Иван Демидов, телеведущий

Эдуард Беляев

— Ну вы вообще придумали, надо сказать, православный канал…

— Знаете, когда-то давно я еще на ТВ-6 повел Меньшову, оэспэшников, Петю Фадеева, ну всех ведущих, в общем, просто познакомить с владыкой Кириллом. И был разговор, были вопросы. Я тогда еще был не очень верующим, и я сказал: «Владыка, так надо же пиарить церковь». А он ответил: «Это не наша задача, если вы так хотите, миряне, то вы и делайте».

— То есть «Чем вы занимаетесь?» — «Я пиарю церковь!»?

— Это одна из задач. Но ее надо правильно понимать. То есть понимать, что вот еще два шага — и ты оказываешься в ситуации, когда перед Иоанном Павлом Вторым танцуют брейк. Ничего более нелепого я в своей жизни не видел. И не потому, что я против брейка, а просто какая-то у них такая мирская культура, что на брелоках Спаситель. Вот это совсем другой пиар.

— Другой?

— Это тонкая грань. Я постараюсь ее не перейти.

— Вы канал Московской патриархии?

— Мы частный канал. У нас в акционерах нет ни государства, ни церкви.

— А кто же дает деньги?

— Ну это православные люди, которые обычно жертвуют на храм и на другие нужды и не хотят, чтобы их имена были общеизвестны. Вот теперь они дают деньги на канал, ну то есть вкладывают. Это все-таки бизнес-проект.

— То есть будет прибыль?

— Будет реклама, не любая, но которая соответствует — будет.

— А кто все это будет смотреть?

— У нас эфир для всех, кто задается вопросом. Не обязательно он уже верующий, достаточно вопросов.

— Ну это же какой-то ужас будет…

— То, что было православного на телевидении, все было такого качества, что только очень любящие люди могли это смотреть. Даже не все православные это выдерживали. Это вопрос качества, это все такого плохого качества было, что смотреть невозможно.

— А как делать, чтобы возможно?

— Ну нам в Патриархии даже сказали: «Слушайте, ну не употребляйте вы слова „православие“, пусть это будет православным по духу».

— И что будет?

— Будет программа, где отец Дмитрий Смирнов, один из самых колоритных столпов русской православной церкви, такая звезда в этом смысле, он будет отвечать на вопросы. На любые вопросы. И о вере, и о политике, и обо всем что угодно. Будет программа совместно с журналом «Фома», будет совместно с журфаком МГУ программа. Там будет собираться все, так сказать, интеллектуальное поколение. От дьякона Кураева до молодых ученых, от Пелевина до Земфиры. Это, в общем, все под заголовком «Легко ли быть молодым?». И вообще я думаю, что подобное ток-шоу, по идее, должно выходить на MTV.

— А Земфира-то при чем здесь?

— Ну у нас много кто будет. Ну опять же. Как бы это выглядело у протестантов. Земфира с гитарой, пастор с гитарой, вся паства раскачивается, и все поют: «Слава тебе, Господи, аллилуйя!» В нашем варианте Земфира — это разговоры и человек, который рассказывает о своем внутреннем состоянии.

— А о политике на канале будете говорить?

— Да, конечно, да.И о политике, и о проблемах общества. Вообще, когда мне лень рассказывать о канале, я всем говорю: «Посмотрите „Русский взгляд“, вот так все и будет».

— И как вы будете говорить про Ходорковского?

— Это сложно. Я могу сказать, что по этому поводу думаю. Я считаю, что на войне как на войне. Не мне судить, насколько кроваво он прожил пятнадцать лет или насколько я не кроваво прожил. Но на следующем этапе он поставил себе задачу — взятие власти, за это и получил по башке.

— Не жалко?

— Жалко, но… Нужно жалеть наполеоновских молодых генералов, которые ввязались в войну, капитанов, которые в Чечне, но, послушайте, если мужчина ввязался в войну…

— Вы его письма оттуда читали?

— Знаете, покаяние — это дословно с греческого ведь передумывание. Я верю в то, что он там много думал. Он попал в эту безальтернативную яму, он в нее все равно бы попал. И что-то там передумал. Решил, что из прошлой жизни с собой взять, а чего не хватает. По письмам выглядит именно так. Если это так, то ему можно только позавидовать. В этом смысле, может, и хорошо, что он попал в закрытую историю.

— На девять лет?

— Подождите — девять лет! Я говорю о тех полутора, что он там закрыт. Упаси боже, я не утрирую, хотя, знаете, очень сложно самому решиться на такое, на уединение.

— А то, что главное — это свободная воля?

— Ну тут бывает как спасение утопающего. Это выбор человека должен быть, да. Но иногда просто люди ныряют и за шкирку его вытаскивают. И если так жизнь повернулась, я вот, зная, что Бог никогда не наказывает, а только предупреждает, я всегда во всех историях, которые со мной случаются помимо нервов, я думаю о том: а зачем, а почему, а что это значит для меня?

— И что это значит для него?

— Я вот тут посмотрел телевизор и подумал. Ну вот на что мог надеяться сорокадвухлетний африканский негр, которому дали двадцать лет тюрьмы, в этой жизни. И я смотрел на Нельсона Манделу, который стал президентом, и у него молодая красивая жена. А в сорок два он, наверное, подумал, что все — жизнь кончилась. Поразительная ведь штука жизнь, согласитесь.

— Вы считаете, у нас церковь отделена от государства?

— Это как муж с женой, которые в разводе. Они могут друг с другом дружить или ссориться, но тот факт, что они в разводе, позволяет в любой момент отвернуться и пойти своей дорогой. Они уже не живут вместе.

— Вы не много на себя берете?

— Я, как и огромное количество моих сверстников, уже у той черты, когда все остальное делать неинтересно. Кроме такой степени ответственности, все остальное делать неинтересно. Ну я могу сказать, что люди нашего поколения так или иначе начинают обращать внимание на политику, мыслят в масштабах страны. Неинтересно сделать еще один канал, еще пятнадцать каналов. Нет никакой мотивации.

— А это вообще ваше дело?

— Хорошие каменщики должны строить церковь, а не священники. Люди телевидения должны делать телевидение.