Грешный мой язык. #Архив

Екатерина Кронгауз: Мы хотели поговорить вот о чем: почему по-русски невозможен спокойный, культурный разговор про секс? Нет традиции публичного разговора, нет секс-колумнистики, да просто слов нет подходящих.

Сергей Агарков, сексолог, президент ассоциации «Культура и здоровье»: Давайте определимся. Публичный разговор — это что? Митинг?

Е.Кронгауз: Вот то, что мы с вами сейчас делаем — это публичный разговор.

Агарков: В прессе? Ну, есть СМИ, где про это возможно разговаривать. А в Думе, например, невозможно. Законодатели этих слов просто боятся. До смешного доходит: нужно, допустим, описать, какие насильственные сексуальные действия преследуются по закону. Нам говорят — да вы что, с ума сошли? Чтобы мы в Уголовном кодексе писали все эти гадкие слова — оральный секс, анальный секс? В результате получается, что если на улице юноша девушку чмокнул в щечку и бежать — это насильственные дейст­вия, и за них надо так же наказывать, как за насильственный анальный секс.

Е.Кронгауз: Мне кажется, в прессе тоже ничего не получается. Когда читаешь, к примеру, наши секс-колонки, становится либо смешно, либо дурно. Вряд ли это тот эффект, которого должна добиваться колонка «Про секс». В Америке, скажем, есть большое количество разных типов секс-колумнистики. Я, например, часто слушаю один подкаст — там ведущий просто отвечает на вопросы. Например, девушка рассказывает, что был у нее с партнером садомазо-секс, и он ее стал душить как-то не очень правильно. И они с ведущим это дело обсуждают. У нас такое себе невозможно даже представить!

Алексей Мунипов: Да, сложно представить себе в «Комсомольской правде» колонку о договоренностях в BDSM-сексе.

Агарков: В сообществе садомазохистов, кстати, очень разработанный язык. Потому что там есть насущная необходимость — надо договариваться, чтобы секс был безопасным. Кстати, к садомазохистам я бы свысока не относился. Бывают случаи, когда у супружеской пары проблемы, они из каких-то соображений ­входят в это сообщество, принимают ритуалы, правила — и вдруг у них возника­ет взаимопонимание. Они договорились. Не потому, что была потребность испы­тывать боль, они играли в это — но зато у них возникли общие правила.

Кирилл Вишнепольский, главный редактор журнала Men’s Health: А о чем мы во­обще умеем разговаривать друг с дру­гом? То есть мы что, в принципе, раз­говари­ваем друг с другом хоть о чем-то? У нас нет разговоров о сексе, потому что вообще нет культуры создания партнерства. Секс — это партнерство. Посмотрите на список Forbes: там нет ни одного человека, у которого есть партнер. Даже тот, кто начинал бизнес в компании, либо поубивал коллег, либо развелся, в луч­шем случае.

Анна Варга, председатель правления Общества семейных консультантов и пси­хотерапевтов: Я согласна — в России нет концепции сотрудничества. И плюс есть специальная мифология любви: те, кто любит, должны понимать друг друга без слов. И если приходится разговаривать о чем-то, значит, мы друг друга не понимаем, то есть — мы друг друга не любим. Страшно разговаривать о различиях, потому что мифология любви предполагает отсутствие различий.

Мунипов: То есть разговор о сексе автоматически означает, что у тебя проблемы?

Вишнепольский: Ну да.

Евгения Куйда: Меня вот очень волнует вопрос собственно языка. Мне, допустим, кажется, что мужчина до 30–40 лет в постели вообще ничего не умеет. И самое ужасное, что поговорить с ним про технику вообще невозможно. А ведь техника в сексе дико важна! Люди же учатся технике безопасности перед тем, как начать кататься на горных лыжах. И тут две проблемы. Первая — в том, что вообще никто не идет на контакт. То есть я, к примеру, спрашиваю: «Что тебе больше нравится?», и даже уже на этих словах люди впадают в какой-то драматический ступор. А вторая — в том, что просто нет языка. Ну вот как сказать — подвинь левее свой… Свой что? Х…? Пенис? Ужас. Просто слов нет. «Трахаться» — это ужасное слово. И другие не лучше. Поэтому и написать об этом нигде невозможно, ни в газете, ни в журнале.

