И будь что будет

7 февраля, узнав о том, что напротив ЦИК были задержаны и избиты некие активисты, проводившие там пикет, я ужасно удивилась. Какой пикет? Мы же теперь все вместе, такие разные, остроумные и веселые, регулярно ходим в термобелье на митинги и шествия и делаем все это совершенно законно, без всякой опасности быть задержанными, тем более грубо. Зачем сейчас собирать десять человек на запрещенный митинг?

От журналиста Григория Охотина я слышала такую историю: в ночь с 5 на 6 декабря около ОВД «Таганское» он встретил своего давнего знакомого — они оба приехали выручать из отделения общего друга. Потом оказалось, что в других ОВД тоже сидят их друзья, друзья друзей и знакомые знакомых, и они всю ночь их объезжали, а уже 10 декабря вдвоем запустили сайт «ОВД-Инфо», чтобы легче было быстро распространять информацию обо всех задержанных активистах и прочих протестующих. Сайт сразу стал пользоваться популярностью, не в последнюю очередь потому, что ­сделан он был очень удобно. Про своего соратника, который в одиночку сделал этот сайт, Охотин рассказал, что зовут его Даниил Бейлинсон, что он очень молодой, при этом умный и обра­зованный, с детства был волонтером в детской больнице, а в последнее время стал профессиональным активистом.

Потом от других людей я слышала про этого обаятельного Даниила. О нем говорили как о новом герое нашего вре­мени — очень молодом, тонком и неравнодушном человеке. Я нашла его и попросила рассказать о себе. Вообще-то, мне было интересно понять, зачем он 7 февраля поперся протестовать на Лубянку. Но и просто — разобраться, как обычный школьник из хорошей московской семьи попал в уличную политику со всеми ее побочными эффектами вроде автозаков, полицейских дубинок и слежки людей из Центра «Э».

В роли героя статьи он чувствовал себя неуютно, хотя говорил довольно спокойно, разве что иногда вдруг начинал смеяться, рассказывая о совсем несмешных вещах. Так бывает, когда человек то ли хочет сбить пафос, то ли смущается абсурда, о котором рассказывает. Рассказывал он много и подробно — обо всем, что не касалось его лично. Выяснить что-то о его собственной биографии оказалось непросто: даже на самые конкретные вопросы он отвечал неохотно и обтекаемо. Тем не менее под конец разговора у меня почему-то возникло ощущение, что мы знакомы не первый день. Об этом же говорил мне потом художник Викентий Нилин — он познакомился с Даней со­всем недавно, а общается так, как будто они старые друзья (впрочем, Нилин объяснял это скорее не личными Даниными качествами, а той деятельностью, которой занимаются гражданские активисты — но меня-то с ним никакая деятельность не объединяла). И еще он сказал, что, по­знакомившись с Даней, был уверен, что ему лет 30, и был поражен, узнав, насколько Даня молод. В день нашего с ним разговора ему исполнилось 22. Действительно, так и не скажешь — и не столько даже из-за внешности, сколько из-за того, как уверенно и ясно он говорит и насколько лишен всякого инфантилизма.

Биография его такова. Он из профессорской семьи, сын известного математика, мама по образованию физик-ядерщик. У него есть брат и две сестры. Физикой, математикой и биологией Даниил занимается с детства, и еще в школе ходил в учеб­ный центр Института теоретической и экс­периментальной физики. Потом он начал учиться прикладной математике и стал работать программистом.

Когда Дане было лет 18, он узнал, что некоторые друзья его семьи работа­ют волонтерами в РДКБ — и стал тоже туда ходить, чтобы заниматься разными науками с онкобольными детьми. В перерывах между курсами химиотерапии они могут и хотят учиться, и это один из способов как-то их отвлечь и помочь жить сколько-нибудь нормальной, человеческой жизнью.

Потом онколог Ми­хаил Ласков решил сделать русскоязычный сайт, посвященный опухолям головного мозга — потому что родителям, сталкивавшимся с этой проблемой, было негде взять инфор­мацию, а между тем детская онкология в целом занимает второе место среди причин детских смертей, а внутри нее на втором месте стоят именно опухоли мозга. В качестве программиста Михаилу посоветовали Бейлинсона, и они вмес­те сделали сайт под названием «Нейроонкология.ру». Потом Даниил сделал сайт фонда «Подари жизнь».

