петра Петровича пошли дальше пешком. Вскоре просека превратилась в узкоколейку — видимо, так далеко сборщики металлолома не забирались. Ржавые рельсы на трухлявых шпалах петляли по лесу, пересекая темные речки по угрожающе покачивавшимся гнилым мостам. Мы долго шли молча, и я думал, что наши отцы словно нарочно устроили все так, чтобы не узнать, кто из них кого переживет.

Отдыхать уселись в тени ржавой дрезины и лесовозных платформ, бог весть когда брошенных в этом лесу. Из-за старой, никому не нужной техники и насквозь проржавевших бочек лес казался совсем унылым, и я в который раз поразился тому, какую глухомань можно найти в ста километрах от города. Развернув карту, я проследил, куда уходила ветка: одним концом она упиралась в полустанок, на который два года назад вышли пропавшие дети, а другим — дальним — в железнодорожную станцию, возле которой я чуть не замерз, когда искал злополучную елку для новогоднего праздника. Теперь стало ясно, что напоминал мне этот лес, — и отчего-то, как только я понял, где именно нахожусь, я окончательно потерял надежду. Мы пошли дальше, но так и не встретили ни одного следа — только десятки гадюк, гревшихся на горячих рельсах. Шел восьмой или девятый день поисков, во время ночного перехода в неудобных мотоциклетных сапогах я так сбил ноги, что почти не мог быстро ходить, и к вечеру, узнав, что отцу стало хуже, окончательно уехал домой. В следующие дни я иногда звонил в деревню — спасательная операция постепенно сворачи­валась, а на 13-й день ее прекратили вовсе. На месте остался только младший сын С. — он должен был собрать весь скарб и выехать в город на следующее утро. После недели в лесу в душном горячем городе было трудно дышать, и ночами я постоянно думал о том, какая смерть лучше — дома после долгой болезни и в своей постели или та, что настигла Петра Петровича в лесу. В том, что его нет в живых, я больше не сомневался. Перед глазами все время стояли стволы, муравейники и овраги, где, возможно, лежало тело.

Петра Петровича нашли на 14-й день в кус­тах возле самой деревни. Он так ослаб, что не смог самостоятельно пройти триста метров до скорой, вызванной обнаружившими его людьми, — к машине его вынесли на носилках. Он не мог даже приподнять голову и позже рассказывал мне, что принимал все происходящее за мираж, пока не узнал среди мелькавших у носилок ног знакомые брюки своего младшего сына. Две недели он шел (а когда ноги перестали держать — полз), переходя с одной заброшенной просеки на другую, неотступно приближаясь к дому и так же неотступно удаляясь от района поисков. Не зная местности, он двигался зигзагами, почти параллельно дороге, метр за метром карабкаясь сквозь валежник, болота и гнилые пни. Дневную жару пережидал в тени, ночами грелся у костра, который разводил с помощью кончавшейся зажигалки и берес­тяного трута. Пять сигарет удалось растянуть на четыре дня, и в один из этих дней пес оставил его одного (собака тоже выбралась в конце концов на шоссе). Когда сил на сбор дров не осталось, С. стал спать, прячась от ветра в старых колеях, и положил в карман кусок коры, на котором выцарапал свое имя, чтобы облегчить опознание тела, но по-прежнему считал себя не вправе поджечь лес, чтобы привлечь вни­мание спасателей. Все это время он ничего не ел, только пил, высасывая скопившуюся в лужицах воду пустотелым стеблем медвежьей дудки, а потом собирая ее в болоте удачно найденной стеклянной банкой. Он так исхудал, что почти не мог спать на впивавшихся в тело камнях и сучьях, и через неделю, когда я навещал его в больнице, его разбитые ноги были все еще покрыты сплошной коркой спекшейся крови. С. рассказывал, что боялся не столько смерти, сколько долгого процесса умирания — но к тому времени, когда пришло отчаяние, у него уже физически не было сил, чтобы прервать свои страдания тупым перочинным ножиком. Сидя в кресле-каталке в больничном дворе, он смешно шутил, подробно и метко описывая красоту безлюдья и нежные оттенки неба в бесконечной череде закатов и рассветов.

Но все это я узнал позже, а когда мне позвонили, чтобы сказать, что С. нашелся живым, я сам бродил в поисках выхода, заблудившись в путанице одинаковых кладбищенских дорожек. Отец умер на три дня раньше.