Агарков: Эту проблему в свое время сформулировал Игорь Семенович Кон. У нас действительно нет языка для этого. Есть язык детский, «письки-миськи». Есть язык медицинский, есть матерный. И есть любовный язык — все эти «зайчики», «киски» и т.д. И, собственно говоря, все. Наш язык, язык работы с клиентом — он медицинский. А люди на приеме импровизируют, иногда очень изобретательно. «Доктор, пропала подъемная сила». Или — «ровесник отказал». При этом взрослые люди путают эрекцию и эякуляцию. Или называют поллюции коллизиями.

Елена Костылева, поэт: Еще есть отдельный класс таких специальных слов, которые хуже мата. Типа «жопки». Услышишь один раз в жизни — больше никогда с этим человеком не будешь здороваться.

Куйда:А нормальные, нейтральные есть выражения? Можно сказать «не встает», но это тоже грубовато.

Агарков: Ну сегодня все говорят: «Доктор, у меня проблемы с эрекцией».

Вишнепольский: Спасибо телевизору.

Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ: Для русской культуры действительно характерна нехватка нейтральной лексики. Например, у нас нет нейтрального обращения. Иностранцы очень жалуются. Зато эмоционально окрашенных — масса: шеф, мать и так далее. Так и здесь. Медицинские термины есть, потому что есть потребность пойти к врачу и посоветоваться. А вот нейтральных нет. И при этом мы не жалуемся на их отсутствие, потому что наша культура устроена таким образом.

Мунипов: Да вот же, мы жалуемся.

М.Кронгауз: Вы жалуетесь, потому что вы молодые, вы хотите переделать мир и культуру, а культура сопротивляется, и язык в том числе. Язык ведь обслуживает нашу коммуникацию. У нас не принято обсуждать половые проблемы, так же как не принято, скажем, обсуждать то, как мы справляем нужду, — поэтому нет нейтральных слов ни для того, ни для другого. Детские есть, бранные есть, а других нет. Вот похабный, скабрезный разговор о сексе возможен, тут у нас огромное количество слов. И это отдельная интереснейшая тема — как понимает секс низовая культура. Она его понимает прежде всего как насилие. Глаголы, означающие насилие, избиение, у нас часто получают второе значение, связанное с половым актом, обычно с приставкой «от-». Типичный пример — «отодрать». У слова «трахаться» в основе тоже удар. И наоборот, глаголы, изначально связанные с половым актом, например, матерные глаголы, очень часто приобретают значение избиения или обмана. Мужчи­на в этой лексике предстает неким активным инструментом, насильником, а женщина — либо униженная, избиваемая, либо сосуд, и есть, соответственно, ряд глаголов — «вдуть», скажем. Бывают ­удивительные новые значения. Вот, ­скажем, слово «поперхнуться». Редкое, в отличие от тех, что я называл. Знаете, что означает?

Костылева: То, что во время орального секса происходит?

М.Кронгауз: Нет. Это преждевременная эякуляция.

Вишнепольский: Интересно. Надо будет использовать.

М.Кронгауз: Эвфемизмы вообще живут своей жизнью. Скажем, слово «хер» когда-то было простым названием буквы «х», считается, что это усеченное «херувим». Потом оно превратилось в эвфемизм трехбуквенного слова и само стало бранным. Для поколения моих родителей эвфемизм «на фиг» был неприличным. А для нынешнего поколения и хер вполне пристойное.

Куйда: А как получается, что каких-то слов в русском языке физически нет? Вот писатель Идов, переводя свою книжку с английского, обнаружил, что нет русского аналога слова handjob — это когда делаешь руками партнеру.

М.Кронгауз: Ну, это, очевидно, довольно новое слово — потому что сложено из двух. Есть лингвистический закон: если понятие важно для культуры, для него есть простое обозначение. Сложения используются для менее значимых понятий.

Мунипов: То есть blowjob — тоже позднее? Интересно. Хотя казалось бы, да?