Вообще-то, проблемы, которыми занимаются фонд «Пода­ри жизнь» и сайт «Нейроонкология.ру», должно решать го­сударство. Слава богу, в данном случае нашлись люди, готовые взять его функции на себя, — но вскоре выяснилось, что это получается далеко не всегда. «Все то время, что я работаю в этой системе, вокруг ежедневно происходят совершенно вопиющие вещи, связанные с абсолютно варварским отношением государства к больным детям — и с этим совершенно ничего невозможно сделать, — констатирует Даниил. — Например, больнице выделяется определенная сумма на то, чтобы она на определенный период закупила все необходимое, и если что-то кончилось раньше времени, хоть лекарства, хоть шприцы — то все, их нет. Совершенно непонятная система с квотами: больнице выделяются деньги на лечение опре­деленного количества детей с таким-то заболеванием, и если вы не попали в эту квоту — то делайте что хотите. Недавно я узнал что базовый оклад химиотерапевта — то, что гарантирует ему государство, — это три с половиной тысячи руб­лей. Все остальное — всякие дополнительные выплаты и премии, то есть конкретное медицинское учреждение может их, если хочет, дать, а может и отнять. Или, например, на каждом шагу встречается такая ситуация: больного ребенка отправляют умирать домой. Ро­дители должны получать обезболивающее в поликлинике. Но если поликлини­ка не соответствует безумным требованиям, предъявляемым к учреждениям, которым разрешается хранить и выдавать наркотики, — например, там нет решеток на окнах, — то родителей оттуда отправляют куда-то еще. Но по правилам выдавать эти препараты должна именно по­ликлиника, так что другая инстанция отправляет родителей обратно. Этот ­процесс может занять недели — кото­рые родители могли бы провести с ребенком. И все это время он мучается от боли, а они пытаются решить проблему, которую иногда решить вообще невозможно. У меня все больше и больше открывались на все это глаза».

Потом Даниил и его брат Борис, которые с детства интересовались экологией и сочувствовали «Гринпису», познакомились с защитниками Химкинского леса и сделали им сайт khimkiforest.org, сегодня работающий на девяти языках, а кроме того — сайт ecoradar.org, объединяющий разные экологические организации и освещающий экологические проблемы. В результате Даня с братом стали часто бывать в Химках — и понемногу превратились в защитников леса: начали, пользуясь законом об общественной экологической экспертизе, требовать у людей, застуканных за вырубкой, предъявить все необходимые для этого документы. Потом, когда активисты разбили лагерь в лесу и их стали бить сотрудники ЧОП «Витязь» и просто какие-то люди в штатском, перепало и Дане, и в результате он оказался представителем пострадавших активистов (почему-то единственным) на специальном заседании по ситуации вокруг Химкинского леса, проведенном советником Президента РФ Михаилом Федотовым. «Это все было похоже на цирк, — говорит Бейлинсон. — Все переводили стрелки друг на друга, а когда я попытался завести разговор о том, что там прямо сейчас незаконно вырубают лес и избивают активистов, советник по правам человека при президенте пред­ложил мне самому решить этот вопрос с начальником ЧОП. По-моему, они просто хотели потушить активность СМИ». Когда совет закончился, Бейлинсон оказался в одном лифте с Александром Семченко, баптистским епископом и главой компании «Теплотехник» — подрядчика, занимавшегося вырубкой леса. Тот за­ботливо спросил: «Зачем ты туда полез? Неужели ты не знал, чем это закончится? Зачем тебе это нужно?»

Из истории с Химкинским лесом ­Даниил сделал вывод, что государство не может или не хочет прилагать усилий, чтобы разобраться в проблемных ситуациях, и поэтому применяет насилие. А че­ловек, который пытается добиться чего-то законными методами, всегда упирается в стену.

Так Даниил стал принимать участие в разных мероприятиях оппозиции — в акциях «Стратегии-31», в сидячей забастовке у Соловецкого камня в поддержку Таисии Осиповой, в пикетах «Выборы без оппозиции — преступление». Он стал регулярно попадать в милицию, а когда не оказывался там сам, наблюдал, как именно и за что за­бирали других. Я для него — представитель прессы, поэтому он стремительно переходит от никому не нужных разговоров о се­бе к единственно важной вещи: все должны узнать, что власти сейчас сознательно запугивают активистов. Полицейские их бьют и угрожают, что против всякого, кто по­пытается написать по этому поводу заявление, будет тут же заведено уголовное дело по статье 318 («Применение на­силия в отношении представителя власти»), а это уже серьезно. Впрочем, большого смысла в этих заявлениях, может быть, и нет — Бей­линсон жаловался на насилие полиции дважды, и оба раза, несмотря на свидетелей и бесспорные аудио- и видеодоказательства, проверка показывала, что ничего подобного не было.

