И пусть весь мир подождет

иллюстрация: Глеб Солнцев

Никто не будет оспаривать право любого человека на жизнь. Cложно найти кого-то, кто, будучи в своем уме, станет открыто рассуждать о возможности или праве другого распоряжаться чужой жизнью в мирное время. Есть общества, где жизнь человека и его личное время обладают безусловной ценностью, и если человек уделяет кому-то свое время, звучит готовый, зафиксированный в культуре ответ на это: «Спасибо за ваше время».

И есть другие общества, где жизнь любого человека вроде бы безоговорочно признается как предельная ценность, а вот время жизни легко может быть убито. И чем выше позиция в статусной иерархии, тем больше несомненность права на распоряжение и убийство времени тех, кто ниже по иерархической вертикали.

Я 18 лет сотрудничаю с разными западными компаниями. Были и отмены, и переносы встреч, презентаций, но ни разу я не ждал в офисе клиента более получаса. В российских компаниях встречу запросто могут перенести на несколько часов. Однажды в Ярославле мы ждали гендиректора одной фирмы с 11 утра до семи вечера, с перерывом на обед и чай-кофе, — и так и не дождались. С годами наши крупные компании все более становятся похожи на интернациональные, неизменным остается одно — безраздельная власть главного «топа» над временем своих сотрудников. Только он может задерживаться, переносить и отменять встречи, и «вызвало руководство» в устах менеджеров звучит так же веско, как ссылки на стихийное бедствие. Удивительно, что взрослых и серьезных людей может кто-то взять и задержать, невзирая на их планы и обязательства перед другими людьми. Свою способность заставлять ждать и «естественное» право опаздывать российское начальство считает совершенно нормальным, даже чем-то вроде привилегии, а не каждодневным унижением себя и других.

При этом есть прекрасный и никогда не подводящий способ проверки, сто­ит ли воспринимать всерьез того или иного человека. Он очень прост: человек, с которым имеет смысл начинать общее дело, никогда не будет просить «созвониться накануне» назначенной заранее встречи. Он просто приходит в назначенное место и в оговоренное время. Как только звучат слова «созвонимся», «подтверждаем встречу в следующий вторник» или начинают передвигаться наз­наченные завтраки, обеды, ужины или другие офисные встречи, надеяться на что-то серьезное не нужно. Ничего путного не получится. Этот способ работает всегда, и понятно почему: такой человек не принадлежит себе, полагаться на него бессмысленно. Всегда найдутся важные обстоятельства или какое-нибудь руководство, которое обнулит любые ваши договоренности. Он же даже не будет считать себя виноватым: это же не он, а кто-то другой все изменил. А теперь можно все начать сначала.

Эта проблема выходит очень далеко за рамки плохого тайм-менеджмента или авторитарности российского стиля руководства, хотя и это играет не последнюю роль. В том, как мы относимся ко вре­мени, есть что-то очень свойственное нашей культуре. Мы способны очень долго ждать, терять свое и крушить чужое время, полагая, что мир все равно перетерпит. Что ничто не помешает все снова начать, вернуться и продолжить. То, что поезд уходит по расписанию, мы знаем: многие приезжают на перрон намного раньше начала посадки. Но в целом идея опоздания у нас как-то не приживается, несмотря на все рыночные и иные механизмы реальности.

Порой возникает ощущение, что мы одержимы идеей возможности возвращения и исправления ошибки и особенно иллюзией возможности начать все заново — достаточно послушать самые наши популярные песни. «Все вернется, обя­зательно опять вернется» (А.Розенба­ум), «Я сюда еще вернусь, мне бы только выбрать день» (А.Макаревич). За последний месяц я трижды слышал слова «Пошлю дролечке письмо, и мы начнем все сызнова» из песни, которую исполнял герой С.Любшина в фильме «Пять вечеров», а потом перепел Егор Летов. Честно гово­ря, я тоже очень люблю эту песню, и это чувство не побеждает мой рассудок. Хотя я прекрасно понимаю, насколько в реальной жизни нелеп, беспомощен и ужасен тип нашего человека с «потаенными и окаянными» мыслями, «забубенной головкой», своей «бестолковой любовью» и пустой надеждой, что можно просто написать письмецо любимой и начать все заново, — видимо, уже с каким-то толком.

В быту, а не в поэзии, у нас очень популярна мысль о том, что потерянное из-за нас время можно легко компенсировать. Деньгами, например. Попробуйте в Риме или Лондоне выйти к такси через 20—30 минут после его прибытия. Попытка объяснить диспетчеру, что вы, типа, готовы заплатить за ожидание, не встретит понимания. Для этого нужно заказывать автомобиль с водителем на оговоренное количество времени или на целый день. В нашем такси после 10 минут ожидания просто включается счетчик. Кли­ент может себе позволить задерживаться, особенно если счет оплачивает организация, да и водитель доволен — бензин цел, а деньги идут. Настоящий консенсус. Вот только бы не забывать, что когда мы сами соглашаемся ждать кого-то пару-тройку часов, то не сильно отличаемся от безмятежно спящих таксистов, умудряющихся еще и поглумиться над тем, что их сон-ожидание оплачивается, и успевающих с удовольствием произносить: «Любой каприз за ваши деньги».