М.Кронгауз: Проблемы перевода — это первое, с чем у нас столкнулись еще в начале перестройки, когда такие темы впервые стали возможны. Как переводить Генри Миллера? Матом — неправильно, в оригинале такого нет. А как? Переводчику приходилось выкручиваться.

Куйда: Но ведь правда проблема в языке! Вот, скажем, есть слово «минет».

Костылева: У нас, кстати, есть такое слово? В смысле, оно печатное?

Агарков: Печатное, конечно. Да сейчас все слова печатные.

Куйда: Оно не совсем приятное, но оно есть. А вот когда наоборот, мужчина женщине? Есть это чудовищное слово — «куннилингус», но кто им пользуется? И как мне сказать мужчине, чтобы он сделал вот это вот? Просто на голову нажать?

М.Кронгауз: Не готов давать интимные рекомендации. Но минет действительно, если говорить научным языком, имеет отрицательные коннотации. Не скажешь любимой женщине — сделай мне это.

Куйда: А как сказать? «Пососи мне»?

М.Кронгауз: Тут, как и в случае с куннилингусом, остается пространство для творческого поиска.

Куйда: А знаете, почему нет нормального слова для куннилингуса? Потому что русские мужчины считают, что куннилингус — вещь необязательная. Я натыкалась на какие-то опросы, согласно которым чуть ли не 90% русских мужчин это считают каким-то страшным извращением. Просто мужчина ничего для женщины не хочет делать. «Как я трахаюсь, так и хорошо». Зачем ему разговаривать?

М.Кронгауз: Виноваты.

Вишнепольский:Простите нас.

Костылева: Мне вообще кажется, что секс — это такой отдельный язык. И на нем разные вещи значат разное. Для лесбиянки минет — одно, для мужчины — другое. И бывает, встречаешь человека, и вы говорите на одном языке, а бывает — один тараторит, а другой наоборот.

Куйда: Я тут наткнулась на форум, называется «Клуб любителей секса». Там ­общаются люди, пользующиеся услугами проституток. Гигантский, тысячи участников. И у них есть свой словарь. Есть ужасные термины — например, ЗКП, «закуска к пиву», которая означает позу раком. Но есть и крутые. Например: «цифра» и «аналог». «Цифра» — означает «технически очень хороша в постели, но без душевной отдачи». А «аналог» — это, соответственно, по-настоящему, по старинке. Может быть, даже технически несовершенно, но душевно.

Костылева: Мне кажется, в чатах он и создается, этот новый язык. Люди трепятся о сексе в чатах и на форумах уже лет 15.

Мунипов: О да, видели мы этот новый язык. «Пелотки», «мякотки» и «писечки».

Вишнепольский: Мне тут недавно пришел спам: «Чпокни мою духовку».

Агарков: В интернете есть все предпосылки: там безличное ненапряженное ­общение.

Вишнепольский: Кстати, да. Я с женой могу серьезные вещи только по аське обсуждать. Есть возможность подумать, можно взять тайм-аут…

М.Кронгауз: Мы почему-то исходим из того, что в этой области есть прогресс. Но это же совершенно необязательно. Почему лучше, когда есть нейтральная лексика? Почему хорошо, когда люди умеют об этом разговаривать? Проще договориться? Но есть замечательные культуры, в которых мужчины и женщины не договариваются. В японском есть даже женский и мужской язык — то есть слова, которые употребляют одни и никогда не употребляют другие. Можно ли сказать, что наше общество лучше, потому что в нем нет такого разделения?

Агарков: Прогресс в этой области безусловно есть, и выигрывает от него женщина. Раньше три четверти женщин вообще не испытывали оргазма, а сейчас — максимум одна четверть.

Вишнепольский: А вы знаете, что в России, согласно опросам, 70% населения не чистит зубы?

Варга: Конечно, есть прогресс. Смотрите, когда Фрейд начинал, было принято даже ножки стула оборочками закрывать, чтобы они не намекали ни на что. Этот заговор молчания порождал бесконечное количество неврозов, которыми Фрейд и занимался. Где эти неврозы сейчас? Вы их не увидите. Нет диагноза «истерия». Уровень невротизации объективно снизился. Потому что ножки открылись. Вот поэтому и надо разговаривать.