Фактически единственное оружие, ко­торое осталось у оппозиции, — распространение информации и общественное возмущение. Евгения Чирикова рассказывает, что Даня просил ее написать на сайт или в твиттер о разных незаконных задержаниях просто бесчисленное количество раз: «Если поднима­ется шум и к задержанному у Путина нет какой-то личной неприязни — а таких людей, согласитесь, не так уж много, — то есть хороший шанс, что они не захотят связываться и чело­века отпустят. А ина­че может остаться сидеть, как будто так и надо». Но 5 декабря после незапланированного шествия от Чистых прудов к ЦИКу в отделениях оказались десятки людей, раньше никогда в протестных мероприятиях не участвовавших. «Все прежние механизмы мониторинга задержаний оказались неработающими», — рассказывает Бейлинсон. И он за несколько дней сделал «ОВД-Инфо». «Нашей целью было не просто сообщить, кто где находится, а создать промежуточное зве­но между СМИ и активистами. Чтобы сотрудники полиции позволяли себе меньше вольностей. В результате после январской акции «Стратегии-31» пресс-служба ГУВД дала точную цифру задержанных, чего раньше обычно не делала. Видимо, открытость этих данных на них действительно как-то влияет».

В своей пока что не самой длинной политической биографии Даниилу приходилось сталкиваться не только с полицией, но и с сотрудниками Центра «Э». 6 октября Викентий Нилин придумал вывесить абсолютно чистый, белый транспарант на путепроводе над Ком­сомольским проспектом — там же, где в июле появлялся баннер «Путин бу­дет казнен». Сделать это должны были 8 человек, в том числе Даниил и его брат. Пока они шли к месту действия через Нескучный сад, за ними явно следили, не за­метить этого было невозможно: лю­ди в штатском, идущие за ними по пятам, ­старательно смотрели на ходу в какие-то книжки и бумажки, играли в шахматы, ловили рыбу, фотографировали из окна машины, а когда акционисты остановились под Андреевским мостом, один че­ловек из наружки зашел вслед за ними и сделал вид, что мочится (когда он отошел, место, на котором он стоял, осталось абсолютно сухим). В конце концов молодые люди поднялись на путепровод над Комсомольским проспектом. Там их и скрутили. Связано все это было с делом о том, первом баннере, но в результате всех задержанных пришлось отпустить — предъявить им было нечего: люди с пус­тым транспарантом в руках — это какой-то чистый Хармс.

«Центр «Э», — Даниил уверен, что это были именно сотрудники Центра «Э», — тратят неимоверные усилия, чтобы пресекать акции: ведут слежку, прослушивают телефоны, мониторят все, что происходит в интернете. Вся их деятельность сводится сегодня к тому, чтобы прессовать оппозицию».

До этого момента длинный Данин рассказ казался мне абсолютно логичным, и я слушала его по большей части молча. Я могу понять, как человек, с 18 лет на­блюдающий, что детям, больным раком, не хватает лекарств — и это почему-то считается в порядке вещей, — приходит к мысли о том, что эту власть терпеть нельзя. И я представляю себе, как человек, которого волнует экология, оказывается в конце концов в Химкинском лесу. Но истории с акциями, пикетами и ми­тингами, на которых протестующие оказываются в отделении, стоит им только присесть на бордюр у Соловецкого камня, и особенно этот случай с транспарантом, вызывают у меня подозрение, что единственный смысл всех действий гражданских активистов — дразнить власть. И я пытаюсь понять — зачем?

