Иллюзия полета

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Я скрипела зубами от злости и бессилия, Прохор заливался громким смехом. Я готова была их задушить, Прохор рвался к ним на руки. Работники аэропорта Домодедово — как автоответчик — повторяли единственное сообщение: «Вы опоздали на самолет, мы не будем никуда звонить, это ваша проблема». Мне хотелось стереть их в порошок и рассеять по взлетной полосе, и я не могла понять, чем они так понравились моему восьмимесячному сыну.

Мы приехали на регистрацию за два с половиной часа. Нас было шестеро. 3 матери и 3 ребенка: самому старшему, Севе, — год, самой младшей, Саше, — 7 месяцев. Нас было видно издалека — дети, коляски, чемоданы, — мы производили впечатление. Девушка, регистрировавшая нас на рейс Москва—Тиват «Красноярских авиалиний», которой Прохор все время улыбался, а потом схватил за волосы, надолго нас запомнила.

После регистрации мы меняли памперсы и кормили детей, а потом пошли на паспортный контроль, где были за час до вылета. Ничто не предвещало беды. И тут судьба свела нас с Кузнецовой Любовью Дмитриевной и ее коллегами. Любовь Дмитриевна, блондинка с высокой прической и парой золотых зубов, строго велела мне сложить коляску и поставить ее на транспортер для просвечивания.

— Простите, а не могли бы вы мне помочь? У меня ребенок на руках, — вежливо попросила я Любовь Дмитриевну.

— Это не моя работа, — вежливо ответила она и продолжала стоять руки в боки и терпеливо наблюдать за тем, как мы занимаемся чем-то средним между йогой и тяжелой атлетикой. Две ее милейшие коллеги делали то же самое. Они были похожи на судейскую команду — им было любопытно, кто победит, но они не вмешивались; Любови Дмитриевне не хватало только свистка.

Мы кое-как помогли друг другу справиться с колясками. Очень хотелось сесть на самолет и быстро прилететь в Черногорию. Я представляла, как сниму с Прохора зимнюю одежду, надену на него джинсовую куртку и новые брюки на подтяжках и мы отправимся на прогулку вдоль набережной: я буду пить кофе на террасах, а Прохор — разглядывать море и рыбок. «Снимите обувь», — услышала я голос Кузнецовой.

Так как коляска уже проехала на территорию Любови Дмитриевны, а мы остались перед просвечивающим устройством, нам пришлось освоить еще одно упражнение — снимать сапоги стоя с ребенком на руках. Ну а потом мы раскладывали коляски и обувались, потом пытались взгромоздиться с колясками на очень модный и блестящий эскалатор, потому что никак не могли найти не менее модный лифт. Мы оказались возле нашего выхода на посадку за 22 минуты до вылета самолета.

— Ваш самолет улетел, — у ворот стояли два типа с рациями в руке.

— Как улетел? Еще есть 20 минут.

— Ну все, автобус к самолету уже уехал, и вас некому везти, посадка закончилась.

— Позвоните кому-нибудь, передайте по рации, что мы тут. Мы еще никуда не опоздали, и нам очень надо улететь, — хотелось заплакать, но не хотелось плакать перед этими людьми.

— Ничего не знаем, звонить никому не будем. Это не наша работа.

— Ну у вас же есть дети. Вам нас не жалко?

— Сами виноваты.

— …б твою мать, — в воздух сказала я, глядя на взлетное поле .

— Свою дешевле будет, — сказал работник аэропорта, глядя мне в глаза, и ушел.

Казалось, мы угодили в кино «Шоу Трумана»: кто-то специально нанял этих людей и расставил по аэропорту, чтобы мы никуда не улетели. А вместо того чтобы помочь нам попасть на самолет, они нашли все наши чемоданы и выгрузили их из самолета — на это и были потрачены оставшиеся 20 минут до вылета.

От мысли о том, что наши каникулы летят в тартарары, хотелось удавиться, а Прохор улыбался нашим врагам и заглядывал им в глаза. Те глаза отводили. Мы поплелись назад. Я подошла к Любови Дмитриевне и поблагодарила ее за то, что она помогла нам не улететь. Потом мы задом наперед прошли паспортный контроль и увидели на табло, что через час в Тиват есть рейс другой авиакомпании — мы прибежали прямо на регистрацию и попросили посадить нас в самолет за любые деньги. Одни люди покупали нам билет, другие забирали наш багаж, третьи нас регистрировали, четвертые на руках внесли нас в самолет. Напоследок мужчина, который руководил всей этой кутерьмой, спросил: «Кто же вас заставляет туда ехать?» «Никто, мы отдыхать едем».

На обратном пути наш рейс задержали на 3 часа — и те самые люди, которые так спешили улететь от нас в Москве, даже не думали перед нами извиниться. Дети маялись в зале вылета тиватского аэропорта размером с овощную палатку напротив моего дома. Наконец объявили посадку. Толпа ринулась занимать места (почему-то они не были прописаны в посадочных талонах), снося все на своем пути и нас тоже. Но вот мы в самолете. Рядом с нами — двое грузных мужчин, которые с трудом втискиваются в узкие кресла. Они пьют виски, громко смеются и всячески пытаются с нами заговорить. Они предлагают Прохору виски и шоколад, просят меня дать его им на руки, спрашивают, не один ли у нас отец на троих детей. Сева и Саша с ужасом смотрят на наших соседей, а Прохор хохочет им в ответ, будто они его лучшие друзья. Когда один из них в двадцатый раз меня спрашивает, не хочу ли я виски, мое терпение лопается. «Как же вы надоели. Я не хочу с вами пить, разговаривать, дружить. Я просто хочу спокойно лететь," - собираюсь крикнуть я, но, не веря сама себе, вежливо улыбаюсь ему в ответ, говорю: "Да, конечно", - и протягиваю руку за стаканом. Почему-то невозможно ненавидеть человека, которому так искренне смеется твой ребенок.