Агарков: Не знаю, очень трудно сказать, уменьшилось ли количество неврозов. Классической неврастении в том виде, в каком ее придумали 100 лет назад, в сегодняшних диагностических справочниках нет. Но вместо нее теперь депрессия. Раньше у пациентов руки-ноги отнимались, речь, слепли они. А теперь неврозы соматизируются — сердце болит, живот.

Мунипов: Так что, сексуальное образование вообще не нужно? Неврозы не исчезают, общество не хочет, дети тоже как-то вырастают.

Агарков: Нужно, очень нужно! Что сейчас получается? Родители не хотят говорить о сексе с ребенком. Школа не хочет. Подростковая среда его тоже ничему не научит. И вступая в брак, человек не обладает не то что навыками разговора — даже думания на эту тему. Вы приводили в пример западную колумнистику, культуру спокойного обсуждения — но на Западе еще в 70-е годы поголовно ввели сексуальное образование в школах. С 12 лет. И конечно, это очень раскрепостило и язык, и общество. У нас же ничего подобного до сих пор нет.

Е.Кронгауз: Вроде собираются вводить?

Агарков: Да какое там! В 1993–1994 годах была знаменитая инициатива о введении сексуального образования. Пять институтов начали работать. Заметьте, не учебник делали, а просто составляли программу — что со школьниками, вообще говоря, надо бы обсудить. Все кончилось страшным скандалом в Госдуме. Разработчиков обвинили в развратных действиях по отношению к малолетним. В общем, геноцид русского народа: нас всех хотят превратить в проституток, развратить и увезти на Запад. Уголовное дело завели! Спасибо, что закрыли. Так что разговоры о сексе в России — подсудное дело. С тех пор все эксперименты в этой области прекращены. В частных школах, в софт-варианте — еще можно.

Е.Кронгауз: Ну а в частных, там на каком языке с детьми говорят?

Агарков: На медицинском, другого-то нет. Пенис, фаллос, вагина.

Вишнепольский: А чем пенис от фаллоса отличается?

Агарков: Фаллос — это напряженный пенис. А пенис — мягкий фаллос.

Все присутствующие: Серьезно?!

Куйда: Я жила в темноте.

Агарков: Я вам еще одну вещь расскажу. Какое-то время в сексологической литературе активно дискутировался вопрос, почему практически все главные исследователи и просветители в мировой сексологии — евреи.

Е.Кронгауз: Ну вот, мы и сюда приехали.

Агарков: Ну а что, это ведь любопытно. Просто в иудаизме, в отличие от христи­анской культуры, запрета на разговоры о сексе никогда не было — и сам этот процесс тоже не осуждался. То есть была культурная традиция обсуждать эти проблемы.

Е.Кронгауз: А кому легче говорить о своих проблемах, мужчинам или женщинам?

Варга: Женщинам проще. Они меньше обижаются. Как-то так исторически сложилось. Мужчина слышит за женскими претензиями не только предмет разговора, а еще и то, что он, мужчина, никуда не годится. Возникает второй пласт переживаний, связанный с самооценкой: он, оказывается, всегда был нехорош, а она его столько лет обманывала, молчала.

Вишнепольский: Я могу сказать, откуда это взялось. В Европе со времен Римской империи был так называемый общественный договор, когда вассал зависел от суверена, а суверен от вассала. Все сотрудничали. А у нас всегда было вертикальное общество — начальник и подчиненный. И эти отношения перешли на отношения мужчин и женщин. Мужик — начальник, а женщина — подчиненный. Зачем вести переговоры с подчиненным?

Варга: Ну что вы такое говорите! Уже лет 400, как ничего подобного у нас нет.

Вишнепольский: В России?

Варга: В России.

Вишнепольский: Да? Где здесь есть хотя бы одна общественная партия, созданная не проплаченными бабушками? Где горизонтальное сотрудничество граждан? Где гражданское общество?

Е.Кронгауз: То есть отсутствие разговоров о сексе связано с отсутствием гражданского общества?