Даня со мной, конечно, не соглашает­ся: все понимают, насколько это опасно. Руки, ноги и носы активистам ломают по-настоящему, и сроки в некоторых случа­ях получаются совершенно реальные — людям подбрасывают наркотики, фаль­сифицируют дела — и не исключено, что это делают те же самые люди, с которыми они столкнулись в Нескучном саду. Тем не менее он признает, что связь между тем поразительным переломом, который произошел в сознании тысяч людей за последнее время, с деятельностью гражданских активистов не очевидна. «Все равно очень важно, что есть люди, которые активно сопротивляются снизу», — говорит Даня. Но я все равно не понимаю. Тем более что он тут же сообщает, что, вообще-то, к массовым митингам относится настороженно. Во-первых, ему не нравится, что организаторы, вместо того чтобы настойчиво добиваться реализации своих требований, просят у городских властей разрешения на то, что гарантирует нам Конституция. И вообще ему кажется, что все организационные вопросы надо решать не с властями, а с самими участниками протеста — по крайней мере все акции за­щитников Химкинского леса и прочих гражданских активистов организовывались именно так, не сверху, а снизу — или скорее изнутри. Во-вторых, этот но­вый жанр массового протеста ему вообще чужд: «В декабре вся эта массовая буча была для меня очень непривычной. На этих митингах я ощущал себя исключительно частью толпы, и больше никем. Когда вы­ходит 20 человек — ты сам требуешь тех или иных вещей, ко­торые лично тебе ка­жутся важными, тут все ясно. А когда вы­ходит такая толпа, ты в ней растворяешься, просто присоединяешься к чьим-то требованиям. Это из другой оперы».

Тем не менее, говоря о перспективах, мы все равно обсуждаем именно этот ­массовый, а не индивидуальный про­тест. 

О’кей. Но я по-прежнему не совсем понимаю — зачем продолжать ходить в одиночку? Теперь, когда у массового протеста появились какие-то перспективы, а про «Стратегию-31» не пишут даже в фейсбуке? Может быть, тут действует обаяние сильных лидеров? Нет. Мой собеседник не состоит и никогда не состоял ни в какой политической организации, он дружит с членами «Солидарности» и «Другой России», но как организации их совершенно не поддерживает и поведение Лимонова не одобряет. «Я вообще не очень люблю всю эту партийную сис­тему. Мне кажется, надо от этого как-то избавляться».

Гипотеза о том, что все это — просто романтизация героизма, тоже мгновенно опровергается: книжки про героев Даню никогда особенно не интересовали (ког­да я вошла в кафе, где мы договорились встретиться, он читал книгу Кевина Баззаны «Очарованный странник» — про Гленна Гульда). А среди любимых героев кино­фильмов называет музыканта Гию из фильма Иоселиани: «Ты занимаешься каким-то одним делом, потом резко встаешь, идешь куда-то, там кого-то встречаешь, вместе с ним едешь в ОВД, там еще что-то происходит — мне вчера пришло в голову, что это похоже на фильм «Жил певчий дрозд», про человека, который занимается кучей дел одновременно. А героических ассоциаций у меня не ­возникает — мне кажется, сейчас не то время».

Впрочем, в какой-то момент Даня произносит фразу, которая меня, кажется, убеждает. На вопрос, не жаль ли ему все свое время тратить только на общественную и гражданскую активность, он отвечает: «Вообще-то, я занимаюсь достаточно профессиональной деятельностью: моя работа в основном сводится к тому, чтобы поддерживать некоммерческие организации с помощью моей профессии — программирования. И я по собственному опыту знаю, что, если я начну заниматься чем-то еще — например, наукой, или, скажем, мне было бы интересно стать кинооператором, — я опять упрусь в ту же стену. Мне очень этого не хочет­ся. А если говорить о каком-то просто личном времяпрепровождении, меня сразу же начинает терзать со­весть, что я чем-то не тем занимаюсь. Мне становится как-то не по себе. И просто скучно».

И тут все начинает становиться на свои места. Охотин говорил о нем как об «удивительно сердечном человеке, который просто не умеет не воспринимать чужие беды как свои личные». Это редкое качество — не то чтобы отрицает прагматичный расчет и от­страненный взгляд на вещи, а просто оставляет их где-то в стороне. То, что он делает, нельзя объяснить недальновидностью, юношеской категоричностью и радикализмом — совсем напротив.

Видимо, человеку, ко­торый всю свою юность провел рядом с детьми, болеющими раком, кажется, что разговоры про судьбы родины, историческую предопределенность, осторожность и трезвый расчет просто не имеют смысла. Они могут только парализовать — че­ловеческий мозг в принципе не в состоя­нии подсчитать все вероятности, опас­ности и последствия всех возможных действий. «Я делаю все это, потому что, по моим личным оценкам, нельзя этого не делать», — спокойно говорит Дани­ил. И когда я это слушаю, мне начинает казаться, что парализована именно я — со всеми своими сомнениями, вопросами и страхами.