Худпросмотр

Фотографии: Михаил Елизаров

— Никаких имен, — риелторша сделала строгое лицо. — В тексте моего имени не должно быть. Клиент — известный художник, не хочет, чтобы его коллеги узнали, что мастерская продается.

— Хорошо, я буду звать вас «риелтор Наташа».

— Он очень подозрительный и всего боится. Я, между прочим, рискую клиентом и репутацией.

— Но мне же придется сделать несколько фотографий из мастерской — это условие рубрики.

— Только так, чтобы не видно было картин.

— А как вы представите меня? Как покупателя?

— Да. Вы хотите посмотреть на работы. Спрашивайте его только об искусстве. Не проколитесь.

Пугливый художник обитал на первом этаже дореволюционного дома неподалеку от метро «Третьяковская». По дороге мы с Наташей приобрели коробку с зефиром.

— Привет, — сказал Художник. Повернулся и прибавил, указывая на Наташу: — Заходящая ко мне красавица обречена. Я сразу пишу ее портрет…

По большому счету передо мной предстала обычная двухкомнатная квартира на первом этаже. Мастерской она называлась по факту обитания в ней человека с мольбертом и кистями. Пахло ремонтом — то бишь масляными красками. И кроме прочего, это был нежилой фонд.

Коридор заканчивался большой комнатой. Сразу от входа направо две белых двери явно сантехнического содержания указывали на то, что санузел раздельный. Дверь налево вела на кухню.

Пол в коридоре был дощатым, стены слоились крупными чешуйками отставшей краски, напоминающими шкуру дракона. Впрочем, надо отдать должное: ветхость выглядела живописно.

— Здесь и ютимся, — с улыбкой обернулся ко мне Художник. — Цоколь. Не каждому понравится.

Мы оказались в первой комнате. Вдоль стен возвышались стеллажи, набитые рулонами ватмана и прочим разнокалиберным хламом: всякие вазочки, пузырьки, дамские шляпки, засохшие цветы, но валялись они организованными кучками, словно готовились со дня на день стать натюрмортами. Холщовой изнанкой наружу стояли картины в рамах. Имелось два больших зарешеченных окна.

Я протянул Художнику наш гостинец.

— Ой, пойду поставлю чайник, — Художник клюнул на сладкую приманку и удалился по коридору.

— Наташа, отвлеките его, — одними губами прошептал я. Наташа поняла, что я хочу сделать, безмолвно запротестовала и убежала за Художником на кухню. Я вытащил фотоаппарат и, как шпион, сделал несколько снимков. За спиной зашлепали тапки Художника, и мой лоб покрыла испарина. Я еле успел спрятать фотоаппарат в карман куртки.

— Верхнюю одежду можете здесь повесить, — он указал мне на крюк. — И пойдемте чаю попьем.

Соседняя комната была еще больше перегружена холстами и напоминала склад декораций. Посреди комнаты стоял массивный подрамник размером с походную гильотину. В многочисленных картинах, как в зеркалах, отражалось солнце. Художник, видимо, любил золотисто-розовые цвета.

— Я уже три дня никуда не вылажу, работаю. Совсем в затворника превратился. Тороплюсь: скоро листва окончательно распустится — и будет погреб. Последние светлые деньки. Мне нужен только натуральный свет. Обратите внимание: сейчас одни краски, а когда солнце будет заходить, они поменяются. А в сумерках вообще будут колдовскими.

— Место у вас замечательное…

— Да, замечательное, — Художник вдруг насторожился. — На него много народу зуб точит. Зависть, она раньше нас с вами родилась. Знаете, что такое в Москве найти мастерскую? Я хотел одно время продать ее, — начал хитрить Художник, — так свои же собратья норовили обмануть…

— Давно вы здесь ютитесь? — спросил я.

— Лет шестнадцать. Дом, я вам скажу, не простой. Тут раньше цыгане жили, в этой квартире. Она полна мистики. Здесь и привидение водится. Я честно говорю, на Пасху, ночью, через стенку прошел черный цыган, сказал: «Прости, Господи», — и исчез.

— А вы, стало быть, продавать собирались мастерскую? — спросил я. — Могу представить, что это за морока.

— Чудовищно сложно, — загрустил Художник. — У меня тут столько барахла.

— Покажете что-нибудь? — поспешно встряла Наташа. Художник вскарабкался на стремянку.

— Потолки высокие у вас, — сказал я. — Метра, небось, четыре.

— 3,5, — Художник по очереди спускал на пол холсты. — Я вообще ни с одной галереей не работаю, потому что считаю, что настоящих галеристов у нас нет. Акулы капиталистического мира все эти Гельманы. Я не жалуюсь, но для информации: краски — шестьдесят рублей один тюбик. А кисти — они же вообще не продаются. Скоро настоящих художников с фонарями искать будут. Сколько наших сломали кисти и в бизнес подались. Я вот хочу в Новом Свете летом поработать, а как куда-то ехать без трех штук баксов?

Следующие полчаса были посвящены творчеству Художника. Дилетант типа меня охарактеризовал бы большинство работ как абстрактную живопись. Художник называл это «беспредметом». Все, что более или менее походило на человека, животное, фрукт, дерево, считалось «предметом».

— Вот так свет хорошо падает, не блестит? Этот холст еще не готов — чувствуете? Драмы еще не произошло. Беспредмет — это очень сложно. Написать беспредметную вещь и чтоб все сидело органично — это мог один Кандинский! И энергия, и цвет, и линия — все звучит. Я вас не утомляю?

Через полчаса зефир был съеден и выпит чай. Мы откланялись и ушли. На улице Наташа констатировала: «Своеобразная личность, согласитесь».

— А зачем мастерскую продает?

— Жилье у него есть. Просто нужны свободные деньги. По-моему, в Европу хочет уехать.

Вспомнив о деле, она посерьезнела:

— Номер дома не указывайте, достаточно моего телефона — кому надо, тот позвонит. Теперь записывайте: улица Пятницкая, первый этаж шестиэтажного дома, общий метраж — 72 метра, перекрытия смешанные, потолки 3,7 метра, без ремонта, нежилой фонд, цена — 500 тысяч долларов. Да, и не забудьте: насчет моего имени — не указывать!

— Я не забуду, Наташа.

И мы разошлись в разные стороны — как разведчики.

$500 000, торг
м. «Третьяковская», двухкомнатная квартира, 1/6 дома дореволюционной постройки, нежилой фонд, смешанные перекрытия, общая площадь 72 м2, без ремонта
233 19 68