Вишнепольский: Совершенно верно.

Мунипов: Да что ж такое. И о сексе нельзя поговорить, не свернув на гражданское общество.

Вишнепольский: Скажите мне — зачем? Зачем разговаривать о сексе?

Мунипов: Погодите, я не верю своим ушам. Это говорит главный редактор Men’s Health?

Вишнепольский: Ну это я так, риторически, от имени смущенного подсознания выступаю. Вот мы перепечатали советы американских сексологов. Вот открываем, читаем: «Спроси, как она хочет, чтобы ты называл ее влагалище. Скажи, как ты хочешь, чтобы она называла твой пенис. Предложи несколько вариантов, от забавных до непристойных». То есть это их нормальная позиция: сядьте за стол переговоров, обсудите. А вот я — главный редактор этого журнала, который напе­чатал этот совет. Я не могу жену свою об этом спросить. Она подумает, что я идиот. Она мне родила трех детей, и после этого я ее спрашиваю, как она хочет, чтобы я называл ее влагалище? Как? Марьиванна?

Варга: А что, неплохо.

М.Кронгауз: Был же такой термин — Дунька Кулакова.

Куйда: Это что? Фистинг?

Е.Кронгауз: Нет, фистингу мы тут придумали перевод — раскулачивание.

М.Кронгауз: А Дунька Кулакова — это, разумеется, онанизм.

Варга: Вы спрашиваете, зачем разговаривать? Оттого что люди про это не говорят, они не могут протестировать реальностью свои фантазии. Почему получилась эта безобразная история с сексуальным образованием? Потому что эти женщины-депутаты в Думе представляли, как бы они реагировали на все это, будучи детьми — но они же взрослые тетки, и картинки у них в голове возникают сексуальные, а они потом их накладывают на ребенка. Понятно, что получается ужас что. Когда нормального разговора нет — возникает вот этот бал фантазий.

Костылева: Я вот давно хочу написать книжку с секс-рецептами. Пишут же наши коллеги про еду, почему нельзя в таком же духе написать про секс? Поэтому меня этот разговор про язык очень волнует.

Вишнепольский: Подождите лет 200, все слова появятся.

Куйда: Я думаю, все быстрее будет. Есть удивительный онлайн-курс, называется, кажется, «Минет «Пурпурная дымка». Очень среди девушек популярный, у меня три знакомые записались. Платишь 15 долларов в месяц, и тебе там все очень доступным языком объясня­ют. Нет, правда, там как-то с языком все в порядке. В принципе, это аналог кулинарных курсов: ты платишь деньги, что­бы твой муж в результате был доволен. Ну и ты получаешь какие-то выгоды от семейной жизни — счастье там, спокойствие.

Вишнепольский: И есть уверенность, что партнер действительно обеспечит это взамен на пурпурную дымку?

Мунипов: Какой-то у нас грустный разговор получается. Мужчина с женщиной в нашей стране поговорить не может, сам этот разговор — страшная проблема, все слова о сексе связаны с мрачным насилием.

М.Кронгауз: Ну а что делать? Культура складывается веками. Мы же не можем собрать круглый стол и решить, что с этого момента будем хорошими. Не бу­дем насиловать никого, не будем причинять боль никому. Но поверьте, мы прошли огромный путь. 20 лет назад ничего похожего мы не могли бы произнести вслух и близко. Даже невинное вроде бы слово «поперхнуться» я не смог бы произнести, встретившись с незнакомыми людьми.

Мунипов: Я теперь тоже не смогу.

Вишнепольский: Я знаю, когда все изменится. Когда мы наконец научимся ездить по дорогам, уважая друг друга. Когда наконец будем совместными усилиями выступать против действия власти. Когда научимся договариваться друг с другом в быту — вот тогда мы сможем договариваться в постели.

Е.Кронгауз: То есть мы НИКОГДА не поговорим о сексе?

Вишнепольский: Обратите внимание: круглый стол разделился по гендерному признаку. Девочки говорят: «Ну что же вы не разговариваете?» А мальчики: «Да время не пришло, общество не готово, куда торопиться». Вот и все, и других ролей мы не займем.

