Иосиф Бакштейн

Я всегда ужасно гордился тем, что у меня, как и у библейского Иосифа, маму тоже зовут Рахиль. А после ее смерти я нашел свое свидетельство о рождении — старый бланк, датированный 1945 годом. В нем еще не была пропечатана графа «национальность», однако национальную принадлежность родителей в ЗАГСе указывать были обязаны. В графе «отец» значилось — Бакштейн Марк. В графе «мать» — Митрополитанская Рахиль. А между строк было от руки вписано: «евреи». Именно так, во множественном числе. Я горжусь этим свидетельством и непременно отдам его в музей Холокоста.

Все мои жены были художницами. Мой лучший друг — величайший художник современности Александр Меламид. Все эти годы мы жили рядом, говорили про ис­кусство и виделись практически каждый день. Когда в 1972 году Алик Меламид придумал соц-арт, я присутствовал при этом событии. В 1973 году я попал в мас­терскую Ильи Кабакова и довольно быстро понял, как все устроено в актуальном искусстве.

В день знаменитой «Бульдозерной вы­с­тавки», 15 сентября 1974 года, шел дождь. Я пришел с коляской: у нас с женой только-­только родилась дочь Лена. Дело про­исходило в Беляево. Мы опоздали к от­кры­тию выставки и в итоге застали довольно странную сцену: на пустыре бегали ху­дожники со своими произведениями искусства, а рядом с ними езди­ли машины, в которых сидели какие-то добрые молодцы в обнимку с саженцами. Потом все это приняло какие-то скандальные формы: молодцы стали закидывать в грузовики картины, они ломались, за всем этим наблю­дала толпа зрителей. Были и западные кор­респонденты — они пытались снимать происходящее, молодцы вырывали у них камеры. Приехала по­ливальная машина: рожки у нее были под­няты вверх, и она поливала людей, которые стояли на пригорке. И шел дождь. В западных газетах поднялся страшенный шум; политбюро пересмотрело свое отношение к искусст­ву, и было дано разрешение на проведе­ние совершенно легальной выставки в Из­майлово. И двумя неделями позже те же художники стояли со своими картинами на совершенно законных основаниях. В тот день светило яркое солнце.

Первая выставка, которую я сделал на за­паде, называлась «Исkunstво». Мне было 43 года, я приехал в Запад­ный Берлин на поезде и оказался за границей впервые в жизни. Я был куратором выставки и ис­пытал настоящий культурный шок — За­падный Берлин, Берлинская стена. Я же приехал ровно за год до того, как ее разрушили. Возможность жизни в эпоху перемен волнительна тем фактом, что история становится твоей личной судьбой. Ты живешь со­бытиями, а события живут тобой, и время ощутимо протекает сквозь твое тело.

В Москве я начал устраивать выставки с 1978 года. Показывая работы московских концептуалистов, я испытывал невероятное ощущение: а как же, восторжествовал здравый смысл! Андеграундное, антисоветское, современное по своей сути искусство в од­ночасье стало правильным. Мы чувст­вовали себя победителями и были опьянены удивительной эйфорией.

Сейчас все сложнее. Проблема в том, что московское художественное сообщество очень маленькое, очень, я бы сказал, обозримое. Актуальных художников не боль­ше ста. А в московском Союзе художников десять тысяч членов — и кто эти люди?!Что они делают?

Как бы я ни относился к творчеству Алексея Беляева-Гинтовта, на момент вручения пре­мии Кандинского именно его работы оказались самыми актуальными, а значит — современными. Любовь к искусству с им­перским уклоном крайне популярна в наше время. Я недавно с ужасом понял, что половина виденных мною отечественных ра­бот — на историческую тему. То есть русский художник ищет свою политическую и личностную идентификацию в со­ветской истории. Неуверенность в себе приводит к тому, что художник обращается к фи­гурам прошлого. В Европе все-таки художник ви­дит себя в более современном, глобализированном пространстве: ведь существует актуальная проблематика, темы, существенные для гражданского общества, — бедность, сегрегация, расизм, политика, наконец. У нас эти и подобные им темы не востребованы художественным сообществом.

Во всем мире существует практика, когда га­лереями и музеями руководят жены и до­че­ри состоятельных джентльменов; и в Москве есть вполне обеспеченные леди: Даша Жу­кова, Маша Байбакова, Стелла Кесаева. Сообща все мы делаем современное искусство более популярным, когда-то и гламурным, но, главное, более востребованным. Даша Жукова, например, вполне разбирается в предмете, имеет сложившееся видение того, что происходит в арт-мире, но и прислушивается к рекомендациям, которые ей дают коллеги. Я их тоже даю — ког­да она спрашивает. Все-таки мы делали вместе выставку Ильи и Эмилии Кабаковых, да и Третья биеннале тоже будет проходить в «Гараже».