Костылева: Если проблема в том, что у мужчин и женщин просто свои языки, может, составить женско-мужской словарь?

Вишнепольский: Была бы необходимость — давно бы составили.

Варга: Между прочим, психотерапия на Западе так и развивалась. В 70–80-е годы устраивали так называемые мужские и женские группы: мужчины разговаривали о своем мужском, женщины — о своем женском. А потом психотерапевты придумали делать однополые группы в окружении другого пола. То есть мужская группа работает в аквариуме, а женщины участвовать не могут, но все видят и слышат. А потом наоборот. Это оказалось невероятно эффективным и, кстати, очень унифицировало язык.

Куйда: То есть все хорошо закончилось?

Вишнепольский: Это помогло.

Куйда: В общем, правильно я делаю, что читаю его эсэмэски.

Трудности перевода

Мария Голубева составила словарь сексуальных терминов из разных языков, не имеющих аналогов в русском

Around the world (англ. — «кругосветка») — половой акт, включающий в себя оральное, вагинальное и анальное проникновения.

Bareback (англ.) — незащищенный секс, секс без презерватива (аналогия с верховой ездой — «езда без седла»).

Boobjob (англ.) — сексуальная позиция, когда член зажат между грудями женщины таким образом, что двигая им вверх и вниз, мужчина может достичь оргазма.

Dogging (англ.) — секс в общественном месте (обычно в парке или в машине).

Dutch rudder (англ. — «голландский штурвал») — тип мужской мастурбации. Мужчина держит свой член, в то время как его партнер управляет его движениями, держа за локоть. В России термин стал известен в 2008 году после выхода фильма «Зак и Мири снимают порно», в котором D.r. был переведен как «канадский штурвал».

Facesitting (англ.) — любовная игра, во время которой женщина сидит на лице мужчины, затрудняя его дыхание.

Facial (англ.) — эякуляция на лицо партнера.

Fiskmasa (швед. глагол от слова «чайка») — заниматься мастурбацией на высотном строении, сбрасывая сперму на головы прохожих.

Footjob (англ.) — прикосновения к члену пальцами ног.

Footsies (англ.) — форма флирта, когда потенциальные сексуальные партнеры трутся ступнями ног друг о друга (обычно под столом).

Glory hole (англ.) — отверстие между кабинками в общественном туалете, в гей-клубе или в видеосалоне для взрослых, которое используется для анонимных секс-контактов или для мастурбации на брудершафт.

Handjob (англ.) — доведение партнера до оргазма при помощи рук.

Hogging (англ.)— секс с полными женщинами ради получения нового опыта.

Kofferdam (нем.) — квадратный кусок латекса, изначально разработанный дантистами для изоляции одного или нескольких зубов от остальной полости рта. Сейчас K. используется во время оральных ласк партнером для защиты от нежелательных инфекций.

Mooning (англ.) — акт прилюдного оголения ягодиц как свидетельство протеста, обиды, провокации или неуважения к окружающим.

Omorashi (япон.) — мужчины, которых возбуждает ощущение переполненного моче­вого пузыря и которым нравятся женщины в мокром белье, не успевшие добежать до туалета.

Pearl necklace (англ. — «жемчужное ожерелье») — эякуляция на шею или грудь женщины после орального секса.

Quickie (англ.) — секс на скорую руку, секс без прелюдии.

Shocker (англ.) — стимуляция женских половых органов тремя пальцами (указательный и средний пальцы партнера ­стимулируют вагину, мизинец — анус). Также под S. подразумевают соответствующий жест (три пальца подняты вверх), который тинейджеры демонстрируют на школьных ­фотографиях.

Shrimping (англ.) — облизывание пальцев ног партнера во время секса.

Smirting (англ. — от слов smoking и flirting) — флирт во время перекура у офисных зданий, баров, ресторанов, в которых курение запрещено.

Snow blow (англ.) — оральный секс, который исполняется с кубиками льда во рту.

Spela sackpipa(швед. — «играть на волынке») — фелляция, во время которой женщина засовывает палец в анус ­мужчины.